ГЛАВА  ДЕСЯТАЯ

 

С Любкой не видались с проводин в армию. Очутившись на « гражданке «, Сатюков о прежних друзьях-приятелях вспоминал редко. Слышал, что Сережка после « срочной» подался в прапорщики, а Любка-Джон перебралась в райцентр и живет там с какой-то бабой и тремя ребятишками. Вальку это не удивило - от Джона можно всего ожидать.

 

Когда Валька столкнулся в райцентре с Любкой - и обрадовался и растерялся. Облапил старую подружку за худенькие острые плечи и тут же испуганно отпустил.

 

Любка, все такая же, в джинсовом своем костюмчике, поморщила веснушчатый носик и, глянув испытующе на Вальку, видать. Заметила в невеселых глазах его кручину.

 

- Вино-то пьешь?

 

- В тесной комнатенке с грязными ободранными обоями на стенах Любка теперь, должно быть, обреталась. В соседней клетушке еще меньше виднелись двухэтажные, наподобие нар, кровати  с кучами тряпья.

 

Под незатейливую скудноватую закуску « развезло» быстро. Вспоминая былые походы и приключения, Любка и Валька орали, перебивая друг друга, смеялись до колик в брюхе, а когда, наконец, выдохлись, Сатюков, помрачнев, рассказал про Катьку.

 

- Больше не встречались с ней? - спросила Любка.

 

- Приходил как-то вечером к ней... Выпить вынесла на крыльцо и закусить, посидела. Ночевать, говорю, останусь. А она - ни в какую! Девчонки, мол, дома спят, положить некуда. Давай лучше к знакомому одному отведу!.. Знакомый Катькин, видать, « синяк»  еще тот. На кухне - « батарея» пива. Пей, утоляй жажду. А вот раскладушка, спи. Катька, вижу, к мужику тому прыг в постель! Подвинься, говорит, припозднилась я, у тебя останусь. Тот рад-радешенек, замурлыкал как котище. А через недолго, слышу, и зашабарошились... Я дверью саданул, чтоб они там падлы подскочили, сам на улицу и - пехом до Городка!

 

- Бросила она тебя, - придавила зевок ладошкой Любка.

 

За столом образовалось затишье и этим воспользовались трое ребятишек, в щель приоткрытой двери с любопытством изучающих незнакомого гостя, яростно кому-то грозящего кулаком. Ребята шустро подбежали к столу, похватали что попало под руку; самый меньшой, чавкая набитым ртом, взобрался Любке на ногу и, раскачиваясь, пропищал довольный:

 

- Папа....

 

Любка смутилась, грубо стряхнула мальца:

 

- Какая я тебе папа... В тюряге твой папа сидит.

 

- Это что такое? Опять попойка? - в проеме распахнутой двери встала, уперев руки в бока, немолодая полная женщина и пошла крыть Любку поем зря. - Совсем стыд потерял! Деньги пропиваешь, от ребят рвешь!

 

- Сой это! - кивнула Любка на Вальку. - Можешь не притворяться.

 

- По мне хоть свой, хоть пересвой! - не подумала уняться Любкина сожительница.

 

Сатюков счел за нужное смотаться.

 

- Я с тобой! - Любка каким-то обманным манером сумела прошмыгнуть мимо своей хозяйки и во весь опор понеслась за Валькой.

 

- Поехали в Городок!

 

- В Городок! - согласилась Любка.

 

Они, сталкиваясь со встречными прохожими, мчались к автовокзалу и им, возбужденным, запыхавшимся виделась прежняя бесшабашная счастливая житуха. Вот только сядь в автобус и...

 

Позади все явственней стали слышны крики. Любкиной сожительнице было тяжело бежать, задохнулась вся, пот катил с нее в три ручья, но баба она оказалась упорная: почти догоняла и можно было разглядеть ее перекошенное злобой лицо.

 

Беглецы, пытаясь оторваться, свернули в проходной двор, рванули глухим проулком, но дама разгадала их замысел и, еще бы чуть-чуть, перехватила бы на углу.

 

Любка стала ей отвечать на выкрики, потихоньку отставая от Вальки, и вот уже они стояли друг против дружки и спорили.

 

Сатюков, остановившись поодаль, подождал-подождал и, увидев, что бабенки, по-прежнему переругиваясь, побрели обратно, понуро поплелся к автобусу.

 

В Городок он возвращался один...

 

ИЗ   ЖИТИЯ  ПРЕПОДОБНОГО  ГРИГОРИЯ

 

Войско, растянувшись длинной змеей, проезжало по узкому настилу моста примолкнув: ратники, хмурясь и обрываясь сердцем , косились на распластанное на льду и похожее на черный крест тело чернеца, лежащего с раскинутыми в широких рукавах рясы руками.

 

Едва скрылись последние шемякины вояки, из придорожного ельника выбрался Алекса и катом скатился с крутого берега к игумену. Прижав ухо к его груди, вздохнул обрадовано - жив, но затревожился: как бы бесчувственного довезти, разбился крепко.

 

- Достану я Шемяку, дай время! - бормотал Алекса, укладывая бережно Григория в возок. - Измыслю как антихриста извести.

 

В обители ожидали воровского нападения, готовились, но кто-то из калик перехожих принес слух, что половина Шемякиной рати, убоявшись игуменского проклятия, рассеялась, и сам князь, с остатками потоптавшись под Вологдой, измученный дурными снами и предчувствиями - осознал, видно , что натворил! - бежал восвояси опять в Устюг.

 

- Оклемается змий, снова поползет губить народ православный! - поговаривали в монастыре. - Его, святотатца, и проклятие не удержит.

 

Пропал куда-то Алекса. Стоя на коленях возле ложа игумена, еще не пришедшего в себя, пошептал что-то, положил его руку себе на голову, поцеловал и был таков.

 

Григорий, очнувшись, первым делом о нем спросил. Иноки не знали, что и ответить. Игумен же закручинился, так и лежал, не ставая: остатние жизненные силы тихо покидали его. При ясном уме Григорий отдавал последние наказы, и обитель вроде бы теплилась прежней своей, непоколебимой ничем, жизнью. Но все ожидали со страхом...

 

Слух обогнал вернувшегося Алексу. Преставился от неведомой болезни в адских муках и корчах князь Димитрий Шемяка. Все от вести такой вздыхали с облегчением, поспешно и истово крестились, с благодарением поднимали глаза к небу.

 

Алекса пал перед игуменом, тот благословил его с одра слабеющей рукой.

 

- Грешен я, отче! - заговорил покаянно Алекса. - Удумал как Шемяку, крестника твоего, извести... К сизарям голубь-чужак прибился. Черный., с переливчатым ровно радуга пером, благородных кровей, что ли. Приметил я его и изловил, зная княжой вкус. Добрел с птицей до Устюг-града и к поварне Шемякиной: дескать, заморского голубка в подарок несу и блюдо лакомое как из него сготовить разумею. И поперчил ядом, пока повара отворачивались!.. Еле ноги унес. - Алекса подполз на коленях  еще ближе к игумену и склонился к самому уху, бормоча: - И еще пуще грешен я, отче!.. Благословение у тебя, беспамятного, тогда взял. Руку твою на главу себе сам возложил...

 

Григорий зашептал что-то, сиплый прерывистый клекот его мало кто из обступивших одр иноков смог разобрать:

 

Преставляюсь...тело мое нечестивое... ввергните в болото. Достоин того... Бог простит ли...

 

ЭПИЛОГ

 

Вальке Сатюкову, когда случалось бывать под изрядной « балдой», полюбилось кого-нибудь изображать. Смотря по обстоятельствам. На этот раз, сидя в купе поезда Москва-Череповец и вертя напропалую головой с изрядно заметным пятаком проплешины - после тридцати засветился, засиял проклятый, будь неладен, ероша черную курчавую бороденку, приглядывался Валька, щуря и без того узкие хмельные глаза, к соседям по купе.

 

Две здоровенные, грудастые, широкобедрые, лет под тридцать бабенции вроде бы увлеченно подтыкали пальцами топающего по сиденью игрушечного робота, а сами с любопытством поглядывали на Вальку. Возле них с  краешку лепился паренек-не паренек, мужичок-не мужичок, а какой-то хлюст с подбитыми глазами.

 

С начавшейся дорогой на пассажиров тут же навалилась охота жрать. Там и сям зашуршали разворачиваемые свертки, забрякали кружки и стаканы, раздалось смачное чавканье: избегавшийся по столице, изголодавшийся люд насыщал чрева свои.

 

Валька, сглотнув голодную слюну, потупя взор, скромненько извлек бутылочку пивца; мужичок-паренек напротив, радостно взвизгнув, пустился чуть ли не в присядку - пышногрудая молодуха рядом с ним закрутила « змия «  в бутылке с водкой.

 

- Будете? - заметив голодный отблеск в Валькиных глазах, предложила.

 

На « старые дрожжи» Вальку понесло, одно только исподтишка его грызло: не знал кем назваться. И он решил погодить.

 

Пышногрудую молодицу звали Катериной, соседку ее, габаритами чуток помельче и на личико много дурней - Любашкой, а спутник поименовался робко Виталиком.

 

- Муж мой, - с небрежением кивнула на него Катерина.

 

Разгуляться не успели - загорланила компания в купе рядом. Немолодой, с большим брюхом и вислыми усами, мужичок южной национальности выглянул оттуда, лопоча что-то на ломаном русском, подсунул молодухам «порнушный» журнальчик, и бабенки, похихикивая, заинтересованно зашелестели страницами.

 

Один за другим Валька с новыми своими знакомыми перекочевали в гости к южанам. Компания там набилась порядочная: около десятка парней. Назвались они готовно не своими мудреными, а, видно для удобства, русскими именами, которые , впрочем, Валька тут же забыл. Но не стеснялся, метал в рот все, что лежало на столике, не перепускал тосты и, нагрузившись, какое-то время отупело наблюдал за тем, как кучерявый смуглолицый то ли Вася, то ли Миша исподоволь придавливал в углу Катерину. Муж Виталик, смежив подбитые очи, смиренно подремывал. Любашка с кем-то уже затерялась в лабиринтах полупустого вагона.

 

Катерина, резким движением, освободив плечи от рук ухажера, подмигнув Вальке, стала подниматься с места. Кавалер забурчал недовольно, но молодуха присела и выразительно посвистела губами.

 

Сатюков же смылся минутой раньше и поджидал Катерину в тамбуре.

 

Получилось как-то без слов: она прикурила, но тут же, бросив сигарету, прижалась к Вальке. Он поймал ее горячие губы, присосался жадно: эх-ма, была-не была, дело холостое! Да и женатик вряд ли устоял, но вот беда - где? Не на полу же тамбура, заплеванном и грязном. В вагоне нетрудно отыскать свободное купе, жаль вагон плацкартный. Понесет нелегкая кого-нибудь в нужник...

 

Валька дал волюшку рукам, шарил по упруго-податливому телу Катерины, но дальше действовать не решался. « Осрамлюсь еще...» - прислушивался он к состоянию собственного организма и находил его неутешительным: сказались былые пьяночки-гуляночки.

 

Катерина,. шумно и жарко дышавшая, затихла - догадалась о Валькиных неполадках или еще что подумала.

 

- Ты сам-то кто? - спросила, однако, из объятий высвобождаться не торопилась.

 

Сатюков промямлил первое взбредшее на ум: не до игры в кого.

 

- Из вояк я...Из отставных.

 

- Не похож что-то. Вид у тебя не солдафонский. Женат?

 

- Был вроде...

 

- Значит, тоже не повезло... И мы, вон, с Виталиком тоже в разводе, только живем вместе. Поболтается черт-те знает где, попьянствует и ползет домой, пес шелудивый. Еле живой. И выгоняла его, и била, а потом опять жалела. Сына родила уж лет через пять после свадьбы: из Виталика мужик никакой. Теперь вроде как отцом записан...Да из одной торговли ушла в другую - « челночу». Он компаньон для повады, худой ли хороший.

 

Валька, раскиснув возле теплого бабьего бока, к рассказу попутчицы не больно и прислушивался, думая о своем... Что-то припомнилась ему давняя любовь Катька-Катюха, чем-то похожая на  эту чужую женщину, нашептывающую на ухо про свое горе-печаль. ..

 

Опять зашевелились южане, тянувшие вполголоса свою заунывную песню. Прикорнувший в уголке, пузатенький смуглячок проснулся, забегал по полуночному вагону, видать, в поисках попутчиц. Заметив в тамбуре Катерину с Валькой, закрутился около них, затерибил за рукава, приглашая. Откуда-то,из соседнего вагона наверно, вывернулась сияющая довольная Любашка с кавалером. Растолкали, подняли с пола даже Виталика. Он сел, повесивши головушку, но звяк железных кружек сразу привел его в чувство.

 

С тостами дело не заладилось: все было высказано вначале, повыдохлись. Южане пытались лопотать, путая  свои и русские слова; Катерина поморщилась, вздохнула - веселье ее больше не забирало.

 

Она подняла со столика кружку с вином, скосив глаза на Сатюкова, предложила:

 

- Давайте, помянем тех, кого с нами нет... За усопших! Слышала от бабок на перроне, что Лазарева суббота сегодня, поминают всех.

 

Южане поняли, посерьезнели, зацокали языками.

 

- Не чокаются...

 

Валька, медленно вытянув содержимое кружки, в возникшем в купе молчании прикрыл глаза...

 

Помянем!

 

Старик Зерцалов умер в городском саду на другой же вечер после поездки в Лопотово. Громыхала музыка на танцплощадке, орали что-то « импортное « местные дарования, так же заворожено лепился к барьеру разношерстный народишко, а старик, стоя в потемках у вековой липы, вдруг схватился рукою за сердце и медленно сполз по шершавой коре дерева. Пока не рассвело, и не подошел никто, думали - лежит какой пьяный, так и пусть себе валяется.

 

Обо всем этом рассказывал расстроенный, чуть не плачущий Бешен, и Вальке тоже не по себе стало, он трусливо отвел глаза, чтобы не встретиться с Сашкиным осуждающе-праведным взором.

 

-Пойдем в церковь, помолимся за упокой души! - предложил Сашка.

 

Валька покорно поплелся за ним.

 

В храме за службой стояло немного народу, без толкотни и тесноты как в праздничный день. Бешен подвел Вальку к большой старинной иконе.

 

- Преподобный Григорий! - пояснил шепотом. Покойный Василий Ефимович его наравне со своим ангелом-хранителем почитал. Затепли-ка свечечку!

 

Валька обжег неосторожным движением пальцы об огонек, охнул и, вглядевшись в потемневший от времени лик на иконе, отпрянул - глаза старца в черном смотрели строго и осуждающе. Сатюков, боясь еще взглянуть, потытался разобрать клейма-картинки повдоль бортика иконы: монах, водружающий крест на речном берегу, тот же чернец возле церковки, а вот какие-то воины с обнаженными мечами окружили его, стоящего с воздетыми руками... Жаль не все можно было разобрать.

 

Валька, все еще в смущении, отошел, стараясь ступать неслышно, с беспокойством поискал Бешена.

 

Сашка возле царских врат напротив иконы Богородицы стоял на коленях и клал земные поклоны. Служба, должно быть, подошла к концу: вышел с крестом батюшка, благословил всех, и Сашка первым приложился ко кресту.

 

У выхода из церкви Бешена обступили старушки, даже Вальку, попытавшегося протиснуться к нему, оттерли.

 

- Помолись за нас, грешных! - Сашке совали и пирожок, и пряничек, и денежку, но Бешен отказывался от даров.

 

- Дурак! Дают - бери, бьют - беги! - снизу, с паперти, заворчал раздраженно Ваня Дурило.

 

Напротив него сидел, задрав белесую бороденку и раскачивая растопыренной пятерней, Свисточек. День, видать, у убогих выдался некормный.

 

- Приходи, слышишь, сюда! Особенно когда худо будет, - бормотал по дороге домой Сашка. - У Григория преподобного постоишь, в беде не оставит...

 

Валька, представив суровый лик на иконе, зябко передернул плечами и успокоил себя тем, что заходить-то долго, наверняка, не придется - не понадобится.

 

Бешена он видел в последний раз. За зиму как-то встречаться больше не приходилось, а весной, в ледоход, услышал - погиб Сашка.

 

От церкви брели они с Дурилом и Свисточком  и, как обычно срезаяпуть, полезли через речку, не по мосту. Бешен шел первым; напарники его, прикуривая, задержались на берегу. Сашка ухнул в промоину, проорал, и, пока Ваня с Веней бестолково бегали по берегу, течение, быстрое в этом месте, утянуло Бешена под лед.

 

Но ходила упорно в Городке и другая версия: убогие сами спихнули Сашку в полынью и потом преспокойно ждали, пока он.орущий, уйдет на дно. Дескать, завидовали тебе мы, а теперь ты нам позавидуй...

 

Вспомнился Сатюкову и Кукушонок, в драке заваливший насмерть ножом кавказца. Славные городковцы в ужасе притихли, ожидая массовых актов кровной мести, но ничего не последовало. Лаврушка загремел на « червонец» в тюрягу и вскоре сгинул там, а откуда-то сверху пришел грозный приказ: в техникум «инородцев « не брать! Так сошел на нет «великий эксперимент»...

 

... Вальку кто-то тронул за плечо.

 

- Выходим скоро, - сказала Катерина, попутчица.

 

- Давай на посошок! - заторопился Сатюков, разливая вино по кружкам.

 

И через полчаса он смотрел на идущих уже по перрону бывших попутчиков. Катерина с напарницей через силу волокли большущие, набитые шмотками сумки; Виталик налегке едва брел следом. Он поскользнулся, упал в растяжку, голос подал. Катерина, бросив сумки, подняла его и стала отряхивать как малого ребенка, поглядывая виновато и, кажется, с сожалением на прилепившего нос к оконному стеклу Вальку. Поезд тронулся, и она поспешно помахала рукой...

 

Сатюков просидел до своей станции, уставясь в одну точку. И в рейсовом автобусе до Городка не смог он растрясти тоску; лишь в родных « палестинах»,  встретившись с двоюродником Серегой, без малого двадцать лет, прослужившего « куском « в армии и выкинутым за ненадобностью по сокращению, удалось слегка развеяться. Братаны пошли по « веселеньким» местам: проще - притонам, коих в Городке, наполовину безработном, развелось немало и где, ежели имеешь денежку, тебя всегда встретят и приветят.

 

Выпитое что-то плохо « забирало» проспиртованный за последние годы Валькин организм, тяжелило только, давило нехорошим предчувствием на сердце. Перед глазами часто вставали попутчица Катерина и вцепившийся ей в рукав молоденький сожитель.

 

« Тормознулись»друзья-приятели на квартирке у одного бывшего зека; на огонек и тройка бабенок заглянула. Бабы такие, обрюзгшие и опустившиеся, что выпить-то с ними еще можно, но чтоб дальше чего - сам побоишься...

 

Незнакомая и, значит, не местная тоже была с ними одного поля ягода, но маленько посвежее, и у Вальки вроде интереса к ней шевельнулось:

 

- Откуда ты?

 

- Из райцентра.

 

Сатюков, конечно же, сразу поинтересовался: не знает ли она Катьку Солину.

 

- Эту-то стервозу?! - бабенка вдруг торжествующе-злорадно расхохоталась. - Знала. Вчерась, в Лазареву субботу, от водки травленой издохла.

 

- Врешь?!

 

- Соседка ейная говорила, не даст соврать... Закапывать собирались.

 

У Вальки перехватило горло: где-то в дороге он сидел и пил, сначала дурачась, а потом и за помин душ, не и не ведал, что Катька в это время крутилась, орала от разгоравшегося внутри утробы огня и под утро испустила дух. Сатюков, сжав голову руками, забился в крохотную кухоньку, сдавленное его горло пробили рыдания, и он заревел в голос.

 

- Катька-а...

 

Кто-то подходил, бормотал что-то, пытаясь утешить, гладил по плечам, кто-то хмыкал недоуменно:

 

- Нашел, придурок, из-за кого расстраиваться?! Из-за проститутки! Да ее все мужики в городе...

 

Утром, едва рассвело, Валька, пошатываясь, побрел в церковь. Накануне праздновали вербное воскресение, и ветки вербы с распускавшимися мохнатыми шишками, покропленные святой водой, были повсюду. В храме безлюдье, стыла тишина.

 

Сатюков, взяв на оставшиеся гроши свечечку, затеплил ее перед иконой преподобного Григория и из последних сил стоял перед ней - оборванный, грязный, чуть живой. Но никто не выгонял его прочь .Глаза с иконы смотрели теперь, утешая, с сочувствием и теплотой..

Николай Толстиков. Лазарева суббота (1)

Николай Толстиков. Лазарева суббота (2)

Николай Толстиков. Лазарева суббота (3)

Николай Толстиков. Лазарева суббота (4)

Николай Толстиков. Лазарева суббота (5)

Николай Толстиков. Лазарева суббота (6)