Не смейте забывать учителей!
А. Дементьев

Тихо потрескивала в углу «буржуйка», дрова для которой Людмила Алексеевна заготовляла всё лето, предчувствуя, что и этой зимой котельные работать не будут, несмотря на все предвыборные обещание нового мэра. Хорошо в деревне: там хоть печь истопить… А тут «буржуйка», от которой гарь в воздухе: а этим дышать. Ещё спасение – газовая плита, что на кухне. Экое счастье запалить все конфорки и встать рядышком, и руки, заледеневшие, к огню! Об электрическом обогревателе с такой зарплатой и мечтать не приходится! В постель – две грелки да два одеяла сверху: и не раздеться толком… Людмила Алексеевна укуталась плотнее в пуховый платок (это – поверх двух свитеров), а ноги – в валенках… Руки время от времени приходилось отогревать в руковицах. Да ладно ей приходилось: в школе на уроках дети сидят в верхней одежде, в перчатках… А в ручках замерзает паста, собственным дыханием отмораживать приходится. Так и учатся. Местные власти порешили, что, в случае усиления холодов, школу надо будет временно закрыть…
Людмила Алексеевна окончила проверять тетради. Ведь написали же всё-таки! Замёрзшими ручками, закоченевшими руками… Много, конечно, ошибок, а как повернётся язык потребовать с них лучшей успеваемости? Да и стараются они. Видно. Даже и Вася Калюжный – самый отстающий в классе ученик. Однажды Людмила Алексеевна решила поговорить с Васиной мамой, чтобы повлияла она на сына, с тем и пришла. Встретила её измученная, исхудавшая женщина, преждевременно состарившаяся, растившая одна троих детей после смерти мужа. Выслушала учительницу отстранённо, глядя куда-то в сторону, потом сказала:
- А к чему ему хорошо учиться-то? Видите, как мы живём? Как все мы живём? Какое будущее его ждёт? Уехать некуда ему: нужен-то он кому в ниверситетах-то! А, значит, сначала в армию, а потом – на завод, коли его не закроют к тому времени. А для того высшего образования не треба. Да и никакого. Разве лишь начального… А ещё две сестрёнки-то на нём. Я-то хворая совсем стала! Всё на нём держится… Мне бы дожить хоть, чтоб он совершеннолетним стал, чтоб в детдом не забрали их! А вы – успеваемость, образование… Тут бы выжить хоть. А, может, и выживать-то не для чего. На что такая жизнь, когда она на муку осуждена, и просветов нет в ней? Не понять вам, Людмила Алексеевна… Мы ведь никому не нужны. Мы обречённые…
Вышла тогда от Васиной матери, как убитая. И не могла, не хотела примириться со страшным её приговором. Ведь сама она, Людмила Алексеевна, приехала сюда добровольно. Из Москвы приехала!

***

…Люда Андриянова выросла в семье педагогов, воспитываясь в духе неисправимого идеализма, который и вёл её затем всю жизнь. Мама водила её по музеям, рассказывая о творчестве русских и зарубежных художников, в театры, где блистали в те года величайшие актёры, перед которыми Люда преклонялась. А ещё была литература, великая русская литература – вся, как проповедь неистребимых, вечных ценностей: любви, чести, самопожертвования. Та литература, в каждой строчке которой - мессианство и пророчество!
Продолжая семейную традицию, Люда поступила в педагогический. И было у неё твёрдое представление о миссии учителя. Учитель – величайшая ответственность, ибо в его руки попадает власть над ещё чистыми, ничем не смущёнными детскими душами, - и от него во многом зависит, какими они станут. Учитель, прежде всего, должен воспитывать Человека, закладывать в души своих учеников те самые великие ценности, вечное горение русских художников и мыслителей, стержень, который будет вести потом всю жизнь! И ошибиться здесь нельзя… Всё, всё, что понял ты сам, что бережно возрастил в себе, ты должен без остатка передать им, не экономя душевных сил своих, не ленясь! Какая величайшая задача! И решила Люда, что нет ничего прекраснее, чем сеять разумное-доброе-вечное в юные души, кои так восприимчивы ко всему, и непременно дадут обильные всходы, когда ты сам не поскупишься на семена.
В то время случилась у Люды и первая любовь - аспирант Игорь. Они встречались несколько месяцев, и Люда была на седьмом небе от счастья, потому, что с Игорем роднило её необычайное сходство взглядов. Такая духовная близость, взаимопонимание дорогого стоили! Игорь не был москвичом. Он родился в далёком сибирском городке и, по окончании аспирантуры, уехал туда, пообещав Люде скоро вернуться. Вначале писал ей часто, затем реже, а потом и вовсе перестал, и на последние свои письма Люда так и не дождалась ответа. А тут подоспел и её выпуск. И, движимая всё тем же идеализмом-мессианством, молодая учительница решила оставить Москву и ехать куда-нибудь в глубинку, на север – там тоже учителя нужны. А ещё там, вдали от родного города, где всё напоминает об Игоре, скорее удастся забыть его, с головой уйдя в работу…
Со времени приезда Людмилы Алексеевны в глухой и нищий посёлок городского типа С*, где и школа-то была всего одна, и та не ремонтировалась с начала 80-х, прошло уже семь лет, и ребята из первой её группы, самые любимые и дорогие существа на свете, через год выйдут из-под её крыла: и сжималось сердце от мысли – что-то с ними станет тогда? В этом году постигло Людмилу Алексеевну два удара. Уроки русского и литературы, сокращавшиеся год от года, сведены были, наконец, к совершеннейшему минимуму: два часа в неделю… Что можно успеть за это время?! Немыслимо! Но Людмила Алексеевна вывернулась: создала литературный кружок. Постоянный костяк его участников был невелик, но время от времени наведывались сюда все, даже Вася Калюжный заходил раз. Руководя этим кружком, Людмила Алексеевна не жалела сил и воображения. Дети должны приходить на такие занятия, влекомые единственно лишь интересом. Значит, надо заинтересовать их, и так открывать им путь в сокровищницу русской литературы, знакомить с именами и произведениями, которые не рассматриваются изуродованной бездарностью чиновников программой, незаслуженно забыты ею! Эксперимент удался: дети в кружок потянулись, и никогда Людмила Алексеевна не испытывала такого вдохновения, такого поднятия духа, как в эти занятия, чувствуя на себе внимательные, блестящие детские глаза! Она читала им вслух многие книги, кои хранились у неё (школьная библиотека была пуста), устраивала вечера, посвящённые творчеству различных писателей, на которых выступали её ученики, при кружке разыгрывались сцены из различных произведений… И во время этих чтений Людмила Алексеевна чувствовала разливающееся в груди счастье. Вот, ради этого всё! Ради этого жить! Когда наступали холода, занятия проводили в квартире Людмилы Алексеевны: здесь теплее, и можно напоить ребят горячим чаем… Весной отмечали юбилей Шолохова. И кружок тоже не прошёл мимо знаменательной даты. Несколько занятий посвятили ей. Некоторые родители, впрочем, были не очень-то довольны активностью учительницы: зачем забивать детям головы всякой лирикой? Всё равно им это в жизни не пригодится! Только время тратить да пустые мечтания вселять в наивные головки… Зачем? Но и награда ждать себя не заставила: любимый ученик, Паша Ломакин, принёс тетрадь своих стихов. Ах, до чего же они были хороши! Не сдержалась Людмила Алексеевна: расцеловала Пашу – «Поэтом будешь!» А через день явился отец Ломакина: «Чему вы детей учите?! Вы, вообще, представляете себе, в какой стране и в какое время им предстоит жить? Вы хотите, чтоб они и вовсе в ней пропали?!!» И ещё много чего наговорил… И вновь что-то оборвалось в душе Людмилы Алексеевны, как тогда, после беседы с матерью Васи. А Паша Ломакин поделился решением: «Поеду учиться в Москву!» А из недр памяти горький, надорванный голос Калюжной: «Ждут его там, в Москве-то!» А ведь и впрямь, не ждут… Все места заняты, лишних не надобно. Что ж выходит, все эти ребята – лишние?! И её, Людмилы Алексеевны, дело – напрасное и пустое?! Страшно! А Паша всё говорил… Милый, восторженный мальчик. А ну, как он пропадёт в Москве? И она будет в том виновата, потому что посеяла в его сердце ценности, которые ничего общего не имеют с сегодняшним днём? Но ведь они – вечная истина! Что же, надо было сеять ложь? Погладила тогда Людмила Алексеевна любимого ученика по светлой головке, а ничего не ответила ему: обнадёжить – язык не повернулся, задавить мечту – тем паче.
Второй удар пришёлся вслед за первым: Правительство очередным мудрым решением постановила отменить северные доплаты. Для Людмилы Алексеевны это означало, прежде всего, невозможность больше покупать книги и дидактические учебники, кои ей были так необходимы для работы: ведь перед каждым уроком сидела она, согнувшись за столом, листая их, чтобы подготовиться к занятиям. А теперь – что? Ещё и цены взлетели опять. А большеголовые мудрецы завораживающе вещали с экрана: «Инфляция в пределах допустимого!» Какой, к такой-то вас всех матушке, предел? Форменный беспредел да и только! Да и как было не подняться ценам при такой непомерной стоимости топлива? Ведь, покуда, к примеру, от ближайшей пекарни довезут хлеб до их посёлка, цена на него взлетит раза в два, если не больше, только за счёт истраченного на довоз бензина! Голова шла кругом от всего этого…

***

Темнело теперь уже очень рано, но свет зажигать не хотелось. Если поэкономнее тратить электричество, можно скопить что-то на книги… Людмила Алексеевна придвинула стул вплотную к «буржуйке», протянула к ней замёрзшие пальцы и уставилась на вспыхивающие ярким пламенем угли. За окном падал редкий снег, и оттого голова становилась тяжёлой и дремотной. В последнее время стала подмечать за собой Людмила Алексеевна, что её всегдашний сердечный жар как-то начал охладевать, изменяла и прежняя оптимистичная лёгкость, забивавшая сомнения и горькие мысли. Неужели и она скатится к машинальной долбёжке стандартного материала без искры творческого полёта, превратится в сухую педантку? Грош тогда цена всему… Людмила Алексеевна поворошила кочергой в огненном зеве печки…
Сегодня, возвращаясь домой, приметила она незнакомую машину. Когда поравнялась с ней, дверца вдруг распахнулась, и перед ней возник… Игорь. Он сильно изменился за эти годы. Худой и долговязый аспирант тогда, теперь статный, дородный мужчина. Барин! И одет, хоть и неброско, без роскоши, но хорошо. Не то, что Людмила Алексеевна в старом пальто с меховым воротником да разбитых сапогах! Она пригласила его в дом, и он долго и весело повествовал ей о том, как за семь лет сумел он, физик с Красным дипломом, занять неплохую нишу в бизнесе. Науку Игорь забросил и, давно чувствуя в себе авантюрную жилку, привлёкши нескольких старых друзей, открыл своё дело. И, вот, семь лет спустя, он вновь возвратился в Москву, но уже не бедным аспирантом, а успешным бизнесменом! Каково? Слушала его Людмила Алексеевна, но не слышала, не понимала, как это было раньше. Будто говорил он на другом языке… Как далеко всё то, о чём с таким жаром он повествует! Словно на иной планете… Пропасть между ними выросла за семь лет, и не соединить её никакими мостами! Людмила Алексеевна вспоминала прежнего Игоря и мучительно пыталась узнать его в нынешнем. Но не узнавала. Перед ней сидел чужой, незнакомый ей человек…
- Почему ты не отвечал на мои письма?
- Прости… У меня не было времени. И потом я боялся, что ты не поймёшь меня… Сочтёшь, что я предал высокую миссию учёного! Ведь ты была такая идеалистка…
- Я и теперь та же. Зачем ты приехал, Игорь?
- Были у меня дела в вашей местности. Вот, решил навестить тебя, посмотреть, понять… Не понимаю, что ты делаешь в этакой дыре. В Москву не хочешь вернуться? Я бы мог помочь тебе устроиться… Ты сможешь работать в хорошей гимназии, заниматься любимым делом.
Игорь… Москва… Гимназия… Каким нереальным всё это кажется здесь! Да неужели есть ещё Москва? Уехать… Туда! Там жизнь кипит и переливается красками! Там не нужно будет спать в одежде, топить «буржуйку», экономить электричество и отогревать дыханием замёрзшую ручку! Но разве это можно? А как же её школа? Её десятый класс? Её ученики, которые приходят на её занятия в кружке, с которыми породнились за эти годы? Они – как?! Самой уехать в сытую и счастливую жизнь, а их бросить здесь?! Ей, которая воспитывала в них чувство долга и чести, главенство души над плотью и презрение к страданием телесным?! Да кто же она будет после этого?! Как сможет смотреть она в глаза им, предав их?! Ведь они же ей верят, а она – растопчет их веру в угоду собственному благополучию?! Никогда! Не имеет она права на это! Мало поучать словами, надо делами учить, и быть примером того, к чему призываешь, чему учишь. Иначе нельзя…
- Нет, Игорь, я не поеду…
- Но почему?
- Я нужна здесь, нужна моим ученикам. И, как бы плохо здесь не было, я не могу их оставить, предать их доверие не могу. Это было бы против совести. Знаешь, я очень любила тебя когда-то. Я тебя ждала несколько лет, молясь лишь о том, чтобы ты был жив и здоров. Но всё проходит… У тебя своя жизнь, а у меня – своя. Этого уже не изменить. Слишком поздно… Дорого яичко ко Христову дню…

***

А потом Людмила Алексеевна следила из-за занавески, как отъезжала машина, молча глотая слёзы. Она была уверена, что поступила правильно, и всё-таки какая-то неутолимая боль жгла её сердце. А правильно ли живёт она в целом? Кому нужно это её рвение? Да, дети любят её. Но они, кончив школу, разлетятся по городам и весям, забудут. А что останется у неё? Кому она будет нужна? Чтобы заглушить боль, стала проверять тетради, забылась немного. Но, вот, теперь, глядя на раскалённые угли, вновь не могла Людмила Алексеевна отделаться от чёрных мыслей. И до слёз было жаль счастливого, безмятежного детства, юношеской веры и максимализма, прежней чистоты и вечного ощущения полёта. А ещё как холодно же! Нет, закроют опять школу в разгар учёбы, и навёрстывать придётся уже и летом. Не починят котельную, не исполнит мэр предвыборного обещания. Что ему? Избрался, и хоть трава теперь не расти! Писали местные жители к Губернатору – тот спускает приказ разобраться вниз. И ничего. Писали в Думу. Одна местная бабушка, у которой муж, ветеран войны, парализован уже три года, даже написала в Кремль. Мол, голосовали за вас! Разберитесь! Глухо. А депутат, прошедший от округа, так и вовсе отпиской отделался: «Спасибо Вам, дорогие земляки, что поддержали мою кандидатуру на выборах!» И всё. Тупик. До Бога высоко – до Царя далеко. А до замерзающей школы, до детей никому нет дела. А ведь им – жить! И катились слёзы по щекам учительницы, слёзы от жалости к своим ученикам, к себе, слёзы обиды на власти, которые точно в насмешку прибавили год назад к её крохотной зарплате унизительные копейки, слёзы усталости, отчаяния и безнадёжности всего, ради чего она жила, во что верила и теперь.

***

На утро разбитая бессонной ночью, с тёмными кругами вокруг запавших глаз, Людмила Алексеевна ещё в сумерках, скрипя старыми сапогами по свежему снегу, отправилась в школу. Эта дорога от дома до школы и обратно фактически составляла всю жизнь Людмилы Алексеевны, которую она вплоть до последнего года отчего-то не считала ни скучной, ни серой, и каждое утро шла по ней бодро, с радостным чувством ожидания встречи с учениками. А теперь вдруг что-то сломалось, и идёт она тяжело, и на душе пусто, пусто… Разбитые ступени крыльца, раздевалка, в которой нет ни одной вещи (все в верхней одежде в классы идут), коридор с обшарпанными стенами, украшенными кое-где досками с рисунками учеников (ещё одна идея Людмилы Алексеевны: её класс и кабинет так же украшен, а ещё в классе развешаны портреты десятков русских писателей, что особенно грело душу), два лестничных пролёта, дверь со сломанным замком и, вот, класс…
Людмила Алексеевна машинально переступила порог и остановилась в удивлении. На её стол чьи-то заботливые руки поставили небольшую корзинку с букетом засушенных летом цветов (живых-то теперь где искать?). И вдруг весь класс поднялся и грянул:
- С днём рождения, Людмила Алексеевна!
Господи, она и забыла совсем, что сегодня её день рождения, а они – вспомнили! И приготовились! Даже букет принесли… Ком подкатил к горлу, и слёзы благодарности заблестели на глазах. Людмила Алексеевна оглядела свой класс:
- Спасибо, милые… Спасибо…
И в первый раз за последнее время вновь ощутила она, казалось, навсегда утерянный жар в душе, и окрылённость, и веру в нужность своего труда, и потухший взгляд заблестел снова, и голос обрёл прежнюю силу, и сердце, переполненное благодарностью, забилось горячо. Нет, всё правильно! И ничего не напрасно! И эти ясные глаза, на неё устремлённые, лучшее тому свидетельство. Их уважение ничем не купишь, их доверие подчас сложно завоевать, а потерять можно во мгновение ока. И ради таких моментов можно вынести многое, потому что в них – редкие крупицы счастья, которые после согревают всю жизнь.
А Паша Ломакин прочитал стихи, сочинённые по случаю «знаменательного события». И всё-таки он добьётся своего! Станет поэтом. Потому что по-другому не может быть. И это будет венцом труда Людмилы Алексеевны, ибо нет для учителя награды выше, нежели созерцать успехи своего ученика, в коего долгие годы вкладывал он собственные душевные силы и знания.