За окном, медленно кружась, падают, серебрясь в рассеянных лучах солнца, хрупкие снежинки. Они ложатся на только-только укатанную, утоптанную дорогу, на тонкие, заиндевевшие ветви берёз и вязов, растущих вдоль неё, на крыши бревенчатых домов… А дорога-то вся как на ладони из этого окна! Далеко-далеко видать убеленную округу. Иные старухи так и коротают дни: сидят у своих, разузоренных морозом окон и смотрят, смотрят слезящимися глазами. Может, вспоминают былые годы, а, может, ждут, что и их приедет навестить кто-нибудь из родных. На дорогу можно смотреть бесконечно, ибо она – жизнь. По ней одни уходят из деревни, а другие входят в неё. И, коли кто входит, то в него вглядываются пристально с затаённый надеждою: а вдруг это ко мне? А своих тут не забывают никогда. Хоть и десятилетия пройдут, а вернётся человек, так и его признают, и не только признают, но и всю родню его упомнят. Такова здешняя память.
- Я отсель уехал сразу, как школу кончил, ещё пацаном совсем, потом приезжал пару раз мать навестить. Ну, а её не стало, так мне вроде и приезжать незачем было. Больше тридцати лет сюда не наведывался. Стариком уже сделался, седой, древний. А, как на пенсию вышел, так одолела меня тоска по родным, так сказать, местам. Их нам ничто не заменит, правда ведь? Приехал – навстречу мне старуха местная, Никитична, девяностолетняя. Подошла ко мне, заулыбалась, глазами заморгала, по плечу гладит:
- Здравствуй, - говорит, - Женечка! Наконец-то вернулся! Не признал, родимый?
А я стою перед ней и от стыда краснею, потому как и впрямь не помню её. А она мне:
- Я же тебя, Женечка, на руках носила… Как же могу забыть? Ты ведь Серафима Евграфыча сынок и Таисии Прокофьевны! А дедушка твой Евграф Михалыч покойному батюшке моему близкий дружок был. Я и бабушку твою помню… Я всех помню! – всплакнула. – Эх, вы! Городские! Своих не помните… Корней не знаете! Куда же так можно! А мы вас всех помним. Ждём-ждём, ждём-ждём. Вот, и тебя, голубчика, дождалась…
И так мне совестно тогда стало, что порешил я здесь остаться и хоть теперь чем-нибудь своей малой родине пригодиться, - рассказывает Евгений Серафимович Вязов, замечательный человек, у которого я имела счастье прожить несколько дней сряду, находясь проездом в деревне Какорино.
Деревня эта находится в Н* области и представляет собой одну их тех глубинок, о которых так редко вспоминаем мы и отзываемся иной раз с чувством собственного превосходства (весьма, замечу, сомнительного). Правда, в отличие от многих других, Какорино – деревня крупная. В ней есть и почта, и магазин, и даже ещё сохранилась школа. Название Какорино происходит от давно позабытого слова «какоры» - хрустящие корочки на картофельных лепёшках, в некоторых местах этим словом называли и сами лепёшки. Происхождение этого названия помнят здесь ещё только старожилы, в том числе упомянутая уже бабка Никитична…
Как сейчас вспоминается мне крепкая, жарко натопленная изба. Евгений Серафимович, в фартуке, с завязанными на затылке седыми волосами, поглаживает бороду, примеряясь к принесённому из сарая пню, из которого намеревается смастерить очередную волшебную штуковину, коих хранится в его доме уже немалое количество. Тут и домовые, и лешие, и ведьмы, и русалки, и вся та сказочная нечисть, которая в наших сказках отчего-то всегда симпатична и забавна. Весь дом Евгения Серафимовича – это своеобразный музей Сказки, все персонажи которой сделаны из дерева, кореньев, сучьев и прутьев, кои мастер опытным глазом отыскивает в лесу и заготовляет в сарае, чтобы потом употребить для очередного произведения…
- Я, знаете ли, всегда любил что-нибудь построгать из дерева. Оно живое, тёплое, правда ведь? Да всё как-то недосуг было. А, как на пенсию вышел, да сюда приехал, так и занялся. И, видите, кое-что получается… - поясняет он. – Вот, ребята придут, будем с ними избушку на курьих ножках делать.
Ребята приходят к нему два раза в неделю, в среду и в субботу, и Евгений Серафимович обучает их резьбе по дереву. Учеников у него всего шестеро, и все они очень старательные ребята. Учит он их совершенно бесплатно, а после урока поит чаем с печеньем и рассказывает занимательные истории, коих знает множество. Эти истории у него записаны в специальном дневнике, который он ведёт многие годы. В последнее время он ездит в архив и опрашивает местных стариков, чтобы составить свой путеводитель по родным местам, воскресить позабытые уже события и имена, напомнить историю различных названий, вспомнить уже исчезнувшие с карт сёла, наконец, просто сохранить всё это для потомков, чтобы они «не забывали своих корней».
- Ведь дерево же без корней расти не может, - говорит Евгений Серафимович. – Равно и человек. Всяк должен корни свои помнить. Только то дерево, у которого корни крепки, твёрдо в земле держится, и никакому урагану не вырвать его. А, коли слабы корни, так его любой ветер выворотит, и погибнет оно. И человек тако ж… Правда ведь?
Ещё Евгений Серафимович вырезает из дерева миниатюры на мотивы Священного Писания. И фигурки их так чудесно хороши, что иной раз кажется, что они – живые. А одну из них «Поклонение Волхвов» автор подарил местному храму Живоначальной Троицы, при котором с его непосредственным участием на Рождество всегда ставятся небольшие представления, в которых играют ученики Евгения Серафимовича.

Я вернулся домой,
Путь и грешен, не свят,
Пусть совсем уж седой,
Я вернулся назад.
Я вернулся туда,
Где покоится мать,
Где в былые года
Было лёгко дышать.
Я вернулся в свой дом,
Где весной цветёт сад,
И сирень под окном…
Я вернулся назад.
Сколько пыльных дорог
Прошагал в жизни я.
Я устал, и продрог,
А здесь помнят меня.
Здесь и помнят, и ждут,
Дома всякий родня.
Постучу – отопрут,
Обогреют меня.
Я вернулся туда,
Где остался и сам.
Здесь душой жил всегда,
Только телом лишь там.
Я пришёл и стучусь,
Трепеща, в отчий дом.
И теперь пригожусь
Здесь я, в крае родном!
 
Так написал Евгений Серафимович в своём дневнике, отрывки из которого он мне зачитывал. Здесь всё: цитаты из прочитанных книг, заметки из новостей, местные сплетни, анекдоты, личные воспоминания автора и его переживания, путевые заметки и мысли на разные темы, отличающиеся живостью и остроумием, различные слова, вышедшие из употребления, но и ныне проскальзывающие ещё в речах старожилов, стихи свои и чужие, песни… Дневник Евгения Серафимовича – это почти энциклопедия, целый мир, который затягивает читающего эти простые и удивительно правдивые строки.
- Я – счастливый человек! – говорит о себе Евгений Серафимович, старательно выпиливая что-то лобзиком. – Счастье – это «Где родился – там и пригодился!», когда житьё спокойно, когда знаешь, что от тебя есть польза твоей земле, окружающим тебя людям. Жил я в городе – пылинка жалкая, некому не видимая, не нужная, а сюда вернулся, и всяк мне свояк, все меня помнят и знают, и я ныне всех знаю. И ещё счастье – знать, что после смерти твоей хоть кто-то тебя добрым словом вспомнит. Вот, меня те ребята, которых я учу, помянут, знаю, добрым словом. И это счастье!
Я слушала Евгения Серафимовича, разглядывала сделанные его руками вещи, и думала, что русская земля никогда не оскудеет талантами. Сколько же самородков живёт среди нас, часто не замечаемые нами!
Вечером приходят дети. Беленькая, голубоглазая Оленька – самая младшая ученица робко переступает порог. Следом за ней вваливается лохматый, разрумяненный Стёпка и его брат Филька, у которого ушанка съехала набекрень.
- Ух, и холодрыга там! – кричит с порога Стёпка, скидывая свой белый от снега тулуп.
- Ничё, ребятки, щас согреетесь, - улыбается в ответ Евгений Серафимович. – У меня тепло, да и работа согревает.
Последним прибегает Петруша, долговязый парнишка, рассеянный и вечно думающий о чём-то своём.
Принимаются за работу. За ней Евгений Серафимович преображается. Он напоминает древнего ведуна-чудодей, священнодействующего над своим, одному ему постижимым делом. Покряхтывает Стёпка, избоченивается, пилит да на Петрушку всё покрикивает:
- Ну, чего, чего ты делаешь, а?! Ну, наказание какое-то! Не руки, а оглобли у тебя, ей-Богу!
- Оставь его, Петя, - вступается Полюшка. – Он встаёт в пять утра, а теперь на каждом шагу засыпает!
- Ну, так пусть спит, - ворчит Сергунька, пыхтя над давно задуманным резным медведем. – Евгений Серафимович, пущай он спит, а? Толку с него как с козла молока, только материал перепортит!
- Ну, ну, разругались! – качает головой мастер. – Петруша, ты, может, и впрямь вздремнуть хочешь? Так, пожалуйста! Взбирайся на печку, а к чаю мы тебя кликнем!
И Петруша лезет на печку и вскоре уж сопит, как сурок.
- Поль, а Поль, - шепчет Стёпка. – Айда завтрась на лыжах, а? Я сегодня поглядел – лыжню дядька Фома уже проложил. Пойдёшь?
- Может, и пойду, - чуть улыбается Поля. – Если погода будет…
- Будет, будет погода! – радостно заверяет Стёпка. – Я тебе такие места покажу! Ух!
- Ну, цыц вы там! – сердится Сергунька. – Работнички, так вас растак! Один дрыхнет, другие болтают без умолку…
- А мы сегодня с Филей на санках с горки катались, - говорит Оля. – Ох, и хорошо было! А завтра с ребятами снежную крепость построим и будем штурмовать! Весело будет!
- Ага, - кивает Филька. – Штурмовать, чур, я буду! Я страсть как хорошо эти крепости ломаю!
- Тебе лишь бы ломать, - хмурится Сергунька. – Всё ломаешь…
- Экой ты злой, Сергуня, - качает головой Полина. – На всех злишься, злишься…
Они работают часа два, пока Евгений Серафимович не хлопает в ладоши, приглашая всех к столу. За окном – темнотища! А звёзды светят яркие-яркие, каких не бывает в городе, и белая луна озаряет дорогу, серебрит её. Чудо, как красиво! А в избе натоплено, на столе – самовар, и сдобные булки, и варенье, и плюшки… Пожалуй, ничего нет лучше этого чаевничания поздним вечером у окна, когда в печи трещит огонь, и разговор льётся неспешно и размеренно…
С печи слезает заспанный Петруша и принимается молча жевать пустую плюшку, даже не запивая её чаем.
- Нам тут бабушка всякие страшные истории сказывала, - говорит Оля. – Мариша так перепугалась, что ей всю ночь кошмары снились.
- Что же она рассказывала? – улыбается Евгений Серафимович.
- Про Лешего. Будто у нас в лесу Леший живёт. Как вы думаете, живёт?
- Не знаю, милая! Помнится, мне моя бабушка тоже о нём рассказывала, будто даже сама его видела…
- Ой, расскажите, дядя Женя, расскажите! – просит Оля.
- Был у меня старшой брат, Никишка. Когда ему было годков пять, пошла с ним бабка по грибы, по ягоды в лес. А раньше, войдя в лес, считалось необходимым оберег сказать. Ну, да не все говорили. Всё больше старики да старухи древние. А молодёжь-то и позабыла их вовсе. Бабка моя в это всё не верила. Так вот, значит, идут они, идут. А малинники-то в нашем лесу, небось, сами знаете какие. Забредёшь – глаза разбегаются! Братишка мой весь уж ягодою вымазался, а у бабки – почти полны лукошки, но да всё собирает, собирает. Вдруг глянь: а Никишки-то и нет нигде. Бабка перепугалась, бегает по лесу, зовёт, аукает. Наконец, решила обратиться к хозяину леса: «Леший, леший, возверни мне внука моего!» Выходит следом на поляну, а посредь неё ветхой такой дедок сидит, глаз хитрый-хитрый, борода белая-белая. А на коленях у него сидит Никишка, и он его по головке гладит. «Что ж ты, говорит, старая, за внуком-то не глядела? Ну, забирай! Я ему нянькою не вызывался!» Поблагодарила его бабка, отошла с Никишкой, обернулась, а от деда того уж и ни следа, ну, и порешила она, что это Леший и был. Так ведь, может, и ерунда это. Но да люди говорят, и иные по сей день верят…
- Ерунда, предрассудки, - машет рукой Стёпка. – Вот, я вырасту когда, так стану космонавтом. Вчера по телевизору программа про инопланетян была. Ведь мы же не одни во вселенной! Разве это не замечательно?
- Лично я ничего замечательного не вижу, - фыркает Сергунька. – Ты, что ли, повстречать их захотел?
- А почему нет? Это же разумные существа, они прилетают на нашу планету…
- Сомневаюсь, - качает головой Евгений Серафимович.
- В том, что прилетают?
- Нет, в том, что они – разумные. Ну, сам посуди, Стёпа, разве разумное существо сюда, к нам прилетит?
Все смеются, а Стёпка мотает головой:
- Нет! Всё равно они есть!
- Возможно, - соглашается Евгений Серафимович. – Да только добро ли от них быть может? Это ведь поопаснее Лешего, может статься… Да и потом, не рано ли мы на другие планеты замахиваемся? На своей, Стёпа, на своей дел ещё невпроворот, что не токмо твоему, но и многим последующим поколениям за глаза хватит. Порядок ведь нужно с собственного дома наводить. На своей планете, прежде чем во Вселенной. А того не будет, покуда столько войн кругом и столько неравенства. На своей земле, прежде чем в иных странах. Ибо нельзя принести благо соседу, когда в своём хозяйстве разруха. Хотя иной сосед твоей разрухе порадуется прежде всего… А, вообще же, нельзя наводить порядок нигде, не имея его в собственных душах, не содержа в нём мысли свои. Запомните это, дети. Прежде чем других поучать, научись сам. И тогда вас послушают! А в душах наших столько намешано, что до порядка далече… И чем раньше человек поймёт всё это, тем ему лучше будет. Юная душа мягка и податлива, как воск. Это почва благодатная для любого семя. И от того, что заложено было в детстве, будет зависеть, каков человек станет, когда вырастет. А уж, когда вырастет, не получив доброго семя, так душа его закороствеет, иссушится, станет непригодной для произрастания из неё чего-либо. Как из твёрдой почвы ничему не расти, так и из ожесточившейся души человека. Чтобы такая почва начала плодоносить, нужно разрыхлить её, разбередить, и только тогда она вновь станет способной принять то или иное семя. Но что может разбередить закованную в панцирь душу? Только сильнейшее потрясение! А оно есть страдание! А потому берегите ваши души с самых младых лет…
- А каков самый страшный порок? – задумчиво спрашивает Полина.
- Все пороки страшны, но, по мне, так зависть страшней остальных. Зависть – это болезнь, разрушающая прежде всего нас самих, причиняющая боль нам, порождающая и злобу, и гнев, питающая гордыню и тщеславие. Ведь подумайте: вот, мой сосед, он работает, и его хозяйство процветает, и поля его плодоносят, и скот его тучен, и дом его крепок. Порадуйся за него! Порадуйся за своего соседа! Так нет! Мы завидуем и от того желаем ему разорения. Пусть и скот его передохнет, и дом сгорит, только бы жил он беднее моего. Чтобы мне не обидно было. Ведь иным из нас чужая бедность и горе в утешение. Пусть мне худо, но ему хуже моего. И тому радуемся! Да как же так можно?! Страшен грех зависти, ибо он может и до самого ужасного преступления довести человека. Запомните, дети: не завидуйте никому и никогда в жизни вашей и сами тогда счастливее будете!
Становится совсем поздно. И ребята, хоть и неохотно, но начинают собираться и расходиться по домам. А Евгений Серафимович, проводя их, садится у образа и, раскрыв Библию, читает какой-нибудь отрывок из неё вслух… Ярко горит лампада, освещая пожелтевшие от старости страницы, и громко, чисто звучит голос самородка земли Русской…