Она приходила сюда уже как на работу, принося кипы непонятных бумаг, заверенных какими-то печатями каких-то чиновников. И каждый раз какой-то бумажки всё-таки не доставало, и всё начиналось снова: обивание порогов, очереди, безразличные лица чиновников с пустыми глазами… Храни Боже всякого от встреч с этими учреждениями! На их дверях вполне можно было бы вывести: «Оставь надежду всяк, сюда входящий». Замкнутый круг. Коридоры. Измученные люди в очередях. Кабинет. Пустые глаза. И исчисление (в который раз!) причин, по которым она не имеет права усыновить ребёнка: одинокая, хворая, плохо обеспеченная… А то, что любит она этого мальчонку, как родного сына, а он уже зовёт её матерью, это неважно? Неважно. Всё, рабочий день закончен. В очереди – вой. Завтра с утра эти люди опять будут здесь – который день! И им тоже будут говорить, что ни на что-то не имеют права. По закону. А, может, по безграмотности этого чиновника – царя и бога? Или – по произволу? Узнай, пади! Вечное, бестрепетное, самовластное: «В удовлетворении отказать…» - до каких же пор? В какие ещё кабинеты стучаться? В чьи пустые глаза заглядывать, пытаясь обнаружить в них душу, которая там и не ночевала?
Таня вышла на улицу. Кругом ещё лежал снег, но в воздухе уже носился неуловимый дух приближающейся весны. Тридцать пятой весны её жизни… Таня потёрла виски ледяным снегом. Сердце сбивчиво и бешено колотилось, в ушах шумело. На мгновение Тане показалось, что стук её сердца должен быть слышен всем прохожим. Но те шли мимо, месили снежную грязь тяжёлыми ботинками и сапогами, торопясь домой. Ярко горели фонари, и в их свете проносились мимо машины, гудя, рыча, фыркая… Отцы, матери, бабушки вели домой детей из детского сада, и Таня с тоской смотрела на них.
В детстве Таня мечтала иметь, как минимум, четырёх детей: двух мальчиков и двух девочек – как у тёти Люды, с детьми которой она играла во дворе. Но всё сложилось совсем не так, как мечталось ей в то безоблачное время, когда все взрослые казались великанами, а Дед Мороз был настоящим. Принц на белом коне отчего-то замедлил появиться, и, в ожидании его, Таня с блеском окончила институт по никому, как выяснилось, не нужной специальности – филолога. Между тем, развалился Советский Союз, страна погрузилась в хаос, и Таня спасалась случайными подработками, едва сводя концы с концами. До детей ли тогда было?..
В какой-то момент Таню стало беспокоить сердце. Долго она списывала его сбои на хроническую усталость, помноженную на скудный рацион, пока, наконец, после серьёзного приступа не обратилась к врачу, который и обнаружил у неё давно развившуюся сердечную болезнь, при которой беременность и роды становились смертельно опасны, как для матери, так и для ребёнка, а, значит, можно было поставить крест на детской мечте.
В последнее время сердце подводило Таню всё чаще. Это, несомненно, было следствием тянувшейся уже который месяц эпопеи с попыткой усыновить ребёнка. Многочасовые сидения (стояния) в очередях, собирание справок, чиновное безразличие – всё это отнимало невероятное количество сил, нервов. Несколько раз по возращении из «круга» у Тани случались приступы, которые прежде были очень редки. И всё-таки она не оставляла надежды. Она решила бороться до последнего.
Однако, выйдя в тот вечер из злополучного кабинета и, ежась от сырого ветра, ковыляя вдоль шоссе, Таня первый раз усомнилась в том, что сможет добиться справедливости. Ей вдруг отчётливо представилась напрасность всех этих мучений, и слёзы покатились по щекам.
Три года назад Тане удалось устроиться на хорошую работу с приличной зарплатой небольшой, но набирающей обороты фирме. По осени фирма решила провести гуманитарную акцию: купить телевизор и кой-какую мелочь для небольшого детского дома. Поручено это дело было Тане. С визита в тот детский дом всё и началось. В тот день туда как раз привезли новенького – мальчика лет шести-семи, бродяжничавшего на вокзале.
- Не буду я у вас жить, - твёрдо заявил он.
- Почему же? – спросил директор детского дом, Андрей Александрович.
- Я на вокзале с другом жил. И без него у вас жить не буду. Я не предатель!
- Да что ж за друг-то? – улыбнулся Андрей Александрович.
- А, вон, он, за забором, - кивнул мальчик в сторону окна. – Меня ждёт.
Все выглянули в окно. У ворот сидел крупный лохматый пёс, немного похожий на лайку и поскуливал.
- Друг, значит? – спросил Андрей Александрович.
- Да!
- Как звать?
- Кутей. Я его щенком подобрал! Вместе спали, вместе ели – да у меня роднее его нет никого! – воскликнул мальчик. – И от вас я убегу! В окно выпрыгну, через забор перелезу – не догоните! Я, знаете, как быстро бегаю?!
Андрей Александрович повернулся к одной из нянечек, бабе Тоне:
- Баба Тоня, что скажешь? Может, оставим пса у нас? Будет во дворе жить. Ребята и будку ему поставят.
Баба Тоня пожала плечами:
- Ты здесь начальник, Ляксаныч, тебе и решать.
- Оставляем, - махнул рукой Андрей Александрович.
Глаза мальчика загорелись.
- Ура! – закричал он. – Так можно я к нему пойду?
- Погоди, сейчас ребят позовём, и все вместе пойдём.
Таня провела в приюте весь день. Её поразило, как дружной ватагой дети выбежали во двор. А впереди них – сам Андрей Александрович, словно помолодевший, взлохмаченный, чем-то неуловимо напоминающий своих воспитанников. Увидев пса, ребятня пришла в восторг.
- Андрей Саныч, Андрей Саныч, можно нам его погладить? – спрашивали наперебой.
- А это вы у его друга спросите. Ваня, можно твоего друга погладить?
- Можно! – разрешил Ванюша, широко улыбаясь. – Он добрый, не кусается.
Таня смотрела, как весело и ласково играли дети с псом и удивлялась: откуда в них, вчерашних бродяжках, сиротах, хулиганах даже, сохранилось столько доброты, столько детскости и весёлости? Подумать только! Ведь, вот, и из хороших семей дети – возьмут иной раз да побьют собаку – ни за что, интереса ради, со скуки… А Ванюша? С какой твёрдостью он защищал своего друга. Совсем как взрослый. Как соединяется в этих детях такая взрослость и в то же время такая детскость? Непостижимо!
- Ну, братцы кролики, а теперь айда жилье строить нашему новому другу! – сказал Андрей Александрович. – Сейчас Тимофей Ильич придёт и вам поможет.
Тимофей Ильич, здешний старик-сторож, не замедлил явиться и, прищурив глаз, принялся за дело. Определили, что жить Кутя будет под лестницей, ведущей к одной из запасных дверей двухэтажного здания детдома. Следовало лишь утеплить это жилище: в ход пошли остатки досок, картон, старое тряпьё и многое другое. Через пару часов работы всё было готово.
С этого дня Таня стала наведываться в детский дом часто. Она очень сдружилась с воспитанниками, а, в особенности, с Ванюшей. Все вечера, выходные и отпуска Таня проводила здесь и, наконец, решила усыновить Ваню. Тут-то и начались большие и непреодолимые сложности… Достаточно было и того, что жила она в крохотной однокомнатной пятнадцатиметровой квартирке старого дома. Рожать в таких условиях – можно. Усыновлять – нельзя.
В тот пятничный вечер Таня, как обычно, отправилась не домой, а в детдом. Прежде всего, заглянула она к бабе Тоне, которая как раз пила чай. Баба Тоня поглядела на бледное и грустное лицо Тани и то ли спросила, то ли констатировала:
- Отказали?
Таня кивнула, налила себе чаю, запила таблетку и сказала:
- Не знаю я, баба Тоня, что и делать… Я так устала… За всю жизнь так не устала, как за последние несколько месяцев. Руки сами собою опускаются…
- Да ты потерпи, роднюшечка. Бог даст, образуется. А Ванюша – такой хороший парнишка… Так на Коленьку моего похож…
- Так у вас сын есть? – удивилась Таня.
Баба Тоня опустила голову и ответила не сразу:
- Был… Двое было… Коля и Миша… Близнецы… Правда, друг на друга они совсем похожи не были. Коленька очень животных любил. Изучал их даже. Всё-то у него собаки, кошки, птицы, хомячки разные – кого только не было! Он всё о них в большую такую тетрадку записывал… А Миша больше машины любил, технику всякую… Руки золотые! Что угодно починить мог… У нас с мужем детей ведь долго не было. Мы уж и надеяться перестали… А потом вдруг – двойня! Столько счастья было, столько радости! Кто ж знал-то, что всё так обернётся?..
Баба Тоня поднялась из-за стола, утёрла набежавшую слезу, подошла к шкафу, порылась там, словно ища чего-то… Таня молчала, боясь спросить, что же случилась дальше. Баба Тоня ответила сама. Почти шёпотом, приложив руку к горлу:
- Убили мальчиков моих, роднюшечка… В Чечне… Обоих… Их так и нашли. Вместе. Лежат, обнявшись. Миша Коленьку собою накрывает, как старший… Он на несколько минуток старше был… Муж, когда узнал, так и не выдержал: через несколько дней после похорон скончался… А я осталась… Одна!!! Ой, роднюшечка, никому я такого пережить не пожелаю. Даже извергам, что моих мальчиков на смерть-то послали… Даже им такой чаши не желаю… Я тогда руки на себя наложить решила. Газ, значит, на кухне включила, и ждать стала… Так бы и задохнулась, если б не Андрей Ляксаныч… Он ведь недалёко жил. Я его с малолетства знала… Он ко мне всё заходил, помогал, чем мог… Вот, и тут зашёл… Вытащил меня из квартиры, газ выключил, а, как я в себя-то пришла, так привёл сюда. Показал всё, с ребятами познакомил. Ради них, сказал, жить ещё стоит. Я посмотрела да подумала: может, и впрямь стоит… Так, вот, и стала я им бабушкой, бабой Тоней, а они мне внуками, которых никогда у меня уж не будет…
Баба Тоня помолчала, потом добавила:
- Сам-то Андрей Ляксаныч только ради этих ребят и живёт. У него ж никого нет… Ни жены, ни детей… Как-то не сложилось. Он ещё давно начал ребятишек на вокзалах собирать. Жили они у него в деревне… У него ж дом там от деда ещё остался… Вот… Учил он их, чему сам был учён, а парень-то он учёный! И образованный, и в любом деле мастак – и плотник, и столяр, и что угодно. Умница редкостный! Получилась у него артель этакая… Да только сказали головотяпы наши, что это, мол, незаконно. Забрали ребятишек да по разным приютам раскидали, а они оттуда сбежали и к Андрей Ляксанычу вернулись. Вот, и стал тогда он по всем инстанциям ходить, справки собирать, письма писать всякому начальству. Четыре года только этим и занимался. Седые волосы пробиваться стали: столько крови попортили ему. Но всё-таки добился он своего. Нашлись добрые люди, помогли. Вот, здание это удалось получить. Маленькое, плохонькое, но и то уже ладно. Так и пошло. Ребятки наши всякому ремеслу обучены. Что-то из того, что они делают, даже и продавать удаётся. А Ляксаныч, чтоб это всё было, и избу дедову продал, и квартиру родительскую. Теперь здесь только и дом его… Так-то… И у тебя всё получится. Не робей, роднюшечка. На выходные ты Ванюшу и теперь забираешь. Чай, однажды и насовсем заберёшь.
Ванюшу Таня и впрямь забирала к себе на выходные. Кормила разными вкусностями, в приготовлении которых была она признанной мастерицей, водила кататься на аттракционах, в зоопарк, в театр, в музеи – после таких походов денег оставалось в обрез, но, если Ваня просил что-то купить, отказать Таня не могла. А потом одалживала у знакомых и до зарплаты отказывала себе в самом необходимом.
Однажды в воскресенье Ванюша пожаловался на боль в горле и голове. Таня сразу позвонила Андрею Александровичу с просьбой разрешить оставить ребёнка у себя до выздоровления, чтобы не заразил других воспитанников. Разрешение, конечно, было получено. Ванюша стразу вскочил с постели и запрыгал по комнате на одной ноге:
- Ура! Ура! Ура!
- Что ты, Ваня, ведь ты не здоров…
Ванюша потупился и признался:
- Мама, я соврал… Мне просто очень хотелось ещё побыть у тебя.
- Врать нехорошо, Ванечка… - заметила Таня, обнимая мальчика и радуясь в душе, что он пробудет у неё целую неделю.
Ночевать в тот вечер Таня осталась в детдоме, чувствуя, что слишком устала, чтобы ехать домой. Ночью ей снилось, что безлицый чиновник, наконец, дал ей разрешение на усыновление Ванюши…
Утром дети высыпали во двор, рассредоточиваясь по качелям, каруселям, горкам и песочницам, в коих песок ещё заменял мокрый снег. Таня спустилась с крыльца и вдруг увидела стоящего у забора человека. Небритый, в драном пальто и сапогах и старом треухе, он походил на бомжа. Таня осторожно приблизилась. Бомж держался красными, распухшими от мороза руками за прутья ограды и смотрел на играющих детей. По лицу его текли слёзы…
- Вам что-то нужно? – осторожно спросила Таня.
Бомж вздрогнул, воровато огляделся, поманил Таню пальцем и, когда она подошла, извлёк из-за пазухи очень красивую игрушечную машинку и плитку шоколада и сказал хрипло:
- Вот, дочка, возьми… Передай Максимке Щурову… У него день рождения сегодня… Скажи, от папы…
Всучив игрушку и шоколадку Тане, бомж быстро ушёл. Таня с удивлением глядела ему вслед. Подошедшая баба Тоня спросила:
- Кто это был?
- Не знаю… Он просил передать это Максимке… Сказал, у него сегодня день рождения…
- Да-да, правда. Мы уж утром поздравили его, а вечером чаепитие у нас праздничное будет…
- Он сказал, передать ему, что это от папы…
Баба Тоня ахнула:
- Быть не может! Неужто живой? Подумать только… Ведь как бывает… Совсем уже, казалось бы, человек опустившийся, бывший человек, а, вот, вспомнил, что у сына день рождения…
- Жалко его, баба Тоня… У него ведь слёзы текли по щекам… Он ведь человек ещё… Мог бы жить по-человечески, сына воспитывать…
- Да, мог бы… - вздохнула баба Тоня. – Так матери, своих детей бросившие, иногда поглядеть на них приходят. Тоже мучаются. А обратно уж не воротишь…
- И всё-таки он сына ещё помнит… Совесть у него болит… А иной, вроде порядочный человек, и такое вдруг скажет или сделает…
- Ты о чём это?
- Нет, так просто… - мотнула головой Таня.
Баба Тоня взяла у неё подарки:
- Сегодня кликну его одного к себе и передам. Скажу, что папа прислал… С северного полюса… Зачем, детёночку правду знать? Пусть думает, что папа – герой. Что он за ним приедет… однажды…
Баба Тоня шаркающей походкой отошла, покрикивая заигравшимся в песочницы девочкам:
- Девочки, девочки! Осторожнее! Давайте лучше песенку с вами споём! Помните, роднюшечки, мы с вами учили? Давайте для Максима споём!
И через мгновение зазвенели чистые детские голоса:
- Пусть бегут неуклюже
Пешеходы по лужам,
И вода по асфальту рекой,
И неясно прохожим
В этот день непогожий,
Почему я весёлый такой…
Таня слушала песню, но мысли её были очень далеко. Больше месяца в её душе жила, может быть, одна из самых сильных болей, какая только существует, боль от предательства любимого человека, незаживающая рана, им нанесённая.
С Вадимом Барышевым они были знакомы уже несколько лет. Он был старше Тани более чем на десять лет, был обаятелен, заботлив и удивительно всезнающ. Вадима можно было назвать энциклопедией на двух ногах. Он, кажется, знал всё и обо всём и с лёгкостью отвечал на любой вопрос. Вдобавок, Вадим был непревзойдённым рассказчиком. Этот фонтан красноречия, десятки стихов, кои он знал наизусть и декламировал с великолепным артистизмом, привлекали к нему людей, делая его душой любой компании. Именно поэтому Барышев и любил общество. Ему нужен был зритель. При этом Вадим жил один и чурался семейных отношений, считая их «веригами на душе поэта, которые, в конечном счёте, убивают его». Таня не соглашалась с таким утверждением, но противоречить Вадиму не могла. В конце концов, кто без греха? У каждого свои тараканы… Главное, он любит её, а она его. Они встречались три раза в неделю у него на квартире, часто бывали в театрах, на светских мероприятиях, в ресторанах, в гостях, три раза даже ездили вместе отдыхать. Чего у Барышева нельзя было отнять, это его умения производить впечатление, устраивать праздники, ухаживать за своей избранницей так, чтобы она чувствовала себя царицей. Но за три года график их встреч ничуть не изменился. Вадима устраивало, что любимая женщина три раза в неделю ночует у него, а в остальное время они оба предоставлены сами себе. «Зачем надоедать друг другу?» - говорил он, и Таня не смела возражать, хотя больше всего ей хотелось бы проводить с Вадимом всё время, жить вместе, а не встречаться урывками.
В тот вечер Таня, едва переступив порог квартиры Барышева, объявила ему радостно:
- Знаешь, Барышев, я решила усыновить ребёнка из детдома.
Вадим помрачнел, повесил на распялку снятое с Тани пальто, смерил ее неожиданно холодным взглядом и спросил тоном, не терпящим возражений:
- Я так понял, что это шутка. Надеюсь, я прав?
- Нет, Вадим, это вовсе не шутка… Я, действительно, решала…
- Ты что, совсем с ума сошла?! – воскликнул Барышев и, взяв Таню за руку, отвёл её в комнату и усадил на диван.
- Выдумала ещё! Как тебе в голову-то пришла такая бредовая идея?
- Я не понимаю, Вадим, что тебя так рассердило?
- Не понимаешь?! – Барышев нервно прошёлся по комнате. – Не понимаешь?! А меня ты спросила, принимая это изумительное решение?!
- А должна была? Я ведь для себя его усыновляю.
- Надо же! А я-то думал, что для меня! Тебе что, надоели наши отношения?
- Причём здесь наши отношения?
- А как же?! Ты будешь занята со своим… своим… А я побоку?! А на меня – наплевать?!
- Пожалуйста, не устраивай мне скандалов.
- Прости! – Вадим вдруг резко изменил тон: - Танечка, дорогая моя, я тебя прошу, ради нас обоих, оставь эту идею! Я тебя умоляю! Ведь нам так хорошо было вдвоём! Зачем нужна эта обуза? Ведь ты нездорова. Я не хочу потерять тебя. И делить тебя тоже не хочу!
- Вдвоём? - Таня усмехнулась. – Три дня в неделю. А остальные четыре, Барышев, я тебе не нужна? Ты эгоист, Вадим… Ты страшный эгоист… Ты думаешь только о том, чтобы тебе было удобно, тебе было хорошо. А обо мне ты подумал? Хотя бы раз? Ты подумал, что мне обидно, как собачонке, бегать к тебе на квартиру, приезжать по твоему зову, а потом ехать обратно? Ты и мысли не допускал об этом! Потому что тебя всё устраивало! Тебя! А до остальных тебе нет дела!
- Во-от, как?! – Вадим презрительно скривил губы. – Ну, ладно же… Думаю, на сегодня достаточно откровений. Я был о тебе лучшего мнения. Вот, что, Татьяна Николаевна, вы мне, по счастью, не жена. Вы женщина свободная и можете принимать сами решение. Я лишь хочу, чтобы вы понимали их последствия.
- Я своё решение уже приняла, Вадим Сергеевич.
- Хорошо подумала? Учти, если ты возьмёшь себе какого-нибудь бродяжку-токсикомана из приюта, то наши отношения закончены. Выбирай, Таня!
- Вадим, неужели ты думаешь, что после таких слов, я выберу тебя? Я всегда знала, что ты эгоист, но не подозревала, что подлец… Я сейчас смотрю на тебя, и мне страшно. За тебя! Мне жалко тебя! Ты кончишь тем, что останешься совершенно один… Это не мне, а тебе надо одуматься. Я свой выбор уже сделала.
- В таком случае, прощайте, Татьяна Николаевна!
- Прощай, Барышев… Храни тебя Бог… - Таня поднялась с дивана, быстро натянула пальто в прихожей и ушла.
Придя домой, она рухнула на кровать и зарыдала. Давно, а, быть может, никогда она ещё не чувствовала такой горечи. Таня перестала плакать, лишь ощутив острую боль в сердце, сообщившую, что нужно срочно выпить прописанные врачом таблетки и успокоиться, во то бы то ни стало, чтобы не спровоцировать приступ.
Прошло полтора месяца. Всё это время Таня в глубине души надеялась, что Вадим опомнится, придёт или позвонит, но он не звонил, точно его и не было никогда…
Набежали тучи, и заморосил первый за эту весну дождь. Баба Тоня поспешно стала уводить детей с площадки.
- Мама, мама! – окликнул Ванюша Таню. – Идём скорее! Промокнешь!
…После обеда наступил тихий час. В эту субботу, в честь дня рождения своего друга Максима, Ваня остался в детдоме, и Таня не поехала домой, благо давно уже стала в этих стенах своей. Не имея привычки спать днём, она прошла в один из классов, чтобы почитать взятую с собой книгу, и там, к своему удивлению, застала воспитанницу из старшей группы, Марину. Марине было шестнадцать, но в приюте она жила лишь два последних года после того, как её мать за пьянство и систематические побои, наносимые дочери, лишили родительских прав. Крепкая, рослая девушка, она выглядела старше своих лет, обладала недюжинной физической силой и ловкостью. Благодаря короткой стрижке и спортивному костюму, её легко можно было принять за парня. Марина на парте и смотрела на окно, по которому текли капли дождя, похожие на слёзы.
- Мариша, а почему ты не спишь? – спросила Таня.
- Да старшие редко спят. Всё больше болтают или книжки под одеялом читают, или ещё что… Зачем он, тихий час-то нам? Он для малышни.
- А здесь что делаешь?
- Думала я, Татьяна Николавна… Мы тут с девчонками поспорили…
- О чём же?
- О любви.
- Серьёзно. И кто что говорит?
- Анька Матвечук сказала, что нет никакой любви. Просто нужно мужиков нужных искать и пользоваться… Ей всего-то пятнадцать, а глазами стреляет во все стороны. Нинка думает, что любовь есть. И она ей рисуется, как в какой-то детской сказке… Дурочка она у нас… А вы, Татьянколавна, как думаете: есть любовь?
- Не знаю, Марина… Раньше думала, что есть, а теперь не знаю. Может, это только мираж красивый, мечта… - Таня опустилась на соседнюю парту. – Сама-то как думаешь?
- А я думаю, есть любовь, - отозвалась Марина. – Только не то это, о чём Галка и Викой думают. Галка на Гарика заглядывается и думает, что у ней любовь. А какая тут любовь? Просто красатун он у нас. Все и пялятся… А недостатков его она и видеть не желает. Очки розовые надела и ходит… А Вика с Саней два раза целовалась. Раз целовались, то любовь… А, по мне, никакая это не любовь, а баловство одно.
- А что же любовь, по-твоему?
- Сострадание и жертва, прежде всего. Когда любишь человека, так всего его любишь, несмотря ни на что любишь. Не за что-то, а потому что. А недостатки его видишь, но не отворачиваешься из-за них от него, а пытаешься исправить. Любовь – это, когда сам погибает человек для другого, его боль, как свою принимает.
- Хорошо ты, Мариша, говоришь… - удивлённо сказала Таня. – Как это у тебя получается?
- У меня мама умерла, Татьянколавна… - вдруг сказала Марина. – На днях соседку нашу случайно встретила: сказала. Полгода уж… Даже, где похоронили, неизвестно. Кто похоронил? Не простилась я с ней… Я ведь думала, выйду отсюда, найду её, работать стану, и выправится… Не успела!
- Она же, Мариша, тебя била сильно… Даже чуть не убила…
- Было дело. А я не сужу! Она ведь любила меня. Когда трезвая была, так жалела. А с пьяной – какой спрос? Отец нас бросил, с работы её выкинули. У ней же никого не было в целом свете! Каково это? Всем на неё наплевать было. Меня-то, вот, подобрали, накормили да обогрели здесь, а её, мою мать, почему бросили??? Почему ей-то не помог никто?! Не вытащил из этой ямы?! Крест при жизни поставили, а теперь, небось, и креста не стоит… Она ведь живая была! А кому какое дело было? Швырнули, растоптали – пропадай! Сволочи все… Вот, будь жива она, так я б всё для неё сделала. Потому что она моя мать! Она – человек! А про это и не вспомнил никто! Детям ещё помогают, а родителей детям вернуть? На это не хватает уже! Они, мол, сами виноваты! Моя мать виновата не была! Это, вот, они, люди, жизнь ей сломали, убили и забыли. И мне заодно… - Мариша вытерла рукавом слёзы, махнула рукой и убежала.

Елена Семёнова. В удовлетворении отказать (1)

Елена Семёнова. В удовлетворении отказать (2)