Глубокие колеи от колёс грузовых машин были ещё совсем свежими. Древесину вывозили ночью, проворно грузили и везли, везли… На месте рубки осталось нечто невообразимое: свежие пни, ветки деревьев, верхушки сосен – всё, что лесорубы-браканьеры сочли ненужным.
- Итого за ночь целая роща, - констатировал Вадим, усаживаясь на пень и закуривая. – Этак скоро от нашего заповедника одни пни останутся… Хоть бы прислали людей на усиление! Ну, что, дядя Петь, делать-то будем?
- Ты, Вадим Андреич, тутоньки лесник, сталбыть, начальство, тебе и решать, - проговорил Пётр, переминаясь с ноги на ногу и мня в руках облезлую меховую шапку, которую носил круглый год.
- Да уж, начальство, - невесело усмехнулся Вадим. – То-то мне каждая тварь в лицо лепит, что я вообще пустое место и им не указ. Ну, составил я протокол, ну, отправлю, куда следует, а там и читать не станут! Да, Ерошка? – он потрепал за ухом большого косматого пса. – Вчера какой-то гад лисицу закапканил, сегодня – пол леса вырубили!
- А лисицу-то тоже браконьеры, али как?
- Али как, дядя Петя, али как… Думаю из наш какой-то сукин сын! Ты, часом, не в курсе?
- Откуда мне, Вадим Андреич! – махнул рукой Пётр, нахлобучивая шапку и протирая древние свои очки.
Заря только занималась над лесом, розовя верхушки елей и понемногу рассеивая сплошную белую пелену тумана, из-за которого не было видно ничего даже в нескольких шагах от себя. В лесу тихо посвистывала какая-то птаха, изредка падали шишки. Ветра не было в этот день вовсе, но сырость пронизывала до костей.
- Ладно, дядя Петя, идём к дому! Мне ещё дрова колоть надо, - сказал Вадим, поднимаясь. – А гадов этих я припеку всё-таки. Сдаётся мне, что сегодня они опять в наш лес заявятся: вот, тут-то я их и повяжу. С вечера возьму карабин, Ерошку и – в лес, ждать.
- Опасное энто дело, Вадим Андреич! А ну, как они тебя того, а?
- А что прикажешь, глазки закрыть, ушки заткнуть и пропадай всё?! А я тут для чего тогда, Капитоныч? Я здесь для того, чтобы отморозков ловить! И я буду это делать! Для меня это дело совести, я не государству, но ей должен, понимаешь?
- Эх, Вадим Андреич, боязно мне за тебя, - вздохнул Пётр. – Ну, добро я! Я старик – мне уж срок не велик, чуть раньше, чуть позже… А ты молодой, семья у тебя. Поберёгся бы. Слушай, может, мне с тобой сёдня в ночь пойтить, а? Вдвоём-то оно лучше!
- Не надо, дядя Петя! Незачем… Я и сам справлюсь. Да, Ерошка? Мы с тобой со всеми справимся! – он затушил сигарету и бодро пошёл сквозь лес, сопровождаемый весёлым лаем Ерошки, который, почуяв, что работа на сегодня окончена, начал носится по кустам, надеясь изловить птицу или ещё какую-нибудь живность.
Пётр Капитонович покачал головой и, запахнув телогрейку, поплёлся следом.

Дома Вадима ждал сюрприз. Едва завидев мужа с крыльца, Тоня побежала ему навстречу и, поцеловав в щёку, радостно сообщила:
- Боря приехал! Представляешь? Часов в семь подкатил. А мама-то рано встаёт, так она его и увидала! С дороги вздремнул, а сейчас уж встал. Ну, идём же, поздоровайся!
- А дрова кто рубить будет? – спросил Вадим, ещё с давних пор недолюбливавший жёниного братца. – Погоди, Тоня. Как говориться, сделал дело – гуляй смело. Вот, дров наколю, а там и поздороваюсь, - с этими словами он пошёл к сараю, где сложены были дрова.
Колоть дрова Вадим любил и занимался этим самозабвенно, почти философски. Скинув куртку и рубаху и размяв плечи и руки, он взял тяжёлый топор и начал рубить, размашисто, профессионально, так что ни одной щепки не отлетало в сторону. Подобная рубка успокаивала раздражённые браконьерами нервы, отнимала накопленную злость. Глубоко вдыхая прозрачный ноябрьский воздух, Вадим рубил и рубил чурку за чуркой, пока не почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
Прислонившись к стене дома, попыхивая трубкой, за ним наблюдал Борис. Вадим сразу отметил, что родственник сильно раздобрел со времени их последней встречи, и без того маленькие глаза его заплыли и обратились в щёлочки, вдобавок, Борис отпустил бородёнку клинышком, которая придавала ему вид мелкого сатира. Не упустил из виду Вадим и наряд деверя: длинное пальто, замшевый пиджак, дорогие лакированные сапоги с острыми мысками. «Как денди лондонский одет…» - брезгливо подумал Вадим, стараясь улыбнуться родственнику:
- Доброе утро, Борис!
- Здравствуй, Вадим! – улыбнулся нежданный гость. – Эко ты дрова-то колешь! Дух захватывает смотреть. Всегда любил наблюдать за этим процессом!
- А за чужой работой наблюдать всегда приятно! Может, составишь мне компанию?
- Ну, что ты, Вадик! У меня такого таланта нет! Тоня говорила, что у тебя маленькая зарплата…
- Не беспокойся, Боря, нам хватает!
- А я, вот, беспокоюсь. Родственники как-никак. Слушай, ты что, до конца жизни собираешься торчать в этой глухомани за мизерные деньги?
- Тебе-то что?
- За Тоню беспокоюсь! Вадик, согласись, она достойна лучшей доли! Ну, хорошо, тебе нравится твоя работа. Допускаю! Но, послушай, ведь другие лесники как-то крутятся и живут нормально!
- Ну, да, крутятся, - кивнул Вадим. – Предлагаешь мне казённым лесом торговать да зверьём, занесённым в Красную книгу?
- Не утрируй, пожалуйста. Я предлагаю тебе жить как все.
- А я не хочу жить, как живут жулики, взяточники и хапуги!
- А нормально жить ты хочешь?
- А я нормально живу, Боря! Я живу нормально!
- Нет, Вадик, - улыбнулся Борис. – Ты не только не живёшь нормально, ты не живёшь вовсе. И твои родные из-за тебя не живут! Какую судьбу ты готовишь своим детям?
- Мои дети вырастут честными людьми, Боря. И давай не будем продолжать, а не то, боюсь, поссоримся. Тоне это будет неприятно. Кстати, ты зачем приехал, Борь, да ещё в такую рань?
- Я, вообще-то, в город, по делам приехал, ну, заодно уж и к вам денька на два решил заскочить. За порог-то не выставишь?
- Пока нет!
- Премного благодарен!
В этот момент из дома выскочили проснувшиеся Люся и Ваня – близнецы пяти лет. Они кинулись к отцу, весело крича:
- Папа, папа! Покатай нас, покатай!
- Покатать? Ну, ладно, - кивнул Вадим. – Хватайте крепко меня за руки!
Дети радостно вцепились в его мускулистые, загорелые руки, и Вадим начал быстро-быстро кружиться, так что ребята летели по воздуху, как на настоящей карусели. Вокруг них с лаем скакал Ерошка. Наконец, отец опустил детей на землю и, указав на Бориса, велел:
- Поздоровайтесь с дядей Борей!
- Здрасьте, дядя Боря! – хором крикнули Люся и Ваня и залились звонким смехом.
- Здрасьте, дети, здрасьте, - пробормотал Борис вслед убегающим ребятам. – Хорошие у тебя ребятишки, кровь с молоком, все в отца! – похвалил он, обращаясь к Вадиму.
Вадим только что окатил себя холодной водой из ушата и вытирался большим полотенцем.
- А ты силён, - заметил Борис, вспомнив недавнюю «карусель».
- Спасибо, - откликнулся Вадим.
- Мальчики, идите завтракать! – позвала с крыльца Тоня.
- Идём, сестрёнка! Мне накладывай побольше! Я страсть проголодался! – отозвался Борис, устремляясь к дому.
Вадим накинул рубаху и тоже последовал на зов жены…

Тем же вечером вся семья кроме детей, которых Тоня уложила спать раньше, собралась за ужином. Ужин традиционно готовила Людмила Матвеевна, мать Вадима. Сегодня к столу были поданы кабачковые оладья и картошка с маслом. В честь приезда гостя Тоня сбегала в деревню и принесла две бутылки самогона, который виртуозно варил известный на всю округу дед Степаныч.
- Я сегодня пить не буду, - заявил Вадим, усаживаясь к столу и накладывая себе картошку.
- Но почему, Вадик? – изумилась Тоня. – У нас ведь гость…
- Извини, Тоня, но мне сегодня ночью предстоит поработать, поэтому пить я не могу.
- Работать?! Ночью?! – всплеснула руками Людмила Матвеевна. – Опять! Вадик, сынок, ну, так же нельзя! Ведь страшно! Пожалей нас с Тоней!
- Да, Вадим, ты не прав! Давай лучше посидим, выпьем, поговорим, - присоединился Борис.
- Вадик… - жалобно вымолвила Тоня.
- Так, отставить! – прикрикнул Вадим. – Слава Богу, не в первый раз ночью работаю! И не надо делать из этого катастрофу. Я всё решил и сегодня пойду. Это, в конце концов, мой долг! Отговаривать меня бесполезно, вы это знаете!
За столом повисло молчание. Людмила Матвеевна тряхнула головой:
- Ну, что ж, ты в доме хозяин, поступай, как знаешь. Тоня, Борис, похоже самогон нам с вами на троих придётся соображать, - она принуждённо рассмеялась.
- Так что? – поддакнул Борис. – Неужель не сообразим? Что мы тут не русские люди, что ли? Он не хочет пить? Пусть! Нам больше достанется! Разливайте, Людмила Матвеевна!
Через некоторое время, захмелев, он вытащил свой тугой бумажник и начал показывать свои фотографии в различных странах:
- Вот я в Риме, а это, значит, Калифорния… Тут мы со Светкой около Колизея… Да! Я бы лучше на Кипр смотался, да она настояла. Хочу, - говорит, - в Рим! Ну, и потащились.
Вадим поглядывал на фотографии краем глаза, хлебая кипяток. В бумажники Бориса он приметил несколько визитных карточек с надписью «Церцея» и пяток кредитных карточек.
- Ребят, ну, хотите я вам по-родственному подброшу, а? – лопотал Борис.
- Боречка… - залепетала Тоня, косясь в сторону мужа.
- Нам подачек не надо, - твёрдо заявил Вадим. – Я, Боря, в состоянии сам обеспечить свою семью. Так что спасибо, но в твоих щедротах мы не нуждаемся!
- Вадик… - начала было Тоня, но осеклась.
Вадим поднялся из-за стола:
- Мне пора. К утру буду! – он крепко поцеловал Тоню и мать и вышел во двор.
Борис последовал за ним. Во дворе он присел на заваленку и стал набивать трубку.
- Скажи, Вадим, а на мясо вам денег не хватает?
- В нашей семье мяса не едят, - отчеканил Вадим.
- И давно ты стал вегетарианцем?
- А как в глаза подстреленного браконьером оленя глянул, так и стал. Эти глаза, Боря, плакали. Я их до сей поры помню. Вот, с тех самых пор, я мяса есть не могу. Душа не позволяет. Душа, Боря, понимаешь? – с этими словами Вадим закинул за спину карабин и, свиснув Ерошку, направился к лесу.

 Ночь - в лесу время особое, для человека непривычного даже и жутковатое. Сплетаются в темноте корявые сучья старых деревьев, вылезают щупальцами корни из-под мохового одеяла, под ногами что-то хлюпает, ухает сова в чаще, хлопают крыльями птицы ночные, трещит что-то, хрустит… Но Вадим знал свой лес, как свои же пять пальцев, ориентировался в нём, как у себя дома, вслепую, поэтому ночь не и темнота не смущали его. Затаившись в заранее намеченной днём лощине, он похлопал Ерошку по спине и закурил. Прямо над острыми верхушками елей из-за дымки выглянул и тотчас скрылся молодой месяц. Внезапно в нескольких шагах от лощины послышался довольно явственный шорох. Вадим прислушался – шорох становился всё громче. Заволновался вскочивший Ерошка, зарычал. Вадим поднёс палец к губам:
- Тихо, Ерошка! Нельзя! Пойдём-ка глянем, кто это там шурует, - и, затушив сигарету, он, стараясь не шуметь, направился на шорох.
Вскоре из-за ветвей замелькал фонарик. Подкравшись ближе, Вадим разглядел человека, старательно налаживающего капкан. Это был местный мужик, Григорий Кузьмич, заядлый рыбак и хвастун. Вадим подошёл сзади и тронул односельчанина за плечо:
- Доброй ночи, Кузьмич! Чего это ты припозднился так?
- Ой, Вадим Андреич, напугал ты меня! – аж подскочил незадачливый охотник. – Я, это самое… Ну, как это? Ну, того, проветриться вышел… Да.
- А капкан зачем с собой прихватил? Или, может, не знаешь, что охота запрещена? Что лес здесь заповедный? Не знал?
- Знал, - понурил голову Григорий.
- А чего ж ты тогда так, Кузьмич? На днях лисицу изловил, а сегодня – кого?
- Какую ещё лисицу? Ты чего несёшь, Андреич?
- Ну, врать-то не надо. Наследил ты там, Кузьмич, наследил, когда убегал… Доказать этого я, конечно, не могу, а, вот, капкан твой – на лицо. А за это, Гриша, штраф полагается.
- Андреич! – взмолился Григорий. – Ну, будь ты человеком-то! Своих же, своих давишь, как сатрап какой-то, живоглот!
- Нет, Гриша, ты для меня не свой. Ты нарушитель, которого я обязан привлечь к ответственности.
- Андреич! – лицо Григория сделалось страшным. – Ты, может, и можешь на хлебе и воде жить, и родню голодом морить, а я не могу! Я жрать хочу, понимаешь, жрать! У меня жена больная! Дети! Я, если и охочусь, то не для потехи, как буржуи недобитые, а чтобы семью и себя прокормить! Что я, гад, по-твоему, а? Гад?
- Пошёл ты, - процедил Вадим. – Капкан я у тебя конфискую, а штраф, чёрт с тобой, брать не буду… Но учти, если я ещё раз тебя застукаю, то припомню и этот капкан, и тогда заплатишь по всей строгости. А теперь проваливай, охотник!
- Спасибо и на этом, - вздохнул Григорий и скрылся в темноте.
Вадим подобрал капкан и сунул его в свою сумку.
- Ну, как думаешь, Ерошка, правильно мы с тобой его отпустили? Не знаю. По закону – нет, конечно. А так… Я ведь и впрямь живоглотом им казаться могу. Мелочь всякую штрафую, а настоящих воротил, тех, что в экипировке за штуку баксов – попробуй тронь, им всё с рук сходит. А виноватый я вроде получаюсь… Живоглот и сатрап! А, Ерошка? Живоглоты мы с тобой, так-то!
В этот момент в лесу раздалось знакомое урчание бензопилы и рык подъезжающих грузовиков. Вадим опрометью кинулся в ту сторону, откуда доносились эти звуки.
…Валили сосну. Тучный бригадир задумчиво наблюдал за происходящим, изредка покрикивая, командуя.
- Предъявите разрешение на рубку! – потребовал Вадим, становясь перед ним.
- Какое такое разрешение? Ты кто будешь?
- Я – местный лесник. Предъявите разрешение, если оно у вас есть!
- Ну, чего ты кипятишься, лесник! Ну, сегодня нет, завтра есть. Давай без шума договоримся, а?
- Мне с тобой, гнида, договариваться не о чем, - холодно произнёс Вадим. – Вели своим ребятам сворачиваться, и будем составлять протокол! Предъявите документы, какие есть: свои, фирмы и т.д. И без лишних разговоров!
- Чего ты такой злой, лесник, а? Ну, жалко что ли тебе?
- Я дважды повторять не люблю. Давай сюда документы!
- Ладно, - кивнул бригадир. – Только берегись, как бы тебе худо не было…

Разбирательство с лесорубами-браконьерами продлилось до утра. Оказалось, что незаконную вырубку осуществляла фирма «Церцея», с недавних пор разведшая бурную деятельность в здешних краях…
Домой Вадим вернулся лишь к завтраку. Тоня кинулась к нему на шею:
- Ну, Слава Богу, Вадик! Вернулся!
Вадим чмокнул жену в лоб и, отстранив её, произнёс:
- Подожди, Тоня. Мне с твоим братцем потолковать надо!
Борис поднял голову от наполненной кашей тарелки и с непонимающим видом уставился на Вадима.
- Боря, ты ведь сюда, кажется, по делам фирмы приехал, я не ошибаюсь? – начал тот.
- Так.
- В таком случае, у меня для тебя пренеприятнейшее известие: придётся твоей фирме штраф платить за незаконную порубку заповедного леса. Уголовный Кодекс ты, я полагаю, читал. Статьи и расценки знаешь.
- Я не понимаю, о чём ты говоришь.
- Не понимаешь? Брось, Боренька. Ты всё прекрасно понял. Ты ведь ко мне заявился не из родственных побуждений, а чтобы я тебе не мешал, так? Сначала ты хотел, чтобы я перешёл на другую работу, потом деньги предлагал, потом очень хотел, чтобы я остался на ночь дома. Гость- де, обмыть надо. А на самом деле, ты просто опасался, что я твоих ребят замету… Что, не так, родственник?
- Тебе, Вадик, романы писать надо! – криво улыбнулся Борис.
Людмила Матвеевна что-то шепнула детям и увела их из комнаты.
- Вадик… - пролепетала Тоня. – Пожалуйста, не надо ссориться! Ведь Боря мой брат.
- Твой брат, Антонина, вор! И я с ворами не ссорюсь, я просто выставляю их за дверь. Ты слышишь, Борис? Забирай свои вещи и уезжай отсюда. В моем доме тебе больше делать нечего!
Тоня всхлипнула и закрыла лицо руками.
- Я, с твоего позволения, хотел бы кончить завтрак, - сказал Борис.
- Завтракать будешь в городе, - отчеканил Вадим. – Встань из-за стола, возьми вещи и выйди вон.
- А если не выйду, тогда что? Морду мне набьёшь?
- Это следовало бы сделать. Но не в моих правилах бить людей, находящихся в низшей весовой категории. Не вынуждай меня изменять им, пожалуйста. Я тебе прошу, как человека, уходи из моего дома и не доводи меня до греха!
- Ну, прощай, сестрёнка, - усмехнулся Борис, обращаясь к Тоне. – Спасибо за тёплый приём!
Он собрался быстро и, ещё раз попрощавшись с сестрой, вышел на крыльцо. Лежащий у дома Ерошка встретил его недружелюбным рычанием.
- Тебе следует следить за собакой, - обратился Борис к Вадиму. – Она рычит на меня второй день.
- А у меня пёс умный. Он подлецов чует за километр.
- Слушай, Вадик, а ты не боишься? У тебя всё-таки жена, дети малые. Ну, как что? Ведь ты этой своей нахрапистостью их под удар ставишь.
- Мне это твой бригадир, Архип Рэмович, изложил уже. Не трудись пересказывать!
- А ты зря его не послушал. Архип – человек серьёзный.
- Я тоже.
- Ты?! Ты, Вадик, дурак, дурак и мальчишка! Послушай родственного совета: не становись на пути идущего на полных парах локомотива. Он ведь не затормозит, просто не успеет… Раздавит, Вадик, просто раздавит. А то ведь и не тебя одного. Подумай о матери. Она ведь у тебя старенькая совсем, и детишки…
- Слушай, Боря, уезжай отсюда, пока я добрый. Я ведь тоже не остановлюсь, как твой локомотив! Поэтому убирайся!
- Дурак! – махнул рукой Борис, садясь в машину. - Дураком жил – дураком сдохнешь!
Тут Ерошка с рыком кинулся к машине, и лишь вовремя захлопнутая дверь спасла Бориса от острых клыков пса.
- И скотина у тебя дурная! – выкрикнул тот, заводя мотор. – Вся в хозяина! Берегитесь! Оба! Архип тебя правильно предупредил. Он шутить не будет!
Когда Борис уехал, Вадим погладил Ерошку по голове и вернулся в дом. Тоня повернула к нему заплаканное лицо и сипло сказала:
- Вадик, нам нужно, наконец, серьёзно поговорить! Так дальше продолжаться не может! Так нельзя жить, Вадик! Пойми! Так жить нельзя! – она уронила голову ему на плечо. – Мы живём все на нервах, в страхе за тебя, за себя, за детей, а ты словно и не хочешь этого замечать. Мы как на вулкане живём, Вадик! Ты уходишь из дома, а мы не знаем, вернешься ли! Я устала так жить! И я не понимаю, зачем это всё? Для чего весь этот риск постоянный? Ведь эта твоя принципиальность никому не нужна! Они всё равно сильнее тебя! Намного сильнее, и ты ничего против них не можешь! Кому это нужно? Кому?!
- Это, Тоня, нужно мне, - тихо ответил Вадим. – Я понимаю, что тебе тяжело, что, может, и нельзя так жить, но по-другому жить я не смогу. Я так устроен, Тоня. Я, если берусь за дело, то делаю его на совесть и до конца. И я не могу закрывать глаза на преступления. Я несу ответственность за то, что здесь происходит! Я обязан охранять вверенную мне территорию!
- Перед кем ответственность?! Кому ты обязан?! Перед государством? Так оно и не видит тебя в упор! Ему на тебя наплевать! Оно – не защитит ни тебя, ни нас!
- Я несу ответственность прежде всего перед собой! Перед дедом, который всю войну прошёл, последние два года с одной рукой воевал, после контузии, еле живой остался! А с поля боя не уходил! Не позволяло ему что-то уйти! О товарищах память, на врага ожесточение, честь, как не пафосно это звучит. И он не ушёл! И войну окончил в Берлине! И он для меня пример. Я ему обязан! Я должен быть достойным его! Будущим поколениям обязан! Чтобы и они могли видеть всю эту красоту, всё богатство нашего заповедника, а не пеньки!
- Вадик! – простонала Тоня. – Что ты говоришь! Ты послушай себя! Будущие поколения! А наши дети, они не будущее поколение? Перед ними у тебя обязательств нет?!
- Есть! Я обязан вырастить их сильными и честными людьми, ответственными, которые не боялись бы невзгод и не сломались бы при виде малейшего препятствия. И вид отца – труса, отца – подлеца не сделает их такими, но приведёт ровно к обратному! Я обязан дать им стержень на всю жизнь, чувство правды и собственного достоинства, чувство справедливости, чтобы они не терялись в любой ситуации. А для этого я сам должен, прежде всего, жить соответственно. Прости, Тоня! Но я таков, каков есть, и другим не стану никогда… - с этими словами он вышел из дома и отправился, как всегда после неприятностей, рубить дрова и обливаться ледяной водой.
- Господи, спаси и помилуй его, - со слезами вымолвила Тоня, опускаясь на угол кровати. – И нас…

Праздничные дни в заповеднике выдавались особенно напряжёнными: из города наезжали любители «отдыха на природе» с единственной целью – выпить, нажарить шашлыков и пострелять дичь. С утра пораньше Вадим с верным Ерошкой ушли в лес и к полудню набрели на первых нарушителей…
Солидного вида господа, экипированные, как на сафари, прикатили в заповедник на нескольких джипах и, разведя костры, взялись за ружья. Беседа с ними началась, как обычно, с требования Вадима предъявить документы и разъяснения о запрещении охоты в заповедной территории.
- Слушай, мужик, шёл бы ты отсель своей дорогой, - прямо заявил тучный господин с багровой физиономией и мясистым загривком.
- Вы нарушили закон и поэтому понесёте ответственность.
- Неа, - протянут красномордый, - не понесём. Нам законы не указ.
- Странно, я всегда полагал, что законы РФ распространяются на всех граждан страны, - заметил Вадим.
- Слушай, лесник, ты достал! Ты, я гляжу, чего-то не понял. Мы ведь не браконьеры. Мы – госслужащие, приехали отдохнуть, поохотиться. Видишь того мужика? Это, между прочим, генерал МВД, а рядом с ним вице-губернатор. А у костра – депутат местного заксобрания. Понял?
- Нет, не понял. Я не слышал, чтобы был принят закон, освобождающий чиновников от ответственности за нарушение закона.
- Так, мужик, ты, вообще, сечёшь с кем разговариваешь? – прорычал красномордый.
- Секу. Я разговариваю с мразью, которая бесится с жиру и плюёт на законы собственной страны. А посему я вынужден буду доложить обо всём в высшие инстанции.
- Докладывай, кому хочешь. Только запомни: ты за это дорого заплатишь!
- Всенепременно! – кивнул Вадим. – Ерошка, идём!
Понурив хвост, пёс побежал за хозяином. Вадима душила ярость, ярость от собственного бессилия, собственной ничтожности.
- Вот, так вот, Ерошка! Гришку или Федьку я напугать могу, оштрафовать могу, а этих гадов тронуть не смею… Для своих - хуже волка, для чужих – пустое место! Собачья работа у нас с тобой, Ерошка!
Придя в деревню, Вадим первым делом направился к деду Степанычу и, распив с ним в честь праздника бутылку самогонки, побрёл к дому. Дома он, ни словом не обмолвившись с родными, завалился на печь, задёрнул штору, зажмурил глаза. Людмила Матвеевна, заметив, что сын вернулся чернее тучи, шепнула невестке, чтобы та не тревожила мужа, и, огорчённая, пошла делиться печалью с соседкой, Варварой Афанасьевной, бабой весёлой и острой на язык.
Вечером кто-то сильно забарабанил в окно. Тоня отдёрнула штору и с силой потрясла мужа за плечо:
- Вадик! Вадик, просыпайся! Там к тебе Пётр Капитоныч ломится! В лесу что-то стряслось.
Вадим быстро соскочил с печи и выбежал на крыльцо. Запыхавшийся Пётр шапкой утирал со лба пот.
- Беда, Вадим Андреич! – выдохнул он. – Охотнички-то друг дружку перестреляли!!
- Как так? – не понял Вадим.
- Я подробностей не знаю. Ну, как, как? Зёнки-то залили и давай охотиться! Генерал там с ними, слыхать, был… Дык вот он в кусты отошёл, а депутатик спьяну не разглядел и за кабана его принял и – бац в него из ружьишка-то!
- Неужто насмерть? – ахнула Тоня.
- Чего не знаю – того не знаю. Туды «скорая», милиция поехали, разбираться будут. Вадим Андреич, ты пойдёшь?
- Зачем? – пожал плечами Вадим. – Я тут живность да растительность охраняю. Я алкашей и преступников охранять не нанимался. В следующий раз будут себя вести приличнее. Ты, если охота, сходи, погляди, что да как. Нет, если там конечно помощь какая требуется, то я всегда готов. А так просто таскаться глазеть не хочу. Я уж на них нагляделся сегодня. Сто лет не видеть!
- А я схожу, - решил Пётр Капитоныч. – Любопытно, знаешь ли…
- Сходи, сходи, потом расскажешь! – усмехнулся Вадим.
«Посмотреть» в лес ломанулась добрая половина деревни. Как известно, в чужой беде есть нечто завлекательное. А тут беда с чинами – не каждый день увидишь! Возвращались вечером: охали, качали головами, иные ринулись к деду Степанычу поминать, несмотря на то, что пострадавший был ещё жив, хотя и в очень тяжёлом состоянии… А Вадим так и лежал на печи, закинув руки за голову и уставившись в потолок.

…Зимний холод кусал лицо и руки, на лоб падали мокрые снежинки, а скулящий Ерошка шершавым языком лизал окровавленное лицо хозяина. Так наступал рассвет… Вадим с трудом разлепил опухшие глаза. Голова соображала плохо. На губах чувствовался солёный привкус спёкшейся крови. Вспоминалась только ночь, несколько здоровенных амбалов и бесконечные удары, сыпавшиеся со всех сторон: по лицу, по спине, в живот…
- Говорили тебе не лезь! Получай же! – звенело в ушах.
Ночью разыгрался снегопад, и Вадима занесло снегом. Он очнулся от холода, пронизавшего всё тело, истерзанное, ноющее, превращённое, казалось в одну сплошную боль.
- Живой, кажись… - прохрипел Вадим. – Ну, Ерошка, ступай вперёд, покажи мне дорогу к дому, а я – за тобой… - он приподнялся на одной руке (другая, сломанная, онемевшая, болталась, как неживая) и не то пошёл, не то пополз, стеная и охая, крючась от боли, за медленно идущим впереди псом.
Где-то посреди дороги он повалился в снег, потёр им лицо, почувствовал, что сил больше нет… Почудилось, что сосны и ели закружились вокруг него в хороводе, качаясь, словно сожалея. Сзади хрустнула ветка и раздался облегчённый вскрик:
- Вадим Андреич, родной! Жив! Слава тебе Господи! Вадим Андреич, я ж тебя всё утро ищу, с ног сбился! Тоня с ума сходит, насилу её с Людмилой Матвеевной мы успокоили! Вадим Андреич, какой же это изверг тебя так, а? Ну, потерпи, теперь-то уж я тебя в деревню оттащу!
Пётр Капитоныч, причитая по-бабьи, подхватил Вадима под мышки:
- Только ты и сам постарайся, ладно? А то ить я старый совсем, - сказал.
Опираясь на плечо Петра, Вадим пошёл снова, слабо сознавая окружающее, едва переставляя ноги.

…В середине декабря Вадим, наконец, решился вновь идти в лес. Сломанное плечо ещё ныло, но в остальном он чувствовал себя уже вполне бодро…
Тоня всплеснула руками:
- Совсем с ума сошёл! Мало тебе, да, мало? Чудо, что живой остался! А, если бы тебя убили, чтобы с нами стало, Вадик?! Пожалей нас!
Но Вадим был непреклонен. Свиснув Ерошку, он двинулся по знакомой дороге, с наслаждением вдыхая свежий, сладковато-хвойный воздух. Пётр шёл рядом с ним, комкал по привычке шапчонку и смотрел в землю.
- Ты чего смурной такой, дядя Петя? – спросил Вадим. – Видишь, я здоров уже. Всё нормально, что с тобой? Али случилось что?
- Не хотел я тебе говорить, Вадим Андреич… - начал Пётр.
- Ну!
- Ты как слёг, лесорубы к нам опять заявились. Ты прости меня, Вадим Андреич, но я побоялся с ними связываться. Трус я, наверно.
Вадим остановился и пристально поглядел на Петра.
- Ничего, дядя Петя, - похлопал он старика по плечу. – Тебе и не нужно с ними было… Ты и так для меня много сделал. Я ведь тебе жизнью обязан. Ну, а с паскудами этими я сам разберусь!
- А, может, не стоит, Вадим Андреич? Они же, изверги, вот чего с тобой сотворили!
- Ничего, мы тоже кое-что можем, - процедил Вадим.
Они вышли на лесопильню. Через весь лес пролегла длинная просека…
- Да, проредили, - вымолвил Вадим. – Родственничек мой, гадина. Ну, это ему с рук не сойдёт. Свою шкуру я ему прощаю, а этого простить не могу, и права не имею прощать. Я до него доберусь! Слышишь, дядя Петя, он за это заплатит! – с этими словами Вадим развернулся и пошагал прочь.

Этой ночью Людмила Матвеевна не спала. Она лежала в постели, боясь шелохнуться, чтобы старая, скрипящая всеми пружинами при малейшем движении кровать не разбудила спящих рядом внуков. За стеной слышались приглушённые голоса сына и невестки, и Людмила Матвеевна напряжённо прислушивалась, стараясь разобрать хоть что-нибудь. Вадим собрался завтра ехать в город, на несколько дней, чтобы через прокуратуру привлечь к ответственности тонечкиного брата Борю с его фирмой. Ох, не зря же с первого дня не полюбился ей этот толстоватый, самодовольный парень… Материнское сердце, оно ведь всё чует. Вот, и сейчас… Как камень на нём повис, колет даже. Ох, не к добру! Что-то будет! Если бы Тонечке удалось отговорить его от этой поездки! Ведь это же бандиты… Но, нет. Людмила Матвеевна слишком хорошо знала своего сына – он не отступит, никогда не отступит. И по морщинистым, старушечьим щекам катились крупные слёзы.
Тоня сидела у окна, прислонившись пылающим лбом к стеклу. Она уже почти смирилась со всем. Исчерпан был весь набор укоров, просьб, заклинаний, взываний к здравому смыслу, не осталось сил для мольбы, какая-то тупая пустота заполнила сердце, обреченность – будь, что будет! Лунный свет отражался от снежного покрова и, мерцая, струился в не зашторенные окна. Вадим исподлобья глядел на согбенный силуэт жёниной фигуры, на её вздрагивающие от безмолвного плача плечи, на посерёбрённые луной пряди светлых волос и покусывал нижнюю губу.
- Тоня, - наконец вымолвил он. – Ты прекрасно понимаешь, что поступить иначе я не могу. Я уезжаю всего на несколько дней. Я приеду максимум через неделю! Я уверяю тебя: всё будет хорошо.
- Конечно, Вадик, всё будет хорошо… - едва-едва, подобно эху, прошелестел Тонин голос. – Только тревожно мне что-то. Душа не на месте. Предчувствие у меня дурное, тягостное…
- Ну, успокойся, Тонечка, - Вадим ласково обнял её за плечи. – Эти предчувствия, они лишь следствие того, что со мной недавно случилось. Им не стоит верить!
- Вадик, но они же угрожали тебе! Это страшные люди! Они на всё способны! Вадик, я тебя умоляю, не уезжай! – Тоня вцепилась в свитер мужа, заглядывая ему в глаза. – Не уезжай! – повторила она.
- Я должен… - ответил Вадим, прижимая жену к себе. – Я должен, Тоня.
- Ну, тогда, пожалуй, езжай. Не слушай меня, дуру. Я ведь понимаю, что если ты не поедешь, то всю жизнь себе потом не простишь… Езжай с Богом! Ты прав, всё будет хорошо! Видишь, я уже спокойна, я уже смирилась… Езжай!

Поездка в город оказалась успешной лишь относительно. Дело на компанию «Церцея» по заявлению Вадима было заведено, но следователь предупредил его, что, скорее всего, ничего путного из этого всё равно не выйдет, так как у руководства фирмы имеется большая лапа в губернаторском окружении.
Рано утром Вадим возвращался домой. От автобусной остановки ему предстояло пройти минут сорок пешком. Ещё только ступив на родную землю, Вадим почувствовал какое-то смутное волнение, которое усилилось при приближении к деревне. Всю дорогу он ускорял шаг, а последние десять минут бежал бегом. Ещё издали он разглядел, что с его домом произошло что-то странное: он просто исчез, а на его месте чернели обугленные деревья и оставшаяся стена сарая. Вадим сбежал с пригорка и, как вкопанный, остановился у пепелища. «Не уезжай!» - как резанул сердце недавний, полный отчаянья, вскрик жены. Вадим упал на колени и сдавил руками голову. Кто-то тронул его за плечо. Вадим обернулся. Перед ним стоял Пётр Капитоныч.
- Ты, Вадим Андреич, шибко-то не убивайся… Живы они! А, вот, имущество, всё, дотла… - сказал он.
Вадим перекрестился.
- Как это всё стряслось? – спросил он тихо.
- Сейчас всё по порядку расскажу, - с готовностью кивнул Пётр. – Я позавчера в лес, сталбыть, ходил, проверял, ну, и нашёл там капкан, как мы с тобой, помнишь, находили? Ну, я сразу врубился, что это Гришкиных рук дело, а идти-то к нему забоялся. Домой пришёл, а сам про себя думаю: «Старый ты хрыч! Ужо в могилу пора, а всё-то боишься!» И пред тобой, Вадим Андреич, совестно стало. Ты бы ить ночью в лес пошёл, караулить. И так что-то совесть меня грызть начала, что решил я в ночь пойти. Ну, а одному-то страшно. Так я у Антонины одолжил твоего Ерошку. Идём мы с ним, значит. Темно, жуть! А и до середины пути не дошли, как пёс твой вдруг как завоет и назад опрометью! Ну, я враз понял, что неладно, и за ним понёсся. Веришь, лет тридцать так уже не бегал! Прибегаем, а дом-то уж в огне! Антонина деток из дома вытаскивает, а Людмилу-то Матвеевну мы с нею вдвоём под руки вынесли. И только успели, как крыша-то – хрясть, и обвалилась! Больше ничего спасти не успели.
- Значит, прошлой ночью всё случилось?
- Истинно так! Твоих-то я у себя пока поселил. Мы со старухою потеснились.
- Спасибо, дядя Петь! – Вадим с чувством пожал старику руку.
- Да за что? Рази по-иному можно? Народ-то у нас всё больше на беду отзывчивый. Собрались, кто сто принёс: кто одежонку для детишков и Антонины, кто утварь какую-то, даже денег немного. Правда, иные есть, что и злорадствуют. Одни скрывают, а кто и в открытую. Гришка-то вчерась напился и давай орать, что так, мол, вам и надо, что он, де, всегда знал, что так будет! Пророк, едрёна вошь! И баба его, Евдокия, злыдня, тоже поддакнула, аж из дома по такому случаю вылезла…
- Ну, с ней-то всё ясно. Сколь себя помню, она всегда хворая да желчная была, а я у мужика её капканы отобрал. У них на меня зуб большой.
- Людмила-то Матвеевна слегла после той ночи. Сердце. Мы врачиху позвали. Варвара лично за нею бегала. Сказала, что поправится. А как съездил-то, Вадим Андреич?
Вадим махнул рукой и, поднявшись, пошёл к дому Петра, который, понимающе кивая, последовал за ним.
Из ворот с лаем выскочил Ерошка и бросился к хозяину. Выбежали встречать отца и дети. А за ними вышла, но осталась у ворот похудевшая Тоня. Она слабо улыбалась мужу и утирала набежавшие слёзы, кутаясь в старенькое, с чужого плеча, пальтишко.
- Папка приехал! – радостно закричал Ваня, кидаясь на шею отцу.
- Папа, папа, ты знаешь, что тут было?! – затараторила Люся. – Мы так перепугались! Всё горит, бабуля плачет, а тебя нет…
- Ничего, мои хорошие, ничего - отвечал им Вадим, прижимая к себе и целуя в разрумяненные морозом щёки. – Головы на месте, руки на месте. Значит, всё исправим! Верно я говорю, Ваня?
- Верно, папа! – весло заулыбался мальчонка.
- Верно я говорю, Люся?
- Да, папа! – звонко отвечала та.
- Эх, ребята, всё у нас в этой жизни можно отнять. Всё, кроме совести. Вот, этого у нас никто не отнимет, если только сами её не потеряем. А потеряем – беда. Потому что всё мы можем вернуть, а совесть – нет. Потерял её и уж не найдёшь. А потому, её пуще всего беречь надо! – Вадим помолчал, вглядываясь в посерьёзневшие, внимательные лица детей, затем добавил: - Запомните дети, перед мразью гнуться нельзя!