1
Констанц вздрогнула, как вздрагивала всякий раз, заслышав пронзительный вопль муллы. Давно пора бы привыкнуть, но не привыкалось… Что-то снилось ей… Что-то страшное, от чего даже выступил пот на лбу… Ах да, та ночь… Пригород, и родной дом, охваченный огнём. Той ночью закончилось детство, той ночью началась (или закончилась?) жизнь… Что она делает здесь, Пресвятая Дева? Бежать, бежать… Как все родные… Она и сбежала бы, если б не Филипп. Он не хочет уезжать. Он хочет жить на своей земле (своей???). Несчастный романтик! Он мечтает о Великой Франции… Великая Франция, неужели была она?!
- Какая же каша в голове у тебя, мой милый, мой бедный, мой единственный… Нет никакой Великой Франции… И никакой Франции нет. Есть место на карте, которое так называется, и более ничего. Как же ты не можешь понять этого?!
- Пока есть французы, есть Франция!
- Хороший мой, чистый мой, да разве есть французы..?
- А разве нет нас? Ведь, вот, мы! Ты и я! Я обнимаю тебя, целую твои волосы, ласкаю твои нежные плечи – разве нет тебя?
- Ты есть… Ты всегда будешь… А я всегда буду с тобою, мой любимый…
Она целовала его серые глаза, и её слёзы капали на его худые бледные щёки… Ах, какие глаза у него! Больные глаза, огромные и печальные… Он болен. Уже давно… Когда она слышала его сухой, не прекращающийся кашель, сердце её сжималось от жалости и сознания собственной беспомощности: она ничем не могла помочь ему. Лазурный берег с его сухим тёплым воздухом и хороший уход – это помогло бы. Но их не пустят туда. Не положено. Их дело – работать, а не греться на солнце. Не можете работать – подыхайте. Уехать бы…
Филипп художник, но кому нужны теперь его картины? Работы у него нет, хотя он ищет её безуспешно всякий день… И сегодня ушёл искать… Только мучает себя и растрачивает остатки сил. Он умер бы уже давно, если б не Констанц. Она возглавляет салон моды. Париж – столица моды – это неизменно. И самые популярные хиты этого сезона – паранджа с вышивкой ручной работы и хиджабы с бисерной россыпью… В салоне Констанц одеваются самые состоятельные клиентки. Они приезжают в сопровождении родни и придирчиво изучают товар… А их спутники – хозяйку салона… Как же устала она от всего этого! Но выбора нет: она должна жить, должна зарабатывать деньги любым способом – для Филиппа. Он – последнее, что осталось у неё. Милый наивный мальчик! Как же она любила его… Одновременно, как мужчину и как сына, хотя он был лишь двумя годами её моложе. Ради него она, не задумываясь, отдала бы всё до последней капли крови… Ах, только бы он жил! Только бы…
Констанц утёрла выступившие слёзы и подошла к окну. Вдалеке ослепительно сияли полумесяцы Нотр-Дам де Пари. Солнце просыпалось и обещала нестерпимую жару на весь грядущий день. Куда ушёл Филипп? Зачем? Он и без того измучен… Ему бы лежать…
Мулла, наконец, умолк. Констанц отошла от окна и приблизилась к зеркалу. Что же одеть сегодня? Тончайшую шёлковую тунику и шаровары цвета морской волны – под цвет её глаз – и сандалии…
Нет, нет… Сначала – музыка. Негромко, чтобы на улице не услышали. Самую любимую, самую сокровенную – Эдит Пиаф! О, Воробышек, разве могла ты представить себе, что такое – будет? Твой голос – подлинный голос Франции. Ты воплотила его. И голос – есть. Он звучит, перенося нас в прежние дни… Голос есть, а Франции нет… Как у призрака. У призрака есть голос и прозрачная оболочка, а самого его нет… Вот и у нас – оболочка и голос… Блестящая оболочка, в которой нет существа… Великолепный замок-призрак, а мы – твои обитатели… Тоже – призраки… До чего же жарко сегодня: дышать трудно. А Филипп ходит где-то по улицам… А если кто-нибудь обидит его? А если ему станет дурно, а её е будет рядом? Не думать!
Кто-то постучался в дверь. Три раза. Это – Натали. Какая она красивая! Гордая женщина! Аристократка – даже сейчас. Предки её – русские князья. Приехали в Париж после революции. Как же она верна им, эта статная, уже не очень молодая женщина. Взглянешь на неё – не ошибёшься – княжна! Порода во всём, достоинство, благородство. Безупречность. Платка - не вынесла. Шляпа на ней с вуалью, как носили в старину. Откинула вуаль, обняла подругу:
- Услышала у вас, дорогая, музыку и решила, что можно заглянуть. Я не помешала вам?
- Как можно, Натали? Вы всегда для меня желанный гость! Я, видите ли собираюсь в салон и подбираю платок…
- Констанц, вы и платок несовместимы!
- Но вы же знаете законы, Натали…
- Возьмите мою шляпу, дорогая! Ей-богу, чтоб не было, мы обязаны быть верны нашим национальным традициям! Нашей культуре!
- Спасибо, Натали, но я уже привыкла к платку.
- Напрасно, но как угодно, - в холёных руках княжны заблестели малахитовые чётки. – Я, дорогая, получила письмо от друзей… Зовут меня ехать в Америку…
- Поедете?
- Поеду, - тихо ответила Натали. – Но не в Америку. Это – мёртвая страна. В духовном смысле – мёртвая. Давно – мёртвая. А я не люблю мертвечины…
- Куда же, в таком случае?
- Домой, милая Констанц, домой. Вы не забыли, что я русская княжна? У меня ведь есть родина…
- Вы хотите сказать, что едете в Россию? – поразилась Констанц.
- Именно это и хочу сказать.
- Но ведь и там будет то же! Разве вы не понимаете?
- Я не хочу думать, что будет. Дорогая, я прожила уже довольно долгую жизнь… Мне скоро сорок. В своё время мои предки, приехавшие во Францию, завещали своим потомкам вернуться в Россию. Но мы всё ждали, ждали… Мы привыкли к Парижу, прикипели к нему, он стал для нас дороже Москвы… Но, милая Констанц, есть две вещи которые необходимо исполнять – завещания покойных и раздачу долгов. Уходя в мир иной, нельзя оставлять долги здесь, иначе они будут мешать там. Так вышло, что я последняя в нашем роду… И, значит, именно мне надлежит расплатиться по счетам за всех моих предков. И дольше ждать – бессмысленно и опасно.
- Вы удивительная женщина, Натали…
- А вы? Вы не хотите ли уехать?
- Хочу, - призналась Констанц. – Но Филипп…
- Уникальной души юноша, - княжна грустно улыбнулась. – Вы здесь были единственными близкими мне людьми, поэтому всё ценное, что удалось мне сохранить, кроме нашей фамильной реликвии и небольшой суммы денег на дорогу, я оставляю вам.
- Натали!
- Не спорьте. Всё – ваше. Продайте и потратьте вырученные деньги на лечение Филиппа. Я думаю, этих средств хватит, чтобы поехать на Лазурный берег…
- Я не знаю, как вас благодарить…
- За это не благодарят, моя дорогая. Вы, наверно, уже опаздываете, а я вас задержала. Простите. Я пойду к себе, а вы зайдите ко мне вечером попрощаться.
Натали быстро ушла, видимо, не желая показывать нахлынувшее на неё волнение. Констанц слышала, как гулко стучали её каблуки по ступенькам, как хлопнула дверь этажом выше.
Со шкафа спрыгнул дремавший там кот и потёрся о ноги хозяйки.
- Вот, Маркиз, и Натали уезжает, - сказала Констанц коту. – Совсем мы одни остаёмся, совсем одни…
Вернувшись к зеркалу, она с отвращением откинула тяжёлое тёмное покрывало и вынула из ящика тонкий шифоновый платок вполне радужных тонов. Повязав его на голову, оставив на лбу чёлку каштановых вьющихся волос, Констанц усмехнулась:
- Сплошная эротика!

2
Ещё реял в туманной дали последний русский флаг, и волны, рокоча, точно возмущаясь, бились о причал. Ещё взмывал ввысь крест над севастопольским собором – сбитый недавно, но возвращённый вновь. Ещё стоял на площади, сутулясь, адмирал Нахимов и с ужасом и нестерпимой болью взирал на очередной акт которой год разворачивающейся перед ним трагедии, и горько сожалел о том, что не может теперь со своими матросами, заняв глухую оборону на последнем бастионе, отстаивать город и затем подорваться вместе с наседающими врагами. Не так давно уже притащили аркан, чтоб снести памятник, чтобы не мешал более этот вечный защитник Севастополя, как бельмо на глазу. Не дали. Отстояли. И кровь обагрила мостовую в этом месте. Русская кровь. Сколько столетий уже орошает она эту несчастную землю? Насквозь пропитала! Неужели напрасно всё?
Внимательные глаза адмирала смотрели вдаль. Туда, где ревело любезное его сердцу море. Туда, где были славные победы… Откуда когда-то возвратился он героем Синопа, имени которого турки боялись… Когда это было? Многие ли помнят? Тяжко…
Он всегда знал, что не переживёт Севастополя. Он не кланялся пулям, потому что знал, что от одной, единственной, не уйти ему, и ждал её, и поднимался на Малахов курган, сияя золотыми эполетами, рассматривал вражеские армады в подзорную трубу. И на все уговоры отзывался лишь: «Я вас не держу-с!» Ах, как бы теперь не видеть творящегося вокруг позора, ужаса, горя… Но некому было опустить мраморные веки великого адмирала, и по-прежнему взирал он на город, по-прежнему возвышался вечным стражем его. Пока стоит он здесь, жив Севастополь. Это – его пост. И покинуть его он не имеет права. Как и тогда, когда пояснял: «У России для нас замены нет!» Теперь – точно нет.
Ночью город затихал. Но затишье это было обманчивым. Рыскали кровожадные шайки, убивали, жгли, грабили… А те, кого убивали, обращали дома свои в крепости, объединялись в отряды и патрулировали улицы, бились за каждую пядь земли. Русской земли! «Севастополь, берег русский…» Иным и быть он не может…
Не может..? Из руин поднималось уничтоженное Екатериной Великой Крымское Ханство. Оно росло и набирало мощь, и тянуло уже свои когтистые лапы к Киеву и даже дальше. При первом же натиске Киев отказался от Крыма, надеясь что новая орда в благодарность не потребует с него дани. Киев ошибся. Орда любила дань во все времена. Но как же непросто было собрать её с нищих западных областей, никогда не производивших ничего, кроме крикунов и авантюристов. А аппетиты орды росли, и Киев судорожно искал средства и вымаливал помощи у тех, кто некогда взялся покровительствовать ему, но они отшатнулись от него, точно от прокажённого, хотя на собственных из лбах уже давно зияли пятна той же смертельной болезни.
Крым не был больше Украиной. Он не стал и Россией. Он стал зоной борьбы. Казаки, сошедшие на берег моряки, духовенство и простые граждане выдвинули лозунг: «В русском Крыму Орде не править!» Севастополь вновь стал крепостью, последней чертой, за которой – небытие, бездна – последним анклавом, который должен был или победить или пасть с последним своим защитником. Так началась Третья Оборона Севастополя, самая долгая и кровавая из всех. Её участники собрали все силы свои и держались на удивление всему миру, а бронзовый адмирал смотрел на своих последователей и благословлял их на подвиг.
- Держитесь же, братцы! – казалось, напутствовал он их своим надтреснутым голосом. – Насмерть стойте! Не поддавайтесь унынию! Отстаивайте Севастополь!
- Отстоим! – в унисон откликались сердца героев…

3
Мрачно и холодно в катакомбах, не доносится ни единого звука мирского до них, но сияет, рассеивая тьму кромешную яркий светоч – вера людей, спасающихся в них, и лампада – символ этой веры. Горит лампада и день, и ночь, отбрасывая блики на ясные лики Богородицы и Младенца. День и ночь стоит пред нею на коленях ветхий старец в подряснике и клобуке, высохший и согбенный. Он слеп давно и не может зреть огня лампады, но он чувствует его духом – высшим зрением, данным ему Богом, взамен обычного. Этим зрением видит он то, что ни единому смертному не узреть вовеки веков. Глаза воспринимают лишь толику мира, лишь то, что окрашено в нём, лишь цвета. Око видит разнообразную палитру цветов и выбирает те, что больше нравятся. Око – субъективно. Дух – всеобъемлющ. Духовное зрение нельзя обмануть. Оно не ведает цветов, но видит Свет, ибо легче всего проступает он во Тьме кромешной, являющейся средой для него. Этим зрением видит старец будущее, но молчит о нём, ибо на уста его наложена печать данного обета – молчания. Много десятилетий молчит он и молится, и слёзы проторили дорожки на его впалых щеках. Этими слезами омываются грехи людей, эти молитвы искупляют их, ими вся земля спасается, того не ведая…
В этих пещерах кроме старца живут монахини. Когда-то на этом месте возвышался огромный монастырь, возведённый ещё в 13-м веке… Теперь остались от него лишь руины, пепелище, и страшно сёстрам покидать своё последнее убежище – там, наверху, смерть… Когда спасали то, что осталось от Храма, несколько сестёр было убито. Их застрелил снайпер, искусный охотник, ждущий своих жертв. Он и теперь ждёт, наверно. Но сёстры не выходят. Есть в катакомбах вода и запас еды, есть масло лампадное и свечи, есть молитва, питаемая Верой… По вечерам сёстры садились вдоль стены самой просторной пещеры, ставшей подземным Храмом, и пели псалмы… Может быть, слышны они были и на земле? А, может, и нет…
Самая старшая из сестёр, Мария, поднесла руки к костру, в свете которого восковое лицо её делалось ещё более жёлтым. Сидящий тут же исхудалый отрок с небесно синими глазами спросил тихо:
- Матушка, мы все умрём, да?
- Нет, Радко… Никто не умрёт. Нет смерти для нас, когда Господь наш в нас и с нами…
- А, если нет смерти, то куда же уходят люди?
- В иную жизнь, Радко. Там им лучше… Там их уже никто не станет терзать…
- И никто не сожжёт их дом?
- Нет…
- И церковь с людьми не сожжёт?
- Нет, Радко…
- И там… солнце есть?
- Есть, Радко… Там всегда солнце, потому что там Бог…
- Как бы я хотел жить там! С мамой и папой… Ведь они там, матушка?
- Конечно, Радко.
- Тогда скорее бы туда!
Сестра Мария отошла от огня и, прижав ребёнка к груди, тихо заплакала:
- Святой Савва прости нам согрешения наши и помолись пред Престолом Божьим о несчастной Сербии и невинных её чадах!

4
В просторной комнате, устланной дорогими коврами, на низеньком диване лежал древний старик с длинной седой бородой, в белой чалме и с чёрными, как угли, глазами. Он курил кальян и листал высохшей от старости рукой древнюю книгу в золотом переплёте, украшенном драгоценными камнями.
В комнату осторожно заглянул мальчик лет двенадцати. Старик оторвался от книги и поманил правнука пальцем:
- Иди сюда, Усама.
Мальчик подошёл и поклонился прадеду.
- Как твои дела? – осведомился старик, приятно улыбнувшись.
- Отец сказал, что я стреляю уже, как настоящий воин. Я ответил, что хоть сейчас готов сражаться с врагами, но дед сказал, что я прежде должен умножить свои познания в различных науках.
- Верно. Ты должен занять в будущем одно из первых мест в рядах нашей армии. А для этого мало хорошо стрелять, мало быть ловким, но следует обладать очень большими знаниями. Не ленись!
- Я не ленюсь, я стараюсь, и учителя хвалят меня.
- Молодец, - старик потрепал мальчика за щеку. – Уверен, тебе сужден Аллахом великий жребий. Ты поведёшь за собою народы, твоё имя узнает весь мир, тебе будут поклоняться… Ты прославишь моё имя более, чем я сам. Кстати, что нового в мире? Чем заняты наши враги?
- Тебя ищут, - отозвался мальчик. – Им стало известно, что ты со своими приближёнными прячешься где-то в Антарктиде и производишь там оружие массового уничтожение, поэтому они приняли решение бомбить Антарктиду.
- Приятно, когда твой враг глуп, но даже глупости есть предел! Ведь там холодно, в Антарктиде. Зачем бы я на второй сотне лет жизни отправился туда? Я люблю тепло и комфорт… Впрочем, пусть ищут дальше. Через десяток лет эти идиоты решат разбомбить Марс, решив, что я скрываюсь там. Воистину Аллах карает наших врагов глупостью! Хотя Антарктиду жаль… Чем она виновата? – старик погладил бороду и откинулся на лежащие горой шёлковые подушки. – Ступай, Усама. Учись и готовься к великой роли, которая тебе суждена. Хотел бы я увидеть тебя на пике славы…Иншалла!
Мальчик поклонился прадеду и ушёл так же бесшумно, как и вошёл. Старик прикрыл глаза и исчез в синеватом дыму кальяна…

5
Председатель компартии Китая Сунь-Ян-Лин недовольно ткнул толстым пальцем в лежащую на столе карту и резко осведомился у военного министра Чан-Ен-Пена:
- Что за глупость вы мне принесли?
- Это не глупость, - развёл руками министр. – Это карта будущего исламского Калифата, распространяемая в различных странах…
- А они прожорливы, - усмехнулся Сунь-Ян-Лин. – Греция, Испания, Франция…
- Вся Европа, - подтвердил Чан-Ен-Пен.
- Подавятся… И Греция, и Кавказ… Погляди-ка почти вся Россия, не считая тундры!
- Так точно, вся!
- А, вот, выкусят пусть! – возмутился председатель и порвал карту на несколько кусков. – Этак они, может, и Пекин захотят? Наши люди летают в космос! Мы владеем сверхмощным, сверхсекретным оружием! Мы не уступим им России. Россия должна достаться нам. Мы на неё больше прав имеем! Исторически! Пусть только сунутся – России мы им не отдадим. Самим нужна!
- Смею заметить, что у них тоже есть такое оружие…
- Наслышан. Нет, это безобразие: откуда оно взялось у этих дикарей?
- А у нас откуда..?
- Нам продали русские…
- Им тоже.
- Сумасшедшие, - заметил Сунь-Ян-Лин. – Это они назло нам сделали?
- Не думаю… Просто деньги нужны были. Они хотели превратить Чукотку в Дисней-Лэнд, такой, чтобы нигде в мире не было, чтоб все только удивлялись!
- Глупости?
- Нет, роскоши и гениальности задумки!
- Русские всегда были романтиками… Мой дед учился у них и любил петь русские песни. Щедрый народ, добрый народ. Надо будет позаботиться о нём, а то эти фанатики устроят резню и погром. Как полагаете, можно ли договориться с ними? Цивилизованно поделим всё, без кровопусканий. Они пусть забирают Европу вкупе с Америкой, а нам – Россию. По-моему, это будет справедливо.
- Не согласятся, - покачал головой Чан-Ен-Пен. – Жадны и алчны.
- Тогда будем разговаривать по-другому! Убьём! – выкрикнул председатель боевой клич китайских солдат.
- Убьём! – эком повторил министр, собирая обрывки карты
- Да выкиньте этот мусор, - поморщился Сунь-Ян-Лин. – И, сделайте одолжение, не приносите мне больше такой глупости. Надо будет, пожалуй, позаботиться о симметричном ответе на это…
- Каком???
- Выпустим свою карту… И выкрасим там большую часть суши в наш цвет… Да… Пусть напечатают таких карт побольше, будем экспортировать их в арабские страны… Пусть их дети по ним учат географию. Глядишь, наглости и поубавится.
- Сделаем, - кивнул Чан-Ен-Пен.
- Свободны, - махнул рукой председатель. – Ишь выдумали… Исламский Калифат! Не бывать тому! Великая Китайская Империя – вот, что будет!

6
Высоко поднимался над землёю Тибет, и редкие звуки долетали до него, зависшего навечно между землёю и небом. Его жители не принадлежали миру, земле, но и до неба не могли дотянуться они. Так и парили в межпространствии, межвременье…
Нет в мире ничего объективного, настоящего. Мир состоит из условностей, и всё что есть в нём отражается по-разному в каждой из сторон стеклянных пирамид. Падают косые лучи солнца, разбиваются о многогранность, расплёскиваются бликами и каплями неравномерно по пространству, искажая его… Великий Хаос! Всё относительно в мире, и истина, и ложь равноправны и так же, как и всё, относительны. Нет более убедительной истины, нежели та, в основе которой лежит ложь… Нет более убедительной лжи, чем та, что есть искажённая истина. Ложь и истина – едины. Тьма и свет – едины. Всё едино, всё смешано – и ничего нет. Только – Хаос!
Тибет не допускал к себе Тьмы мира, но и не ведал Света небесного, Тибет не ведал Истины, а значит, и Лжи. Тибет знал многое и свято охранял тайные знания древних. Тибет жил в ином измерении, грезил наяву и, не умерев ещё, переносился в Нирвану, воспитав свою волю и подчинив разуму всякий рефлекс тела… Тибет грезил…
Уже много дней Далай-Лама не принимал пищи, не пил воды и не общался с учениками. Он медитировал, грезил, вдыхая тонкий аромат изысканных благовоний, дым которых окутывал его. Наконец усилием воли он оторвался от земли и повис над ней в прежней позе. Вошедшие ученики почтительно замерли на пороге. Далай-Лама открыл свои стеклянные глаза: казалось, взгляд его ушёл куда-то очень-очень далеко и парит теперь над землёю.
- Великие бедствия грядут, - произнёс Далай-Лама неживым, идущим будто из чрева голосом. – Вижу я великую кровь по всей земле и великую воду, которая лик земли от крови очистит… Я должен оставить вас, дети. Сегодня у меня были духи и известили меня, что я должен переступить порог чертога Отрады… Когда мои глаза закроются, покиньте меня и замуруйте вход сюда. Когда же минет столетие, пусть ваши ученики войдут сюда: я буду ждать их.
Сказав так, Далай-Лама закрыл глаза. Ученики покинули его. Чётки выскользнули из жёлтых, высохших рук, и бусинки весело запрыгали по земле…

7
Роскошную жизнь любила блудница. Гордо восседала она на своём драконе, занималась ростовщичеством, обирала народы и рядилась в золото и парчу, и груды драгоценных камней украшали каждый перс её, запястья, шею и грудь, а голову венчала корона. И держала блудница в руке жезл железный и ударяла всякого раба, который смел ослушаться её. Пила она вино и блудодействовала, и хохотала над чужими скорбями и говорила всем:
- Гляди на меня, глядите! Я богата, я сыта, я сильна! Весь мир поклонился мне, до самой дальней точки земли дотягивается жезл мой, никто не смеет спорить со мной! Глядите на меня! Все ресурсы планеты, все лучшие головы её – всё работает на меня! Гладите на меня! Я сижу хозяйкою! Племена и народы, и цари земные падают ниц предо мной и боятся кары моей! Глядите на меня! Как блестят алмазы в короне моей! Как сияю я золотом! Всё есть у меня! Никто не сравнится со мною!
И лишь однажды тихий старческий голос из древних катакомб Балканского полуострова отозвался ей:
- Гляжу на тебя! Ты богата, но алмазы твои блестят блеском слёз, пролитых из-за тебя по всей земле, а рубины твои алеют кровью, которую проливала ты беспощадно. Гляжу на тебя! Падают ниц пред тобою земные цари, а покровительствует тебе Царь Преисподней! Гляжу на тебя! Ресурсы и разум работают на могущество твоё, но Дух борется против тебя! А Дух – сильнее! И собственном море потонешь ты!
Всякого врага своего блудница жаждала уничтожить. Ради одного единственного – готова выжечь была целый континент. И, вот, дотянулся жезл её до ледяной пустыни Антарктиды. И вздрогнула она, и рассыпались глыбы льда, и вода поднялась в океане и хлынула на сушу…
И пронёсся невиданный смерч над блудницей, и изодрал пурпур её, и унёс все драгоценности её, и низверг корону, и вырвал жезл… И пала блудница наземь, и океан покрыл её… Так была наказана блудница за всё сотворённое ею зло… И на том месте где восседала она бушевал с той поры океан! Пал, пал Вавилон!

8
Никогда ещё не видал Альбион таких дождей, никогда ещё улицы его не обращались в каналы, никогда её не приходилось гостям прибывать в Букингемский Дворец на катерах…
Старый король слёг от такого удара, но решился лично приветствовать шестерых изгнанников, бежавших под его крыло от неминуемой расправы.
У входа во Дворец на катерах дежурила королевская гвардия. К радости защитников животных она более не носила медвежьих шапок – их заменили чалмы.
Двери в покои королевской семьи охраняли женщины-полицейские, облачённые в шаровары и хеджабы синего цвета.
Изгнанники с опаской поглядывали на охранников и охранниц. Президент Франции в изгнании нагнулся к уху своего испанского коллеги и спросил:
- Я что-то не понял, от чего мы бежали?
В это время появился министр иностранных дел Британии Махмед-Шах Баргуди и сказал с сильным акцентом:
- Его Величество приглашает вас войти!
Президенты прошли в покои короля, и тот со слезами поднялся им навстречу:
- Ах, друзья мои, как счастлив я видеть вас! Мне рассказывали о тех ужасах, которые творятся в наших странах… К счастью, в Британии всё спокойно… Ах, вы слышали о чудовищной катастрофе с Америкой? Новая Атлантида, господа, новая Атлантида! – король утёр глаза.
Изгнанники понурили головы.
- Да… - грустно вымолвил итальянец. – Отныне не у кого искать нам заступничества.
- Вселенская катастрофа, - подтвердил испанец. – Нельзя же было действовать столь необдуманно, так пригибать палку!
- Большая Восьмёрка пошла ко дну… - Канцлер Германии хрустнул пальцами.
- Ах, как всё это ужасно, страшно! – запричитал король.
- Мне кажется, господа, что мы не должны придаваться отчаянию. Нужно искать выход из сложившейся ситуации!
- Какой? – всплеснул руками король.
- Если один полюс пошёл ко дну, нужно искать другой!
- Помилуйте, уж не предлагаете ли вы Китай? – усмехнулся итальянец.
- Китайцы не лучше! Это жёлтая чума, господин канцлер! – поддержал коллегу испанец.
- Вы забыли о русском медведе, - отозвался канцлер.
- Россия? Вы шутите! Мы столь долго травили этого медведя: неужели вы полагаете, что он ещё на что-то годен? – удивился король.
- Не стоит недооценивать русских, - произнёс президент Франции. – Я сам, если угодно, русский. Моя мать была из России. Этот народ ещё всех удивит.
- Вы, немцы и французы, оптимисты. Мы, англичане, более здравомысленны. Драка между арабами и китайцами была бы теперь кстати… Они бы переубивали друг друга, а мы бы снимали пенки… И без всяких русских! С ними же пришлось бы делиться!
- Подлость всегда была вашей национальной чертой, - вспылил президент Франции.
- Осторожнее! Не то поедете из моего Дворца в вашу Францию!
Канцлер Германии потёр лоб и подошёл к окну:
- Как угодно, господа, а я всё-таки ставлю на русских. Опыт моей нации говорит за них…
Пожилой безупречно одетый негр вошёл в кабинет и подал королю какие-то бумаги. Король знаком отпустил его и пояснил гостям:
- Это Али, мой помощник…
Изгнанники многозначительного переглянулись, а президент Франции презрительно поморщился.

9
Корабль, как пушинку, подбрасывало на волнах, кружило в рокочущей пучине, кренило в разные стороны. От сырости и холода нестерпимо ныли кости, но никто не жаловался.
- Господи, сколько же крыс кругом! – с отвращением протянула Наталья Дмитриевна. – Во Франции их было меньше…
- Каких именно крыс имеете вы ввиду?
- Самых обыкновенных, которых на нашем корабле бесчисленное множество! И какие все жирные, наглые!
- Не ругайте животных, Наталья Дмитриевна: когда нам станет нечего есть, мы возьмёмся за них, - усмехнулся капитан.
- Рад, что чувство юмора вам не изменяет! – прохрипел кто-то из темноты.
- Сомневаюсь, что если я стану рыдать, кому-то будет легче, - резонно заметил капитан.
- Интересно, долго ли будет продолжаться этот шторм? Так ведь можно и со святыми упокой!
- А вы боитесь смерти? – это спросил худой, долговязый человек в плаще и очках, сидевший в углу.
- Не то что бы… Как и всякий нормальный человек…
- Напрасно боитесь. Зачем бояться того, что уже произошло?
- Что вы хотите этим сказать?
- Я хочу сказать, что все мы уже умерли, сами того не заметив, и теперь проживаем в аду. Поглядите вокруг: разве же это не ад? Какой ещё ад может быть? Мы покойники, господа, самые настоящие…
- Интересная теория, - улыбнулся капитан. – Ну, а куда же уходят, по-вашему, отсюда?
- Вы же умный человек, капитан. Здесь человек не умирает, а наоборот воскресает где-то в ином измерении, нам пока неведомом. Искупивший грехи отпускается в жизнь.
- А не искупивший?
- Обретает иную оболочку и продолжает заживо гнить здесь.
- Что за ересь вы мелете? – возмутился дремавший неподалёку учёный богослов. – Вы кто – сектант?
- При жизни был поэтом, - бледно улыбнулся доходяга, поднимая ворот плаща.
- Оно и видно – мозги набекрень, - раздался из темноты хрип.
- А кем были вы при жизни?
- Я был, есть и буду русским офицером. И сделайте одолжение, не мешайте спать!
- Вы, господин стихотворец, в Бога, наверно, не веруете, - заметила Наталья Дмитриевна.
- Как сказать… Я, видите ли, убеждён в его существовании. Разумом убеждён. Рационально убеждён. А, вот, сердцем не знаю я его.
- Стало быть, пустое у тебя сердце, - вздохнул богослов.
- Знаю и не спорю. Я всю жизнь белой завистью завидовал верующим людям, я бы половину жизни отдал ради того, чтобы вере научится, чтобы упиваться слезами раскаяния и в молитве коротать ночи. Но как научиться тому? Я думал, если дойду до всего разумом, то и вера явится. Ничего подобного! Знание ничто в сравнении с верой, но её нет у меня. И всяки храм мне чужд и пуст. Бога я не слышу… А всякая душа без Бога сирота…
- Очень вы несчастливы, коли так говорите, - покачал головой богослов. – Однако, не мудрствуйте, ибо ваши умствования от лукавого будут, и не ищите Бога, ибо отыщите себе Дьявола. Бог самой найдёт вас однажды, как добрый пастух заблудшую овцу.
- Эк понесло! – из-под мешковины высунулось низколобая хмурая голова. – Бог! Бог! Заладили! Мы и без него страну построили!
- Коммуняка! – раздался гневный вопль, и чьи-то ноги зашлёпали по воде.
Помощник капитана покрутил ус:
- Слушай, капитан, а зачем мы взяли на борт такого скандального пассажира? Для смеха, что ли?
- Для смеха... – капитан поморщился. – Ну, что, скажи на милость, должен я был его в воду сбросить? Кажется, шторм кончается. Пойду взгляну, что там, на поверхности…
Капитан легко поднялся на палубу и всей грудью вдохнул необычайно чистый после бури воздух. На горизонте небе зазолотилось первыми лучами зари, а вокруг простиралось необозримое зеркало воды, и корабль ровно разрезал его, гонимый ветром… На главной мачте, потрёпанный бурей, реял русский флаг. Капитан взглянул на него и улыбнулся:
- Надо же, уцелел-таки! Добро!
Очень скоро на палубу поднялась и вся команда с пассажирами.
- Из-за таких, как ты, всё рухнуло! – лаял низколобый «Шариков», размахивая руками перед лицом сурового бородача. – Не достреляли мы вас, эксплуататоров!
- Это я эксплуататор?! Да вы всю мою семью истребили! Была у нас Великая Россия, а вы уничтожили её! Если бы не вы, жили бы мы теперь процветающее, а не дрейфовали чёрт знает где на этой посудине!
- Уймитесь, друзья мои! – тщетно призывал спорщиков старик-богослов.
- Таких, как ты, надо уничтожать!
- Ненавижу вас, сволочь красная!
Мало кто успел заметить, кто первым нанёс удар, противники как-то в одночасье клубком покатились по палубе. Корабль заходил ходуном, накренился, и «клубок», изрыгая взаимные проклятья, оказался в воде.
- Вот, вечно так, - покачал головой капитан. – Сами передерутся и корабль чуть не потопят…
Подбежавший профессор потребовал:
- Капитан немедленно спустите шлюпку: люди тонут.
- Шлюпку унесло штормом, а я их за борт не толкал. Корабль слабый – этак они мне перевернут его.
- А отчего это вы так распоряжаетесь?!
- Извольте, распоряжайтесь вы! Если корабль потопить не боитесь – у вас же руки чистые. Можете ринуться на помощь утопающим, если угодно.
Профессор передёрнул плечами и скрылся в каюте.
- Да, как, однако, истории свойственно повторяться… - печально произнёс богослов. – Я, господа, расскажу вам одну притчу. Один корабль, подобный нашему, долго бороздил неспокойные воды океана, ведомый рукой отважного мореплавателя. Иногда, попав в бурю, он давал крен в ту или иную сторону, но удерживался на плаву. Однажды кое-кто из команды начал возмущаться, что капитан ведёт корабль плохо, что курс не верен, что крены чересчур часты, что, если так будет продолжаться, то судно разобьёт в щепки… И тогда несколько человек стали оспаривать кормило у капитана. Они бились друг с другом так ожесточённо, так рьяно вырывали руль друг у друга, что, наконец, сломали его, и корабль потерял управление. И, когда он попал в шторм, нечем было уже удержать его, и он разбился о берег, столь долго искомый…
Поэт закурил трубку и зябко поёжился.
- Давайте поговорим о чём-нибудь хорошем, помечтаем, - предложил он.
- Мы всё время только и делали, что говорили, - отозвалась Наталья Дмитриевна. – Мечтали, грезили! О России! В результате прогрезили, проболтали её. Предлагаю хоть теперь помолчать. Для разнообразия! Авось, какой толк выйдет из этого!
- Ну, тогда, может, споём? – пожал плечами поэт.
- Не стоит: боюсь, не согласуем репертуар.
- Гимн! – предложил офицер.
- У нас их несколько!
- Давайте, действительно, помолчим, - сказал богослов. – Тишина – как давно мы не слышали её. Поглядите лучше, какая красота кругом!
И над палубой повисла тишина. Каждый думал о чём-то своём, и молчание это было куда красноречивее всяких слов, лишь искажающих суть, от сердца идущую. В молчании несколько человек, оказавшихся на корабле, начали вдруг понимать друг друга всецело, и ощущать себя не по отдельности, но единым целым…
Внезапно оглушающую тишину прорезал серебряный звон колоколов, певших где-то совсем близко. Капитан поднялся, выпрямился во весь свой богатырский рост и, поднеся к глазам бинокль, воскликнул:
- Земля!
Очень скоро и все увидели на горизонте остров, на котором возвышался окружённый лесами монастырь, будто бы поднявшийся из воды. Золотые кресты его сияли в лучах поднимающегося солнца, а благовест делался всё громче, всё мощнее и наполнял сердца Светом и верой.
Поэт выронил трубку, опустился на колени и перекрестился.
- Это же Валаам! – догадался богослов. – Вот, ведь куда вынесло нас! Это промысел Божий! Это знак нам!
- Значит, жива Россия, - выдохнул капитан и направил корабль к берегу Валаама.
- Истинно так, - прошептал богослов. – И Россиею весь мир спасётся! Отсель грядёт Спасение…


28-29.06.06.