Золотые дожди проливала осень над холодеющей землёй, и всё яснее проступала седоватая просинь неба сквозь чёрные сети деревьев. Она медленно шла по пустынной аллее, опираясь унизанной крупными перстнями рукой на изящную трость. Светлое пальто, шёлковый шарф, брошь, сумочка под цвет туфлей на каблуках, аккуратно уложенные белоснежные волосы – её невозможно было назвать старухой, хотя она была почти ровесницей тому страшному, бесславно угасавшему веку, тень которого она провожала.
Людей в парке было мало. Некоторые с любопытством поглядывали на неё, но она ни на кого не обращала внимания, устремив взор куда-то сквозь морок лет, видя то, что никто, кроме неё не мог видеть и знать. Иногда по её маленькому морщинистому лицу пробегал отсвет улыбки, а губы её время от времени шептали что-то.
Ей было уже тяжело ходить, но она всё ещё сохраняла прямую осанку, всё ещё прекрасны были её черты. И среди редких прохожих она казалась каким-то удивительным осколком давно отошедшей эпохи.
С широкой аллеи она сворачивала на узкую тропинку, спускалась по хрустящей листве к прозрачному, волнуемому мелкой зыбью пруду, останавливалась и долго-долго смотрела на воду, точно желая взглядом воскресить из него то, что поглотила безжалостная Лета…

*

…Тем утром Лиза проснулась от лёгкого хлопка ударившегося об пол предмета. Она открыла глаза и увидела лежавший на полу букет сирени. Петенька! Ну, конечно, он! Кому же ещё быть? На ночь окно было оставлено распахнутым… Лиза вскочила с постели, подняла букет и, зарывшись лицом в его благоухающие сиреневые кудри, подошла к окну. Только-только задымался новый день, наполненный солнцем и пьянящим ароматом весны. Как он мог быть прекрасен, этот день, если бы не…
У Лизы кольнуло сердце. Сегодня она ещё проснулась в своей постели, сегодня она ещё видит Москву из окна своей комнаты, а послезавтра она и её семья оставят Россию… Оставят не по своему желанию, а потому что так приказано. Её отец, профессор Ладыжников, как и многие его коллеги, были не нужны новой власти…
Мама говорила, что нужно благодарить Бога, что речь идёт лишь о высылке. Ведь могли и расстрелять, как дядю Фёдора Алексеевича. Да и отца арестовывали трижды, после месяца заключения в битком набитой людьми камере он вернулся едва живой и с той поры болен чахоткой. Но он – вернулся, а сколько из тех, кто был с ним, из тех, что стояли, сидели рядом, прижавшись из-за тесноты плечами и спинами, не вернулись уже никогда…
Всё так, но если бы только можно было остаться! Пусть даже одной… Но не расставаться с Петенькой!
В букете была записка, написанная аккуратным почерком на голубом листке: «Счастье моё, свет мой Лизонька! Жду вас сегодня на нашем месте! Тысячу раз целую ваши нежные руки!»
Лиза проворно оделась и выскользнула из комнаты. Ладыжниковым принадлежала большая квартира в два этажа. Первый был давно уплотнён несколькими семьями «правильного происхождения», второй удалось отстоять, пересилив к себе сестру матери с мужем и свёкром. Этим утром вся семья поднялась чуть свет. Нужно было отдать последние визиты, уложить последние вещи. Вещей разрешили брать немного, и это крайне огорчало отца. Михаил Андреевич жалел свою библиотеку. Если супруга его, Вера Дмитриевна старалась собрать самое необходимое в быту, то сам Ладыжников распорядился ничего для себя не брать и в свой чемодан уложил самые ценные книги, документы, фотографии. Оставшуюся же библиотеку профессор решил передать на хранение своему другу, доценту Ивану Яковлевичу Горскому.
Лиза осторожно заглянула в кабинет отца и поняла, что этой ночью он не ложился. Профессор прощался со своей библиотекой. Он перебирал каждую книгу, надписывал, любовно гладил, заботливо укладывал в коробки, которые должны были отправиться на квартиру Горского. Казалось, что разлука с родными была бы для Михаила Андреевича меньшим горем, нежели с библиотекой.
- ПапА! – окликнула Лиза отца.
Ладыжников обернулся. На его постаревшем, растерянном лице было написано подлинное отчаяние.
- А, это ты, Лиза… Отчего ты не спишь?
- Так ведь уже утро, папА!
- Утро… - машинально повторил профессор, поправил очки, опустил голову, закашлялся. – Вот, и вся жизнь наша… Что-то делал, работал, мечтал о лучших временах… Вот, и настали они… Правильно учат нас святые отцы, нельзя привязываться к вещам: слишком больно отдирать… Только к вечному надо прирастать всей душой, и тогда нестрашно… А я прожил жизнь, вечного не зная…
Ладыжников опустился за стол, закурил трубку, затем, словно вспомнив, поднял глаза на дочь:
- Ты что-то хотела, Лизонька?
- Я хотела сказать, папА, что не нужно переживать так… На вас смотреть больно…
- Ах, дорогая моя, если бы ты могла понять! – воскликнул профессор. – Твоя жизнь едва началась. Тебе, конечно, будет поначалу сложно в Германии, но ты быстро привыкнешь. А как быть мне?! Большая часть моей жизни прожита… Все мои близкие похоронены здесь, а я как пёс, буду лежать в чужой земле… Да и не в этом дело! Здесь жить страшно, невозможно, здесь меня в любую минуту могут арестовать или убить… Но здесь – весь я! Моя жизнь! Я прирос к этим улицам, к этому дому, к этому кабинету, к каждой вещи в нём. Я болен, мне, может быть, недолго осталось, а нужно бросать всё и начинать сначала… А я не могу и не хочу начинать жизнь заново! Тебе не понять меня… Пойди, пожалуйста, к маме и скажи, чтобы мне сделали кофе или, если его нет, крепкого чаю…
Лиза вышла из кабинета отца, плотно притворив за собой дверь. Ей было жаль его, но и чувство некоторой обиды задевало душу. Она «не понимает»! Ей – легко! А расстаться с самым дорогим на свете человеком – это пустяк? Разве ей не тяжело до безумия? Хотя отец ведь не знает, насколько серьёзны их с Петенькой чувства. Они для него всего лишь дети. Погружённый в свои научные изыскания, Михаил Андреевич мало обращал внимания на дочь и почти не интересовался её жизнью, чувствами, мыслями. Для этого профессор Ладыжников был слишком занят.
На кухне, кроме матери, были тётушка Наталия Дмитриевна и её муж, бывший военный врач, Виктор Петрович Актаров. Женщины возились с чемоданами, а Виктор Петрович в белой рубашке и наброшенном на плечи кителе со споротыми погонами курил в окно.
- Доброго утра, - сказала Лиза. – Мама, у нас есть кофе?
- Бог знает, что есть в этом доме… - выдохнула мать. – Помогла бы лучше!
- Отец просил кофе или крепкого чаю.
- Там на полке чай оставался, - кивнула Вера Дмитриевна на буфет, едва не распиленный на дрова зимой 19-го года.
- А что ж, профессор сам не придёт? – процедил Актаров, поджав тонкие губы.
- Отец дурно чувствует себя.
- Чёрт бы подрал всю эту интеллигенцию! – неожиданно громыхнул Виктор Петрович, хватив кулаком по столу.
- Витя, тише! – зашипела на него жена.
- Что – тише?! Ты мне будешь говорить – тише?! Плох вам всем Царь был! Красные бантики цепляли! Ура! Революция! Получите свою революцию! Ешьте её, давитесь! Всю Россию угробили…
- Я запрещаю вам, Виктор Павлович, разговаривать в таком тоне! – выпрямилась Вера Дмитриевна. – К тому же столь громко! Не хватало ещё, чтобы соседи снизу услышали.
- Простите, сестрица… - Актаров мрачно усмехнулся и понизил голос. – Просто уж очень мерзко мне нынче. И всё-таки, если бы не интеллигенты вроде вашего уважаемого мужа, то вся эта мразь никогда бы не сделалась властью! Это они проложили ей дорогу своими бреднями!
- Какая разница теперь, кто виноват! Все мы в одной лодке… - вздохнула Наталия Дмитриевна.
Актаров потёр небритый подбородок:
- Разница в том, что одни пожинают то, что посеяли, а другие попадают под серп ни за что, ни про что!
- Спасибо вам, братец, на добром слове, - мать в сердцах пихнула ногой чемодан, он раскрылся, вещи высыпались на пол. Вера Дмитриевна заплакала:
- Сил моих больше нет! Всё их рук валится! Лиза, отнеси чай отцу…
Актаров бросил окурок в пепельницу, нагнулся и стал складывать вещи.
- Проклятое время… Даже водки не достать! – ругался он.
- Верочка, родная, успокойся! Если уж мы эти четыре года пережили, то и в Германии выживем, - утешала Наталия Дмитриевна сестру, обняв её за плечи.
- Мама, я сегодня обещала к Соне зайти… - тихо сказала Лиза, заваривая чай.
Вера Дмитриевна махнула рукой. Лиза отнесла отцу чай и выбежала из дому. Ах, какой бы нарядной она могла быть прежде! Сколько прекрасных платьев и туфель у неё было! Но все их пришлось продать в голодные годы. Точнее не продать даже, а обменять у мешочников. Им же достались и украшения матери, и картины, оставшиеся в наследство от деда. Только книги отца оставались в неприкосновенности… А теперь на ней старое, поношенное платье и ужасные, тупоносые, тяжёлые ботинки!
А к Сонечке Шляковой нужно всё-таки непременно забежать. Всё-таки лучшая подруга, от которой никаких секретов не было… И с нею разлучаться! Господи, что же может быть невыносимее?
Сонечка с трудом оправлялась после тифа, и волосы у неё едва начали отрастать. Она стала такой худенькой, что, кажется, ветер легко бы поднял её и унёс. И глаза у неё вдруг сделались такими серьёзными, взрослым, всё-всё понимающими.
Подруги обнялись.
- Ах, Лиза, какая же ты счастливая! – произнесла Соня.
- Бог с тобой! Какое же счастье?
- Ты уезжаешь… Как бы и я хотела уехать отсюда!
- А я совсем не хочу уезжать…
Соня взмахнула длинными ресницами:
- Ты просто ещё не поняла… Недавно арестовали Лёню Солодовникова… Его жена ничего не знает о нём… А юнкера… Лизонька, ты помнишь юнкеров? А Ганечку помнишь? Мне страшно, Лиза… Я бы отсюда бежала, не оглядываясь. Да и чем плохо – там? Там столько наших друзей… И ты их всех увидишь…
- Там Пети нет, - тихо сказала Лиза.
- Ах, вот, оно что! – Соня бледно улыбнулась. – Тогда понятно, отчего ты хочешь остаться… Милая моя подружка, какая же ты всё-таки счастливая!
- Соня, о каком счастье ты говоришь? Я расстаюсь с любимым человеком, мне жить не хочется, а ты говоришь о счастье!
- Ты просто ещё не поняла… Ты любила, Лиза, тебя любили – это уже так бесконечно много. А меня никто никогда не любил и уже не полюбит…
- Почему? Сонечка, твои волосы отрастут, ты снова станешь прежней…
- Нет, Лиза. Ничего уже не будет. Я это знаю точно… Но не будем об этом. Ты ведь торопишься теперь, да?
- С чего ты взяла?
- Ты комкаешь в руке платок, переминаешься с ноги на ногу, косишься на часы… Он тебя ждёт, не так ли?
- Ах, Сонечка, как ты всегда всё знаешь! Милая моя, как я буду там без тебя?
- Я тебе писать буду. А сейчас не хочу тебя задерживать дольше. Беги к нему. Беги к своему счастью.
Лиза расцеловала подругу и собралась уходить, но та неожиданно сказала:
- Погоди! Видишь, мой сундук стоит у двери? Открой его.
В маленькой Сониной комнатке мебели, кроме софы и стула, не осталось: всё было пущено на дрова – а вещи хранились в старом сундуке. Лиза открыла его.
- Там лежит фаевый шарф… Возьми его. Ты сегодня должна быть нарядной!
- Сонечка, но как же… Ведь он тебе самой нужен.
- Не нужен, Лиза. Считай, что это тебе мой подарок, на прощанье. Мы ведь последний раз видимся.
- Почему в последний? Мы с отцом надеемся вернуться… И ты можешь выбраться к нам!
- Не говори ничего, моя милая подружка. Прощай!
По лицу Лизы покатились слёзы, она вновь крепко обняла Соню. Ты погладила её по голове:
- Будь счастлива, Лизхен… За нас обеих!
Простившись с подругой, Лиза почти бегом оправилась в парк. Фаевый шарф она повязала вокруг шеи, и он придал её бедному платью некоторую нарядность. Лиза бежала по знакомым аллеям, под сводами оживающих деревьев, по узкой тропинке, у лестницы, ведущей к пруду, она остановилась, перевала дыхание и, осторожно раздвинув листву, счастливо улыбнулась: он уже ждёт её!
Петя стоял у самого пруда, привычно играя тяжёлым мячиком, которым тренировал свою некогда повреждённую при падении с лошади руку, насвистывал что-то и явно нервничал. Лиза стала спускаться, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Петя увидел её и, тремя прыжками перескочив разделявшие их ступеньки, оказался перед ней, сжал её руки и несколько мгновений молча с невыразимым обожанием смотрел на её покрывшееся румянцем лицо.
- Лизонька, счастье моё, слава Богу, вы пришли! Я так боялся, что вы не сможете… И мы не увидимся…
- Разве это могло быть?
- Нет, не могло. Потому что тогда бы я пришёл к вам домой. Лиза, милая, я не представляю, как могу жить в разлуке с вами! Вы – всё, что есть у меня! Вы – воздух мой, моё божество!
- Не надо, Петенька, - Лиза отвернулась. – Мне это всё невыносимо слушать… Послезавтра я уезжаю и…
- И всё закончится? Я не верю в это, Лиза! Нам невозможно быть вдали друг от друга! Или, виноват, вам, может быть, кажется иначе? Может быть, вы… не любите меня?..
Лиза мгновенно обернулась. На неё смотрели светящиеся, зеленоватые, исполненные страдания глаза. Глаза, которые она так любила, от одного взгляда которых дрожало её сердце.
- Как вам не совестно так говорить, Петенька? Вы же знаете, что я люблю вас. Не разрывайте мне сердце, пожалуйста!
Петя подхватил её на руки, закружил и заговорил прерывающимся голосом:
- Лизонька! Лизавета Михайловна! Одно ваше слово, и мы не расстанемся с вами никогда, пока Бог не разлучит нас!
- Да как же это возможно?
- Выходите за меня замуж! Лиза, если вы только любите меня, то не думайте ни о чём, а лишь соглашайтесь! Вы возьмёте мою фамилию, мы уедем с вами в другой город, станем работать… Лизонька, я для вас всё сделаю! – Петя прижал руки Лизы к своим губам. – Соглашайтесь!
- Голубчик мой, Петенька, я не могу так… Я нужна моему отцу…
- Разве?!
- И матери… И нельзя же вот так, в один день… И мои родители будут против! Это невозможно!
- Возможно, Лиза, если вы только пожелаете!
- Нет! Нет, Петенька… К тому же разлука наша не будет долгой… Отец надеется, что мы вернёмся… В конце концов, я вернусь одна. Вернусь к вам, Петенька! Потому что без вас, не имея вас рядом, я не смогу дышать и проплачу всю жизнь.
- Вы, в самом деле, вернётесь, Лиза?
- Я вам обещаю, Петенька. Разве может быть иначе?
- Нет, Лиза. Потому что, если вы не приедете назад, то я сам поеду за вами, я найду вас, где бы вы ни были, мы будем вместе! Потому что так должно быть, Лиза!
- Да, Петенька, так должно быть…
Они стояли на берегу пруда, и зеркальная поверхность его отражала застывшие в поцелуе фигуры. Лизе казалось, будто бы она летит по небу, будто бы вся она сделалась воздушной, как фаевый шарф, которым играл беззаботный ветер. Сердце её билось часто-часто, отстукивая секунды обрушившегося на него счастья. Ах, как долог, как сладок, как неповторим был этот поцелуй! С какой любовью смотрели на неё его неповторимые глаза! Как разливалось тепло по телу от прикосновения его рук, обнимающих её талию! Как дивно пели птицы в зелёных ветвях! Как благоухал парк, кадя влюблённым! Застыть так навсегда, окаменеть в этом счастливом мгновении…
Напоследок он подарил ей брошь, принадлежавшую когда-то его бабке, приколол её к шарфу, долго-долго гладил по волосам, а потом столь же долго не отпускал её руку…
- О, Лиза, обещайте, обещайте мне, что вернётесь!
- Я вернусь, Петенька. Вы только дождитесь меня!
- Клянусь! Я дождусь вас, счастье моё, даже если ждать придётся вечность…
…А через день она видела его в последний раз. Видела из окна уходящего поезда. Он стоял на перроне, застыв, и провожал её полным тоски взглядом… И в тот момент её сердце пронзило чувство совершённой непоправимой ошибки: они не должны были расставаться! Но поезд уже нёс её прочь, и дорогое лицо навсегда скрылось вдали…

*

«Бесценный друг мой Лизонька!
Я не мог представить себе, что жизнь моя без Вас опустеет настолько. Всякий миг я мысленно воскрешаю перед глазами Ваш несравненный образ, каждый вечер смотрю на фотографию Вашу и молю Бога, чтобы дал мне хотя бы во сне видеть Вас снова, переживать сладостные мгновения наших с Вами встреч! Лизонька, я почти безумен, и Вы причиной тому… Всею душою я с Вами, а здесь осталась лишь одна только оболочка моя, тающая с каждым днём от тоски по Вам…»

«Петенька, любимый, самый дорогой мой человек!
Нет слов, чтобы выразить мне боль, рождаемую Вашей болью. Если бы я могла обратиться птицей и полететь к Вам! Милый мой, не печальтесь так, умоляю Вас! Я верю, что разлука наша не продлиться долго. Верьте и Вы в это. И веруйте в милость Господа, который не оставит нас! Всякий день я молю Его, чтобы Он хранил Вас, чтобы приблизил долгожданный миг нашей встречи… А сегодня мне приснилось, будто бы я возвратилась в Москву, и Вы встречаете меня на перроне… Пусть и Вам приснится этот сон! И пусть он сделается явью!...»

«Счастье моё Лизонька!
Должен сообщить Вам скорбную весть. Скончалась наша дорогая Соня. О, ангел мой, со времени разлуки с Вами, не знал я потери более тяжкой, ибо лишь с нею одной я мог часами говорить о Вас, а эти разговоры, засиживания наши, в которых Вы незримо присутствовали, были для меня единственной отдушиной, последней иллюзией нашего счастья! Теперь не стало и её… Боже мой, Лиза, я желал бы немедля ехать к Вам, но никак не могу получить разрешения… Если бы вы могли представить всю бездну моего отчаяния…»

«Петенька, ненаглядный мой!
Пишу Вам, едва оправившись от постигшего нас удара. Скончался отец. Не смог привыкнуть к этой новой жизни. К жизни без России… Сгорел, как свеча… Я креплюсь изо всех сил, но и им есть предел. Но ничего нет страшнее, чем тот главный и не проходящий ужас: Вас нет рядом со мною! О, как же я ругаю себя, что не осталась тогда с Вами… Бог карает меня за малодушие, но Вас – за что карает он Вас?..»

«Лизонька, свет мой и радость!
Я, кажется, впал в самый тяжких грех… Моею душой овладело отчаяние. Наверно, я слаб духом, потому так сломили меня испытания… Вы не осудите меня, знаю. Но сам себя сужу я прежестоко. Лизонька, если я жив до сих пор, то лишь благодаря безумной надежде на встречу с вами, но она меркнет с каждым днём, и тьма сгущается…»

«Петенька, милый!
Которой месяц нет письма от Вас. Что с Вами, голубчик? Напишите хоть несколько строк… Я не нахожу себе места, не зная, что происходит с Вами. Самое страшное испытание после разлуки – неизвестность о том, с кем разлучён человек… Сохрани Вас Господь, бесценный мой друг!..»

«Петенька, счастье моё!
Я пишу Вам, уже не надеясь на ответ, потому что не могу не писать. Никого нет у меня ближе Вас… Живы ли Вы, милый? Если Вас уже нет на этом свете, то для чего я ещё жива? Простите меня за всё… Я виновата перед вами… Если бы я тогда согласилась! Я люблю Вас, Петенька, и всегда буду любить…»

*

Унизанные перстнями руки задрожали, губы коснулись пожелтевшего листка, испещрённого ровным почерком, и оно мгновенно исчезло в сумочке.
Ветер развивал скреплённый брошью шарф, отряхал листву с усталых деревьев, пробегал рябью по зеркалу пруда, на которое был устремлён неподвижный взор слезящихся глаз.
Внезапно она вздрогнула и отступила от воды: ей почудилось, будто бы в ней отразилась юная пара, замершая в долгом поцелуе на этом месте много десятилетий назад. Набежавший ветер слизнул это видение…
Она ещё долго стояла, словно оцепенев, что-то шепча, потом тяжело вздохнула, и с губ её сорвалось едва слышно:
- Отчего же ты не дождался меня, Петенька, счастье моё?..