- Продолжается голодовка жильцов общежития города Энск. Напомним, что здание, построенное в позапрошлом веке, давно признано аварийным: жильцы лишены горячей воды и отопления, подвалы переполнены канализационными водами, часто случаются перебои с электричеством, а стены и потолки буквально сыплются на головы людям, создавая постоянную угрозу их жизни. Прежде энское общежитие принадлежало градообразующему предприятию, закрытому в начале 90-х. Кроме семей рабочих закрытого предприятия, в аварийном жилище на сегодняшний день проживают несколько отставных офицеров российской армии, прошедших горячие точки и имеющих государственные награды, а также несколько семей русских беженцев из Чечни и Таджикистана. Местные власти не раз обещали предоставить доведённым до отчаяния людям жильё, но обещание так и не были выполнены. Последней каплей в чаше терпения жильцов стало несчастье, в результате которого инвалидом стал пятилетний ребёнок: в ванне на него обрушилась часть стены.
Ирина Борисовна Ковальская с раздражением выключила телевизор. Как же надоели эти журналисты! Запретить бы вовсе эти СМИ – куда проще жилось бы. А так теперь будут на каждом углу грязью поливать – ещё и показательной порки дождёшься. Руководство любит иногда назначить виновного и устроить показательную порку. Не выполнили обещания, не расселили! А куда расселять эту ораву? К себе в квартиры, что ли? Нужно новые дома строить, а на какие деньги, спрашивается? Предприятие пятнадцать лет закрыто почти, деньги выделяемые центром им же и отнимаются, а что остаётся растекается на зарплаты городским чиновникам, на более срочные нужны, на торжественные мероприятия. Недавно, вот, разнорядка пришла сверху: срочно провести массовый митинг. А как проводить? Кто на такой митинг даром пойдёт? Только за наличный расчёт. И ахнули на эту дурацкую демонстрацию энную сумму. А тут ещё трёхсотлетие города было: нельзя ж было не отметить! Что ж мы, хуже других? Тоже право имеем. Чтобы музыка, концерты, парки, фейерверки. Ещё новые машины для руководителей высшего звена закупали, премии им же, депутатов городской Думы опять же не обделили… Разве тут до новых домов? Рассели их пойди… А беженцев из Таджикистана, кстати, даже гражданства российского нет до сих пор. Это, вообще, не местной власти забота. Пусть с ними МВД разбирается… Ох, чует сердце: тут легко не отделаешься… Такую массовую голодовку уже не утаишь…
Загудел телефон, и раздражённый голос мэра Обиралова потребовал:
- Зайди ко мне!
Ну, вот, начинается! Ирина Борисовна поправила причёску и, поднявшись этажом выше, вошла в кабинет босса. Илья Филиппович, непомерно раздавшийся в последние годы, сидел в кресле, повернувшись к двери боком. Несколько мгновений тянулось молчание, наконец, Обиралов повернул к вошедшей покрытое красными пятнами, лоснящиеся лицо:
- Ты понимаешь, что у меня выборы на носу???
- Понимаю.
- По-ни-ма-ешь??? А ты думаешь меня выберут после таких сюжетов в СМИ?!
- Вас и в прошлый раз не выбирали, - осторожно заметила Ирина Борисовна.
- Меня поддерживала партия, - Обиралов поднял указательный палец к потолку. – А теперь она может меня не поддержать! После такого- то скандала! И тогда ты тоже потеряешь своё тёплое место социального министра нашего славного города.
- Не такое уж он и тёплое. Это же расстрельная должность: на меня всех собак вешают.
Обиралов высморкался:
- Зато дочка твоя регулярно по заграницам катается. И я, между прочим, не спрашиваю, на какие деньги.
- А ваш сын не катается, а учится. В Англии. И я вас тоже ни о чём не спрашиваю.
- Правильно. Мы с тобой два сапога пара. Поэтому сейчас ты поедешь в это грёбаное общежитие, поговоришь с людьми, успокоишь, пообещаешь…
- Илья Филиппович, что же я им скажу?
- Это ты у меня спрашиваешь? Что хочешь, твою мать! Но чтобы голодовка была прекращена! Или я всех собак повешу на тебя и уволю тебя под бурные овации!
Ирина Борисовна наклонила голову вперёд:
- Вы этого не сделаете. Мы с вами столько лет вместе одно дело делаем, что я ведь вас за собой в тартарары утащу.
- Не баба ты, а пиранья! – буркнул Обиралов, наливая в стакан воды. – В общем, сейчас едешь туда. Ты у нас баба видная, говоришь сладко – авось, и убедишь. Только оденься поскромнее и машину возьми служебную, а то твой опелёк хреновое впечатление произведёт.
- Это всё?
- Всё. Иди работай.
Ирина Борисовна резко повернулась и покинула кабинет босса. Как чувствовала, что разгребать эти авгиевы конюшни ей придётся. Социальный министр! Ох-ох-ох… А ведь когда-то была весёлой девчонкой с бантами, на пианино играла, на танцплощадках танцевала. И ведь мечтала стать артисткой! Даже в Москву поехала, в четыре института документы подала, и во всех – от ворот поворот! Не увидели таланта! А в школьной самодеятельности главные роли играла… Вот, и пришлось социальной проблематикой заниматься – противно до жути, а что делать? Банты и танцы забыла, бывших поклонников тоже… А среди них – какие симпатичные были! Хотя бы Толю Мулявина вспомнить… Танцевали вместе, под гитару пели… Где-то он теперь? Первая любовь! Первый мужчина! Но прежнюю жизнь пришлось забыть. Началась новая. Несостоявшаяся артистка остригла свои длинные волосы и стала носить короткую стрижку, дополненную модными очками и строгими костюмами вместо фривольных платьев и мини-юбок. Побывала замужем, карьеру по местным меркам сделала успешную: шутка ли, министр в городском правительстве? Правда, Ирине Борисовне это место казалось слишком невысоким. Её одолевало честолюбие, мечталось о постах более значимых. Вот, хорошо бы спихнуть в кювет этого отъевшегося индюка Обиралова. Что он может-то без неё? Его избирательной кампанией руководила она, а теперь этот хряк ещё и чванится, и смотрит свысока! Опелёк вспомнили, дочкину заграницу… А что не сделаешь для родной единственной дочки? Спихнуть его, а самой занять его место, а там, глядишь, и повыше какое… В партии её ценят – почему бы нет? А всего бы лучше было для этого решить проблему общежития! Или хотя бы имитировать это решение! Ох, зря не взяли Ирину Борисовну в актрисы! Теперь-то её талант очевиден, и сейчас настал момент ещё раз продемонстрировать его, сыграв роль народной заступницы…
Вернувшись в свой кабинет, Ирина Борисовна принялась составлять план разговора с голодающими и их семьями. Надо непременно обойти всё это общежитие, не гнушаясь и залитого канализацией подвала, съездить в больницу к покалеченному ребёнку с подарком и выделить компенсацию – от одной компенсации не убудет… Пообещать, посочувствовать… Ехать надо на служебном транспорте, тут Обиралов прав. И одеться как-то иначе надо… Тёмный костюмчик, платок оренбургский на голову и пальто, которое ещё от прошлой жизни завалялось в шкафу: образ, максимально приближенный к той аудитории, перед которой собираешься выступать. Так-то Илья Филиппович! Вам-то уж на публике лучше не появляться с вашими масштабами! А нам любой образ пока легко дастся!
Два часа спустя, Ирина Борисовна в сопровождении журналистов приехала в общежитие. Канализация оказалась разлита даже вокруг него, так как лопнули давно обветшавшие трубы. Ковальская осторожно обходила лужи, радуясь тому, что надела старую одежду, и старательно придавая лицу скорбное, озабоченное выражение. Она уже успела побывать в больнице, где ласково поговорила с раненым малышом, подарила ему мягкую игрушку и сладостей, после чего нашла слова утешение для матери, принесла извинения с видом сокрушения, не забыв пнуть мэра, который оказался во всём виноват, и распорядилась выплатить компенсацию, предотвратив тем самым уже готовящийся в суд иск.
Общежитие произвело на Ирину Борисовну тягостное впечатление. Хотя она уже давно довольно слабо реагировала на чужую беду, но тут ей представилось, что бы было, если б ей с дочерью пришлось существовать в таких условиях. Боже, какое счастье, что на её Лидочку не падают потолки, и не льётся канализация! Что она может нормально учиться, одеваться и отдыхать! И так будет всегда, потому что для блага своей дочери Ковальская пойдёт на всё. В тёмных, ледяных, пропахших сыростью и плесенью коридорах толпились измученные женщины, из-за спин которых выглядывали с любопытством дети.
- Вот, скажите мне, - говорила пожилая тётка, кутающаяся в плед, - мой сын в будущий год должен в армию идти – а за что он должен Родине служить? Что он защищать должен? Он ведь кроме этого кошмара ничего в жизни не видел!
К ней присоединились другие, показывающие на своих детей и утирающие слёзы:
- Мы всю жизнь промыкались – так хоть бы уж им в человеческих условиях пожить! Ведь они же больные все от холода и сырости!
Ковальская чувствовала, что разговор предстоит ещё труднее, чем она предполагала. Ей показали ванну с обрушившейся стеной и подвал, в котором невозможно было дышать. На лестницах хозяйки вывешивали бельё и одежду, но она не сохла, а только отсыревала. Ирина Борисовна заметила, насколько ветхи были вывешенные вещи – иные настолько износились, что просвечивали, но их продолжали носить, потому что на новые не было денег.
Самого худшего Ковальская ожидала от беженцев, но русские женщины и старики, лишившиеся крова и родных, молчали. Уже не осталось сил у них, чтобы требовать что-либо. И только одна произнесла негромко:
- Мой сын недавно из армии пришёл, а гражданства ему так и не дали… Как нам жить, скажите?
Одна из беженок, наполовину чеченка, наполовину казачка, оказалась ретивее других.
- Что вы приехали?! – закричала она. – Врать нам опять приехали?! А не выйдет у вас ничего! Вам тепло и сытно, а на других плевать! Воры вы все! И ты воровка! И будьте вы все прокляты! Чтоб вам так всю жизнь жить! – и, сплюнув, ушла.
Ещё зашла Ирина Борисовна в несколько комнат. В одной лежала парализованная женщина, вокруг которой суетился мальчонка лет двенадцати, в другой обитала семья из пяти человек. Ковальская чувствовала на себе тяжёлые взгляды ожесточённых, доведённых до крайности людей, и от них даже ей, закалённой и привычной, делалось не по себе. Уговоры и обещания не действовали.
- Если вы ничего не сделаете, мы пойдём на главную площадь и подожжём себя! – сказала какая-то старуха. – У меня муж – ветеран войны. Мы уже старые, нам терять нечего.
И ведь подпалятся, с них станется… Куда, куда расселить этих людей? Как заставить их замолчать и прекратить голодовку? Возле общежития уже второй день дежурила «Скорая». Голодающие находились в отдельной комнате, и встреча с ними была последним пунктом визита Ковальской. Их было двенадцать человек, среди которых четверо офицеров.
- Кто организовал голодовку? – спросила Ирина Борисовна провожавшую её коменданшу общежития.
- Никто… Это совместное решение…
- Я бы хотела поговорить со старшим из этих двенадцати. Гласный или негласный лидер есть везде и всегда.
- Ах, вот, вы о чём. Тогда вам нужно поговорить с майором.
- Кто он? Что за человек?
- Инвалид чеченской войны. У него ноги нет. Имеет орден Мужества и другие награды. Три года живёт у нас с женой и двумя детьми.
- Вот, оно что… Где я могу поговорить с ним?
- В моей комнате, - пожала плечами коменданша.
Так-то лучше. Говорить сразу с двенадцатью голодный и разгневанных людьми бесполезно и трудно. Говорить надо тет-а-тет. Пообещать этому майору помощь, успокоить, смягчить, обработать…И тяжёлый же день выдался! Но зато выигрыш может быть недурён. Если удастся справиться с проблемой, то в партии поймут, что ставку надо делать на неё, Ковальскую, а не на дурака Обиралова.
Комната коменданта была бедной, но прибранной и аккуратной. Лет двадцать пять назад её обстановку можно было бы счесть даже вполне богатой. Ковальская подошла к окну и стала смотреть на грязный двор, где между лужами сновали дети, выросшие в этих страшных трущобах. Ирина Борисовна передёрнула плечами, вспомнив подвал. Словно сама в эту зловонную грязь окунулась. Скорее бы уже домой – принять ароматную ванну, сделать маску, выпить кофе и лечь, согреваясь после здешней промозглости.
Позади скрипнула дверь, послышались шаги входящего человека.
- Здравия желаю, Ирина Борисовна…
Нет, этого быть не может! Ещё утром, просматривая списки голодающих, Ковальская на мгновение остановилась на фамилии Мулявин. Неужели, в самом деле, он? Неужели Толя?
Ирина Борисовна медленно повернулась. Нет, она не ошиблась! Толя Мулявин собственной персоной! Постаревший, с волосами наполовину седыми, с посеревшим, посуровевшим лицом с заострившимися чертами, хмурым взглядом некогда весёлых глаз и небритой щетиной, опирающийся на костыль, а всё-таки он! Аж дыхание спёрло от неожиданной встречи, и язык, не знавший до того устали, вдруг словно прилип к гортани, и не срывалось с него привычных казённых слов.
Мулявин сел на край дивана, внимательно посмотрел на Ковальскую:
- Так о чём вы хотели со мной говорить, Ирина Борисовна?
- Не ожидала увидеть тебя здесь… Я как раз сегодня вспоминала тебя. Как мы молодыми были… Я тебя часто вспоминала…
- Я тронут, - криво усмехнулся Мулявин. – Только я, извини, не очень расположен сейчас к воспоминаниям. Поэтому давай к делу.
- Как ты оказался здесь?
- Вышел в отставку, обещали мне квартиру предоставить, дом уже строили, а временно поселили в этом склепе. Дом построили, квартирки распродали, а мы так и остались здесь, заживо погребённые.
- Какой ужас…
- Только не надо лицемерных вздохов! Можно подумать, ты раньше не знала, что здесь твориться! Только тебе до этого дела не было! – Мулявин достал из кармана упаковку таблеток, выдавил одну и положил под язык.
- Что это? – спросила Ковальская.
- Ерунда. Сердце шалит…
- Боже мой, зачем ты всё это устроил?
- А ты не понимаешь?! Конечно, ты ведь не жила так! Тебе и не снилось такой жизни! А так жить – нельзя! Лучше сдохнуть, чем так жить!
- У тебя детей двое. Если с тобой что-то случится, что с ними будет?
- А ты о моих детях обеспокоилась?
- Не надо со мной так, пожалуйста…
- Правда, не надо было устраивать голодовки. Надо было добыть оружие, захватить вашу мэрию, взять в заложники вашу весёлую компанию – тогда бы вы быстрее зачесались! Что же вы теперь решили в вашей мэрии? Имейте ввиду, мы пойдём до конца. И вы получите двенадцать трупов, если не найдёте нам жилья.
- Послушай, мы сделаем всё возможное. Но пойми, нельзя решить проблему в такие короткие сроки. Я тебя прошу, остановите это безумие. Мы постараемся…
- Мы это уже слышали! Хватит! Будут квартиры или хотя бы приличные комнаты в приличном общежитии – будем разговаривать.
Ирина Борисовна сняла очки, пососала душку.
- Толя, я могу попробовать выбить ля тебя квартиру. Я даже могу это тебя твёрдо обещать. У меня есть нужные связи, и в ближайшие дни ты и твоя семья получите квартиру. Только откажись, пожалуйста, от голодовки!
- Что? Это ты меня подкупить пытаешься? Чтобы я товарищей своих продал? Не выйдет! Или вы удовлетворяете наши требования, или не о чем говорить. И иного разговора у нас не будет!
- Я не собираюсь тебя подкупать! Просто мне тебя и семью твою жаль! Ведь мы же с тобой выросли вместе, мы же близки были… Ты ведь у меня первым был, я тебя почти любила тогда…
Мулявин покачал головой:
- Ну и сука же ты, Ирка!
- Зачем ты так со мной?! Что ты обо мне знаешь?!
- Достаточно знаю. Более чем. Вот, стоишь ты передо мной, холёная дрянь, стоишь и думаешь, как будешь отмокать в тёплой ванне, о которой мы здесь забыли, после нашей грязи, а я вспоминаю тебя прежнюю. Была ты весёлой девчонкой с бантами, и кто бы мог подумать, что в такую гадину превратишься.
- Не смей!
- Смею! Ты-то, хоть и вспоминала обо мне, как говоришь, а судьбой моей не интересовалась. А я любопытство проявил и много разного узнал! Квартирка у тебя трёхкомнатная в центре, дачка – ничего себе дачка, машинка – Опель, кажется? Заграница! Красиво жить не запретишь! Только чудное дело: зарплата у тебя роде не Бог весть какая, откуда же тогда столько?..
- Хватит!
- Что, правда глаза колет? Конечно! Откуда же взяться деньгам, чтобы переселить полсотни человек, когда каждый чиновный прыщ царём живёт?! Ты живёшь на деньги, украденные у меня, у моей семьи и у моих товарищей, и потому никак иначе с тобой я разговаривать не буду! Ты воровка. Вы все воры и, в конечно счёте, убийцы, потому что из-за вас здесь умирают люди, дети умирают. Только, не забудь, дорогая моя: за всё надо платить. И ты заплатишь. А о любви мне говорить не надо. Я-то тебя любил, а ты в Москву уехала выгодной партии искать.
- Если б ты знал, сколько раз я потом жалела об этом…
- Я не хочу этого знать. Мне нет никакого дела до твоей жизни. Думаю, на этом наш разговор можно считать оконченным. Уезжай отсюда и передай своему мерзавцу-начальнику, что на слово мы больше не поверим, а поверим только ордерам на новую жилплощадь. И до той поры мы не прекратим голодовки, даже если придётся умереть. И нами, двенадцатью, дело не кончится. Через несколько дней к нам присоединятся наши жёны. Так и передай! Прощай! – Мулявин поднялся, бледный как мел, и, опираясь на костыль, покинул комнату.
Ирина Борисовна смутно помнила, как уехала из общежития. Щёки её горели, и отчего-то начинало знобить. Не заболеть бы… А, может, лучше заболеть… «Заболеть бы, как следует, в жгучем бреду…» Откуда это? Ахматова, кажется… А дальше как? Уже не вспомнить. Давно не читала…
- Куда едем, Ирина Борисовна? – спросил шофёр. – В мэрию?
В мэрию… Докладывать этому болвану Обиралову об итогах поездки, слушать его ор… Господи, как же голова болит! Нестерпимо! Воровка, убийца, гадина… За что же так? Разве желала Ковальская нарочно кому-то зла или гибели? Нет… Просто устраивала свою жизнь. Свою и своей дочери. Не оглядываясь на других, не думая о чужих бедах. А как иначе?! Либо ты съешь, либо тебя… Надо было взять в заложники… Мы и так заложники! Мы все – заложники… Заложники жизни. И никакой спецназ нас не освободит.
- Так куда ехать, Ирина Борисовна?
- Домой, Паша. Мне что-то нехорошо…
- Как скажете…
Дома Ковальская не стала принимать ванны, о которой так грезила, а вместо кофе выпила стакан дорогого коньяка, от которого прошёл озноб, но не стало легче. Она попыталась лечь, но лежать не смогла – какое-то необъяснимое чувство разрывало её. Ирина Борисовна ходила из угла в угол, грызя губы. Ей хотелось поговорить с кем-то, оправдать себя хоть в чьих-то глазах, излить душу, но никого не было. Лидка опять за границей… Даже не звонит. Зачем? Ей хорошо там, весело, а, когда тебе хорошо и весело, меньше всего думаешь о других. Даже о родной матери. Отрезанный ломоть… Трёхкомнатная квартира! Дача! А только пусто в них – хоть волком вой. Лидка с каким-то итальянцем сошлась. Вот, выйдет за него замуж, уедет. И кому будет нужна Ирина Борисовна? Разве что какому-нибудь альфонсу… Осталась лишь карьера. Мёртвая жизнь, состоящая из бесконечных схваток за лакомый кусок… Но всё-таки жизнь! Нет, надо взять себя в руки… Непозволительно распустилась Ковальская! Надо работать, надо добиваться карьерного роста… Чем, в конце концов, она хуже других? Вот, станет она мэром, а там, смотришь и повыше кем, и некогда будет думать обо всяко ерунде. А в отпуск надо съездить к Лидке. В Италию. На солнышке погреться…
Ирина Борисовна выпила ещё коньяка, свернулась клубком в кресле и задремала. Ровно в семь часов её разбудил будильник. Ковальская с трудом распрямила затёкшее тело и привычным движением включила телевизор.
- Сегодня голодающие общежития города Энск понесли первую утрату. Ночью от сердечного приступа скончался майор Анатолий Мулявин…
Дальнейшее слова репортёра утонули в каком-то тумане. Ковальская стиснула голову руками и зарыдала. Она сама удивилась своим слезам. Ей казалось, что она давно разучилась плакать, если и бывали слёзы – то театральные, напоказ. А теперь они лились, и ничем нельзя было остановить их. Перед глазами Ирины Борисовны встало лицо майора, его обжигающие глаза, и вспомнилось: «Вы воры и убийцы. И ты заплатишь…» Нет, нет! Она не убийца! Она ведь хотела помочь ему… Если бы он принял её помощь! До замутнённого сознания долетели последние слова репортёра:
- У Анатолия Мулявина осталась жена и двое детей.
Ковальская машинально выключила телевизор, утёрла слёзы, поднялась тяжело, чувствуя разбитость во всём теле, сняла трубку и набрала знакомый номер.
- Алло, Роман Григорьевич? Ковальская… С голосом что? Простыла, вероятно… Да, что-то нездоровится… Роман Горигорьич, не в службу, а в дружбу, помоги мне одну задачку решить. Квартира нужна. Желательно, двухкомнатная. Я понимаю, что сложно, но я тебя очень прошу. В долгу не останусь. Сочтёмся, Роман Григорьевич, не впервой! Квартира кому? Сейчас скажу… Секундочку… Вот, Мулявиной Клавдии Вячеславовне. Она вдова офицера, мать двоих детей. Надо помочь. Мне что за дело? Ну, вот, есть дело! Так ты сделаешь? Вот, и ладно. Спасибо, Роман Григорьевич. Я у тебя в долгу. Бывай!
Вот так вот… Полегчало даже. А лицо-то – опухло… Надо срочно приводить себя в порядок и на доклад к этому тупице Обиралову. А вечером – обязательно сходить в сауну, к массажисту и к косметологу. Надо поддерживать себя в форме. Впереди столько дел ещё. А на Выборах таки выставить свою кандидатуру! Пусть утрётся Обиралов… Занести всё в ежедневник и вперёд, к новым свершениям: время не ждёт…