Ещё не прокричали гортанно задиры-петухи, ещё солнце едва-едва подняло огнегривую голову со взбитых облак-перин, осветив первым лучом погружённую в рассеянный сиреневый полумрак землю, а Егор Савельич уже открыл глаза и первые пять минут лежал, вслушиваясь в звуки приближающегося утра. Он просыпался так всякий день: аккурат без пяти минут четыре – как просыпались и отец его, и дед, и прадед – внутренний будильник срабатывал безошибочно. Темно и прохладно было в летней горенке с крохотным оконцем, без стекла, затянутым лишь сеткой, чтобы не так налетали комары.
Егор Савельич скинул простыню, которой укрывался летом вместо одеяла, поднялся с дощатого, жёсткого ложа, прочёл три раза «Богородицу», перекрестился и, как был, в подштанниках и босой, вышел на крыльцо. Ох, и хорошо же было дышать в этот час! В юности любо ещё было ночевать в амбаре: зарыться в колючее, но такое сладкое сено, а на рассвете выбраться на крышу, растянуться там и смотреть на расцветающее утро.
Дойдя до колодца, Егор Савельич вытащил полное ведро ледяной воды и опрокинул его на себе, затем повторил эту процедуру ещё дважды и выдохнул:
- Хорошо! Святые угодники, ей-богу славно!
Вернувшись в дом, он выпил пузатую банку молока и съел краюху белого хлеба, после чего направился в горницу, где крепко спал его шестнадцатилетний внук Сашка.
- Эй, соня ты беспробудный, вставай, а не то весь день проспишь! – окликнул Савельич внука, отворяя окна.
- Дед, дай поспать… - промычал Сашка, отворачиваясь к стене и натягивая одело на голову так, что пятки его остались неприкрыты, чем воспользовался дед, тотчас пощекотав их соломинкой.
Сашка проворно убрал ноги:
- Дед, ну, дай поспать…
- Кто до зари встаёт, тому Бог подаёт, кто с зарёю встаёт, тот много успеет, кто после зари встаёт, тот мало успеет, а кто в одиннадцать глаза продирает, тому и вовсе можно не вставать – всё прозевает.
- Дед, сколько часов?
- Пятый час уже.
- Пятый… - простонал Сашка. – Мы в школу в семь встаём!
- Школа от тебя не убежит, не то хозяйство. Теперь ещё прохладно, и кровососы разные, оводы да слепни, дремлют: теперь и пахать. А к полудню жара нестерпимая, да паразитов тучи – захочешь работать, а не сможешь. Не дураки наши пращуры были, что этак завели.
- Дед, ты иди, а через полчасика, ладно? Нельзя ж вот так сразу…
- Эх, ты! Работник! – покачал головой Егор Савельич. Он уже точно знал, что Сашка не явится раньше девяти часов, покуда не пересмотрит все свои сны, потом ещё час будет бродить, плохо соображая, и лишь на последний час подключится помогать деду. Дачник, как есть дачник! А как может быть иначе? Он ведь в городе вырос, в деревню лишь на лето приезжая. Мать его семнадцати лет в город уехала, восемнадцати замуж вышла и сына родила, а через год и развелась уже… Нюрка, Нюрка… Хотя какая он теперь Нюрка? Не Нюрка, а Анна Егоровна. Второй муж оказался обеспеченным, солидным человеком, но Савельичу он не глянулся: жлоба и сноба издалека видать. Однажды лишь с Нюркой приехал тестя навестить, так извёлся весь. Свысока глядит! Благодетель! И с Сашкой отчим характером не сошёлся, поэтому, терпя друг друга весь год, летом они разъезжались: Сашка в деревню к деду, а мать с отчимом отдыхать на море или ещё куда-нибудь.
Не добудившись внука, Савельич натянул штаны и рубаху и пошёл в конюшню. С самого детства была у Егора мечта – иметь свою лошадь. Лошадей он любил без памяти, ухаживал за колхозными, как за своими, жалея их, заморенных и голодных, прекрасно держался верхом, хоть однажды и сбросил его один конь на землю так, что сотрясение было, и позвоночник повредился – насилу выправили. Мать тогда жутко стала бояться лошадей и запрещать сыну даже приближаться к ним, но Егор не слушался и всякое свободное время проводил на конюшне.
Из рассказов отца Егор знал, что в семье их прежде были две лошади, но с приходом коллективизации они были конфискованы в колхозную собственность, в которой из-за недогляда и бескормицы вскоре издохли. Всю семью деда тогда же выслали: по счастью, не очень далеко – в другую область, где пришлось всё начинать с нуля. Дед был уже стар и, потеряв всё, заработанное кровью и потом, вскоре умер, а через два года после того грянула война, на которой погибли двое из трёх его сыновей, а единственный вернувшийся, Савелий Игнатьич был вынужден жить о колхозным правилам и лишь, когда сын повзрослел, рассказал ему о судьбе их семьи.
Работящий и всё умеющий Егор всю жизнь копил деньги, чтобы однажды купить лошадь. В родной деревне он зарабатывал, как плотник, составляя конкуренцию, заезжим шабашникам. Жена, Марфа, качала головой:
- Дурной ты! Как есть дурной! Ведь на эти ж деньги телевизор купить можно или ещё что, в хозяйстве полезное! А лошадь всё не дадут тебе купить! Запрещает государство лошадей держать!
- Ничего! – мотал головой Егор. – Я их дожму – дадут разрешение! А телевизор – на кой он? Бубнит чегой-то, глупости разные, а все глазеют с разинутым ртом, вечера на него гробят. Куда как лучше посидеть вечером на крыльце, воздухом подышать, песни вместе петь… А теперь уже и петь перестали – лишь бы в коробку эту смотреть! А лошадь… Ведь это ж живое существо! Это же на всю жизнь друг!
Марфа ругалась и уходила смотреть телевизор к соседке, а Егор Савельич, не зная усталости, собирал справки и документы, ходил по инстанциям, писал, добиваясь, чтобы разрешили ему купить лошадь. Но инстанции отписывали одно и то же: «Не положено!» Уже и сын с дочерью перебрались в город, и жена, поболев недолго, скончалась, а Егор Савельич всё оставался безлошадным.
Наконец, в 90-м году заветное разрешение было получено, и счастливый Савельич купил лошадь, истратив на эту покупку все накопления. Соседи крутили тогда пальцами у виска, а через два года, когда все их сбережения (у кого были) сгорели, качали головами: «Молодец Савельич! У него теперь хоть кобыла есть…»
Свою первую лошадь Егор Савельич нарёк Мечтой. Теперь она была уже стара и почти ничего не видела, но тем нежнее относился к ней хозяин. Зайдя в конюшню, он первым делом подошёл к ней, погладил по умной морде:
- Ну, здравствуй, старушка! Доброго тебе утра! – дал кусочек сахара: - Погоди, моя хорошая. Сейчас, вот, поработаю я немного, а после обеда погуляешь у меня, молодость вспомнишь.
В конюшне Егора Савельича стояло теперь уже целых семь лошадей. Они попали к нему по-разному: большая часть была им спасена от смерти. Каурую кобылку Стрелку оставил на голодную смерть гастролирующий по разным городам цирк. Местные власти не знали, что делать с хворой, крайне запущенной лошадью, о происшествии написала местная газета, и почтальонка Тася рассказала о нём Савельичу, который немедленно собрался и поехал в город. Стрелка досталась ему даром. У неё были разбиты ноги и, как у всех цирковых лошадей, искривлён позвоночник. Немало времени понадобилось новому хозяину, чтобы вылечить и добиться доверия запуганной, шарахающейся ото всех лошади.
Третьим в конюшне появился вороной Буран. Его блестящая карьера начиналась на ипподроме, но конь сломал ногу и сделался хромым. Его собирались отправить на скотобойню, но об этом из третьих рук узнал сын Егора Савельича и сообщил отцу. Вскоре Буран переехал на новое место обитания, а год спустя, явился на свет жеребчик Пегас – отпрыск Бурана и Мечты.
 Потом были ещё несколько лошадей, не доживших до сего дня, а за последние три года появились в конюшне трое новых жильцов. Тяжеловеса Грома Савельич выкупил за гроши у соседнего колхоза. От бескормицы и дурного обращения конь был очень болен и даже с трудом поднимался, к тому же был слеп на один глаз. В колхозе сочли, что жить Грому осталось недолго и предложили «чудаку-коневоду» забрать его за недорого. Каково же было общее удивление, когда следующей весной Егор Савельич запряг коренастого тяжеловеса с длиннющей гривой в плуг и стал вспахивать свой участок.
- Ты прямо как Микула Селянинович с этим конём! – шутили односельчане.
Небольшая пегая кобылка Майка, как и Стрелка, была жертвой цирка. Её привезли Егору Савельичу добрые люди:
- Бери, старик: пропадёт ведь!
И эту лошадку выходил «лошадиный барин». Майка оказалась ещё молодой, просто прежние хозяева заморили её и не желали лечить. Выхоженная и окрепшая она совсем недавно ожеребилась, и теперь её и Пегаса жеребёнок, всю зиму проведший в доме, привыкал к конюшне.
Такова была многочисленная «семья» Егора Савельича. Старые и больные лошади не работали, мирно доживая свои дни, те же, что были моложе и крепче исправно трудились на хозяйском поле, соблюдая очередность. Надел Егора Савельича был довольно большим. Кроме картошки, старик сеял на нём различные овощи и даже рожь. Будучи хозяином крепким, он всегда имел приличный урожай, который спасал даже в самые голодные годы.
Колхоз, столь долго запрещавший Савельичу иметь лошадь, давно приказал долго жить, и люди стали хозяйствовать, как кто умел. К Егору Савельичу выстроилась очередь: просили дать лошадь на прокат – вспахать землю. В чужие руки своих друзей «лошадиный барин» не давал, а шёл пахать сам. Денег с односельчан он не брал, зная, что их у них просто нет, потому рассчитывались натурой. Натуры было немного, но и она немало пособляла: соседи рассчитывались молоком, яйцами, грибами, салом – кто чем мог. Особенно налегали на молоко, и это было кстати, поскольку своей коровы Савельич, занятый лошадьми, не держал. Но, благодаря такому натуральному хозяйству, имел всякий день на столе кувшин свежего молока, творог и сметану.
Поприветствовав и угостив сахаром своих лошадей, Савельич вооружился косой и отправился на ближайшее поле заготавливать для них сено. Легко шла коса по ещё влажной от росы траве, незаметно летело время. Егор Савельич скинул рубаху, утёр выступивший на лбу пот, перевёл дух: солнце пекло всё сильнее. На тропинке показался Сашка: ростом под два метра, крепкий, а, вот, чуть поработает – уже устал. А ведь и спортом занимается, какой-то пояс у него по каратэ… Спорт спортом, а к труду не приучен. Потому и устаёт.
- Здорово, дед! – крикнул Сашка.
- Здорово, внучек! Выспался? Который час теперь, скажи-ка?
- Ну, виноват, виноват… Проспал! – развёл руками Сашка. – Честно, я хотел встать, думал, полежу чуток и встану, а уснул опять.
- Это потому что лежать не надо. Встал, водицей ключевой окатился – и сон долой! Девять часов уж. Скоро сворачиваться – а ты, помощничек, только явился.
- Ладно тебе браниться. Говори, что делать.
- А то же, что и вчера. Бери вилы, вяжи снопы, тащи это всё в амбар, и пущай себе сохнет. Трава в этом году сочная, добрая – будет моим лошадкам, что зимой жевать.
- А косить? – уныло спросил Сашка, отбиваясь от набросившихся на него слепней.
- Косить! – передразнил его дед. – Тебя сейчас оводы слопают. Косить! Коси коса, пока роса, а роса уж кончилась. Проспал ты косьбу, друг ситный.
- Дед, ну, что ты зверствуешь? Никто в деревне так рано не встаёт!
- А много ли у нас в деревне таких, что работают? Молодые все разбежались, остались старухи древние да пьяницы. На них равняться будем?
Сашка вздохнул и принялся вязать снопы, как учил его Егор Савельич. Взвалив первый из них себе на плечи, он отправился к дому. Скоро и сам Савельич закончил косьбу, и вдвоём с внуком они быстро закончили работу. Было одиннадцать часов.
- Что, никак запыхался? – усмехнулся дед, глядя на Сашку.
- Есть немного. Вот, смотрю я на тебя, дед, и удивляюсь: тебе уже шестьдесят лет, а ты как заведённый!
- Я, друг ситный, здоровый образ жизни веду. И тебе советую. Айда на реку – после работы искупнуться след.
Сашка, не успев отдышаться, пошёл за дедом, смуглым до черноты от загара. Дойдя до реки, Егор Савельич перекрестился:
- Господи, благослови! – и прямо с берега бросился в воду. – Эх ма, хорошо-то как! Сашка, чего стоишь? Лезь в воду, тебе говорят!
Сашка разделся, поёжился и стал медленно входить в воду, стараясь постепенно привыкнуть к её холоду.
- Смотреть на тебя невозможно! – рассердился дед и окатил его водой.
- Ах, так?! – закричал Сашка. – Ну, вот, получи и ты!
Через мгновения и дед, и внук уже барахтались в воде, брызгая друг в друга и хохоча.
От речки к дому шли мимо небольшой берёзовой рощицы, на опушке которой сидела старуха Митрофановна, окружённая добрым десятком коз, жующих траву и листву кустов.
- Здорово, Савельич! – крикнула она.
- И тебе не хворать! – Егор Савельич остановился. – Ишь как они у тебя кусты-то глодают! Одни прутья после них!
- Что ж поделать? Они тоже кушать хотят, - беззубо улыбнулась Митрофановна, снимая с головы косынку. – А, вот, ты приходи вечерком: я тебе молочка козьего дам. Козье молочко, сам знаешь, какое полезное. У меня минувший год невестка хворая была. Врачи уже рукой махнули, а я её козьим молочком отпоила – теперь она у меня, что козочка, скачет.
- Спасибо, Митрофановна. Зайду! – кивнул Савельич.
- Внучка-то не загонял ещё? Как не погляжу: он всё работает у тебя! Намедни видала, как вы крышу починяли.
- Пущай учится, покуда я жив! Трудовые навыки всегда пригодятся!
- Знамо дело, знамо дело!
Егор Савельич с Сашкой продолжили путь, а Митрофановна облокотилась спиной о берёзу и затянула дребезжащим голосом протяжную песню.
Прежде чем поворотить домой, Савельич заглянул в сельмаг и обратился к продавщице:
- Варька, продашь мне спичек и коробку рафинаду в долг?
- А что ж в долг-то, Савельич? Разорился, что ль? – усмехнулась Варвара.
- Так мы, видишь, с речки идём. Не при деньгах! Ну, ты ж меня знаешь: я завтра, как штык, занесу. Или, вон, Сашку пришлю.
- Знаю, знаю, - сказала Варвара, выкладывая на прилавок спички и сахар. – Смотри только, чтобы завтра долг вернул!
- Раз сказал завтра, так уж не обману, чай.
- Сахар-то, небось, лошадям?
- А то кому же! Сам я сластей не ем: зубы берегу. А то буду, вон, как Пашка, коронками металлическими сиять, что кощей.
Домой вернулись в полдень и уселись в горнице обедать. Гречневая каша с салом, квашеная капуста, яйца мигом были умяты с недюжинным количеством чёрного хлеба с чесноком.
- Вот, погоди, Сашка, - сказал Савельич, - в выходные на рыбалку сходим, я тебя научу уху варить. Уху в нашем доме только я варил. Бабку твою к тому не допускал.
Сашка лениво грыз стрелку зелёного лука.
- А скажи мне, внучек, чем ты дальше заниматься собираешься? – спросил его дед. – Ты ведь школу заканчиваешь…
- Сам не знаю, - пожал плечами Сашка. – Мать хочет, чтобы я на экономиста или юриста учился.
Егор Савельич поморщился:
- Дура у тебя мать, прости, конечно. Нынче этих самых юристов да экономистов – как собак развелось. И все на крохотном пятачке стараются друг друга отпихнуть, друг у друга из зубов кусок вырвать. Ведь никакого простора! Ничего своего! Через несколько лет ожиреешь, как твой отчим, станешь таким же жлобом – и пиши пропало! Сашка, ты погляди кругом: сколько простора! Сколько неосвоенного! Сколько добра, ещё не примеченного! Бери и работай! Не имея конкурентов!
- Это ты, дед, про что?
- Да про деревню нашу! Про землю! Нельзя жить по чужой системе! Нельзя отрываться от земли! Ты только подумай, какие возможности могут открыться, если с умом да знанием к земле подойти. Выучись на агронома и переезжай ко мне. Продолжишь наше дело. Я тебе, Сашка, честно скажу: у меня сердце кровью обливается, как подумаю, что я, вот, помру, и всё закончится, дом наш пропадёт, хозяйство тоже, некому будет продолжить его. И для чего я жил тогда? Если всё прахом падёт?
- Я подумаю, дед… - ответил Сашка сонно.
- Эх ты, соня! Всё бы спать тебе! – махнул рукой Егор Савельич и ушёл отдыхать в свою холодную горенку.
Проснулся он, когда солнце стало клониться к закату и, напившись чаю, вышел на крыльцо. К этому часу к старику Савельичу каждый день приходили дети из ближайших сёл. Так повелось много лет назад. Сначала ребятня прибегала попросить покататься на лошадке, и Егор Савельич катал их, а потом предложил учить желающих верховой езде. Желающих нашлось немало, но «лошадиный барин» поставил условие: все они обязаны помогать ему ухаживать за лошадьми – чистить и холить их, убирать в конюшне и т.д. Дети согласились, и с той поры Савельич обрёл в их лице добровольных помощников.
В назначенный час у калитки появилось пятеро ребяческих мордашек: три мальчонки и две девочки. Старшему было четырнадцать, и он уже научился прекрасно ездить верхом, остальные – десяти-двенадцати лет – только обучались этому искусству.
- Дядя Егор, мы пришли! – зазвенели весёлые голоса.
- Молодцы, что пришли, - улыбнулся Савельич, открывая гостям.
Уроки проводили на поле, что простиралось позади дома «лошадиного барина». Туда выводились все семеро лошадей. Старушка Мечта и хромоногий Буран никого не катали, а паслись в стороне, пощипывая траву. Рядом с ними скакал и их внук, которому Егор Савельич предусмотрительно спутывал ноги, зная его резвость. Остальные четверо послушно несли повинность: самых младших и неопытных доверяли только смирному Грому и старой Стрелке, остальные гарцевали на Майке и Пегасе. Особенно радовались ребята, если им разрешали проехаться на Пегасе – отпрыск скакового коня давал фору своим собратьям, отличаясь лёгкостью и изяществом. Четырнадцатилетний Димка проворно оседлал его и, сопровождаемый завистливым взглядом друзей, сделал несколько кругов. В этот раз дети принесли своим любимцам хлеба и кормили их с руки. Глядя на них, Егор Савельич вспоминал себя в их годы: совсем так же он, пренебрегая запретами матери, ездил верхом и тайком приносил лошадям угощения, хотя сам никогда не ел досыта.
- Дядя Егор, когда я вырасту, я непременно куплю себе лошадь! – заявил Димка, спрыгивая со спины Пегаса. – Я хочу иметь свою лошадь. Больше всего на свете хочу! Батя пьёт и не купит мне, а я сам куплю. Даже если мамка ругаться станет.
Точь-в-точь как Егор Савельич когда-то! Меняются времена, меняются дети, но что-то главное в них всё-таки остаётся неизменным, и это радует.
- Правильно, Димка! Лошадь – она ведь что человек. Родная душа, преданная.
После урока, Савельич оставил лошадей ещё попастись и пощипать травы, а учеников своих вместе с внуком отправил прибраться в конюшне, налить воды лошадям, подложить сена. После этого лошадей отвели в стойло, и ребята под руководством деда Егора старательно вычистили их. За своей Мечтой Савельич ухаживал сам, она признавала только его руку.
Когда дети ушли, начало смеркаться. Дед Егор поставил самовар, и вместе с Сашкой они уселись на крыльцо пить чай. Первый звёзды замерцали на небе, и горизонт стал похож на зарево пожара. Внезапно послышалось тарахтение мотора и прямо напротив дома Егора Савельича остановилась «Газель» с брезентовым кузовом.
- Это к нам, - удивлённо сказал Сашка.
Савельич прищурился и отставил чашку. Дверца машины отварилась, и из неё выскочил высокий крепкий мужик, в котором дед Егор тотчас узнал своего сына Виктора. Виктор, как и его сестра, жил в городе, но, в отличие от неё, часто навещал отца и не утрачивал крестьянской закалки. В свои приезды он вставал в тот же час, что отец, помогал ему во всех трудах, радуясь, как он говорил, «возвращением к родной среде».
- И зачем ты, Витька, уехал? – говорил ему Савельич. – Ведь тянет тебя на родную-то землю!
- Тянет, батя! И чем дальше, тем сильнее тянет! Я бы и вернулся, да жена с дочерью не поедут. Городские они… Ну, может, когда дочь замуж выдам и на пенсию уйду, так и вернусь.
Виктор любил приезжать внезапно, «сюрпризом», а потому Егор Савельич не очень удивился ему и радостно заключил в объятья:
- Витька! С приездом! Вот, это здорово, что ты приехал! Наконец-то, собрались мужики: ты, я да Сашка! Вот, баньку истопим, отдохнём душой и телом, на рыбалку сходим! Помнишь, как ходили с тобой? Кто-то теперь больше наловит?
- Погоди, батя, - остановил его Виктор с заговорщическим видом. – Я тебе подарок привёз.
- Что ещё за подарок?
- А вон, в кузове! Пойди, погляди!
Егор Савельич с юношеским проворством ринулся к машине, раздвинул брезент позади кузова и радостно сплеснул руками:
- Бог ты мой, какое чудо!
В кузове стоял, испуганно озираясь, белый пони с чёрными пятнами.
- Витька, дай обниму тебя! – Савельич обнял улыбающегося сына. – Вот, подарок так подарок! Ты где отыскал его?
- Да какие-то паразиты деньги зарабатывали – детишек катали. А потом что-то у них случилось, они его и бросили. Я с местными властями потолковал и забрал его, пока они его в зоопарк не отдали или ещё куда.
- Что ж ты, дядя, сказал им? – спросил Сашка.
- Лекцию о хорошем отношении к лошадям прочёл. Его кстати Гришей зовут, - кивнул Виктор на пони.
Егор Савельич забрался в кузов, опустился на колени, обнял своего нового друга за шею, ласково погладил по морде, порылся в кармане, достал кусочек подтаявшего сахара, протянул ему и, когда тот слизнул угощение, чмокнул ласково.
- Как ребёнок, честное слово, хоть и седой весь! – рассмеялся Виктор и, обняв племянника за плечи, добавил: – Вот, Сашка, бери пример с деда! Как не стареть душой!
- Ты мой славный! Чудо моё! Красавец! Вот, оно, счастье! – приговаривал, между тем, «лошадиный барин», гладя и целуя гришину морду.