А вот вам другой подвиг,  которого  никто  не  может  совершить,  кроме
генерал-губернатора, и который в нынешнее время есть дело даже  необходимое,
не только нужное, а именно: ввести дворянство  в  познанье  истинное  своего
званья. Сословие это в своем истинно русском  ядре  прекрасно,  несмотря  на
временно наросшую чужеземную шелуху. Но  дворянство  этого  еще  не  слышит.
Многие едва-едва только догадываются, другие пребывают в совершенном об этом
невежестве, третьи берут себе в идеалы  дворянства  государств  иностранных,
четвертые даже не задают себе вопроса: нужно ли на свете дворянство? Если же
и находятся между ними такие, которые имеют  об  этом  какие-нибудь  светлые
мысли, то мысли эти еще не раздаются в массах,  и  масса  их  не  слышит.  В
последнее время,  кроме  всего  прочего,  восстановился  даже  в  дворянстве
некоторый дух недоверия к  правительству.  Во  время  последних  европейских
возмущений и  всякого  рода  смут  некоторые  из  злоумышленников  старались
особенно распустить  в  нашем  дворянстве  слух,  будто  правительство  ищет
обессилить их значение и довести их  до  ничтожества.  Беглецы,  выходцы  за
границу и всякого рода недоброжелатели России писали статьи и наполняли  ими
столбцы чужестранных газет с тем именно умыслом, чтобы заронить вражду между
дворянством и правительством: с  одной  стороны,  показать  государю  России
партию каких-то фантастических бояр, оспоривающих самую власть, а  с  другой
стороны, показать дворянству, что государь не благоволит к ним и  вообще  не
любит этого звания. То есть им хотелось заварить в России  какую-то  кашу  и
сумятицу, среди которой можно было бы и  самим  сыграть  какую-нибудь  роль.
Расчет был на то, что взаимное спасенье  и  подозрительность  есть  страшная
вещь и может со временем произвести действительно разрыв самых  священнейших
связей. Но, слава богу, уже прошли те  времена,  чтобы  несколько  сорванцов
могли возмутить целое  государство.  Проект  так  и  остался  фантастическим
проектом, тем, однако ж, не менее искры недоразумений и взаимного  недоверья
заронились, и я знаю многих дворян, которые уверены сурьезно,  что  государь
не любит их сословия, и от этого даже  тоскуют.  Дело  это  им  разрешите  и
объявите всю правду, не скрывая ничего.  Скажите,  что  государь  любит  это
сословие больше всех других, но любит в его истинно русском  значении,  -  в
том прекрасном виде, в каком оно должно быть по духу самой земли нашей. Да и
не может быть иначе. Ему ли не любить цвет своего народа? а у нас дворянство
есть цвет нашего же народа, а не какое-нибудь пришлое  чужеземное  сословие.
Но следует, чтобы дворянство само себя показало и определило значенье своего
званья, потому что в том виде, в  каком  оно  теперь,  при  этом  отсутствии
единства в общем духе, при  этом  разнообразье  мыслей,  воспитанья,  жизни,
привычек, при таком сбивчивом образе понятий о самих себе, никому  не  могут
они подать действительной и полной идеи о  том,  что  такое  в  нашей  земле
дворянство. А оттого никакой мудрец не может теперь знать, как  ему  с  ними
быть. Следует, чтобы дворянство само  вступило  в  свое  истинное  и  полное
значение. И здесь-то вы можете истинно им всем помочь,  потому  что,  будучи
сами русский дворянин и уже понимая высшее значенье  нашего  дворянства,  вы
лучше всех будете в силах это объяснить. Не  нужно  для  этого  много  слов,
потому что начала всего того, что вы им объявите, у них в груди.  Дворянство
наше представляет явленье, точно, необыкновенное.  Оно  образовалось  у  нас
совсем иначе,  нежели  в  других  землях.  Началось  оно  не  насильственным
приходом, в качестве вассалов с войсками, всегдашних оспоривателей верховной
власти и вечных угнетателей сословия низшего; началось  оно  у  нас  личными
выслугами перед царем, народом и всей землей, -  выслугами,  основанными  на
достоинствах нравственных, а не на силе. В  нашем  дворянстве  нет  гордости
какими-нибудь преимуществами своего сословия, как в других землях; нет спеси
немецкого дворянства;  никто  не  хвастается  у  нас  родом  или  древностью
происхождения, хотя наши дворяне всех древнее,  -  хвастаются  разве  только
какие-нибудь англоманы, которые заразились этим на время, во  время  проезда
через Англию; может  быть,  только  изредка  похвастается  кто-нибудь  своим
предком, и то таким, который сослужил истинно верную  службу  царю  и  земле
своей; а похвастайся он плохим предком, на него выпустят  тут  же  эпиграмму
его  же  собратья  дворяне.  Одним  только  позволяет  себе  всяк   из   них
похвастаться - это чувством своего нравственного благородства,  которое  уже
бог им  вложил  в  грудь.  И  если  дойдет  дело  до  того,  чтобы  выказать
каким-нибудь поступком это внутреннее высшее благородство, у нас ни один  не
отстанет от другого, хотя бы сам был всех хуже и весь зажил в грязи и  саже.
Дворянство у нас есть как бы сосуд, в  котором  заключено  это  нравственное
благородство, долженствующее разноситься по лицу всей русской  земли  затем,
чтобы  подать  понятие  всем  прочим  сословиям,  почему   сословие   высшее
называется цветом народа. И если вы только им скажете почти это самое, что я
теперь говорю и что есть  истинная  правда,  да  развернете  перед  ними  то
поприще, которое теперь всем предстоит им на передачу  и  увековеченье  имен
своих в потомстве; если ясно покажете им, что вся русская  земля  взывает  о
помощи и что помощь  ей  можно  оказать  одними  подвигами  благородства,  а
подвиги благородства следует показать тем, которые уже от рожденья  получили
благородство, то увидите, что сердца их чокнутся с вашим сердцем, как  рюмки
во время пирушки. Не скрывайте от них дела, объясните им всю  правду.  Зачем
заставлять их узнавать то же самое из  лживых  иностранных  газет  и  давать
сорванцам кружить им головы? Обнаружьте им всю правду начисто.  Скажите  им,
что Россия, точно, несчастна, что  несчастна  от  грабительств  и  неправды,
которые до такой наглости еще не возносили рог  свой;  что  болит  сердце  у
государя так, как никто из них не знает, не слышит  и  не  может  знать.  Да
может ли быть иначе при виде этого вихря возникнувших запутанностей, которые
застенили всех друг от друга и отняли почти у каждого простор делать добро и
пользу истинную своей земле, при виде повсеместного помраченья  и  всеобщего
уклоненья всех от духа земли  своей,  при  виде,  наконец,  этих  бесчестных
плутов, продавцов правосудья и грабителей, которые, как вороны, налетели  со
всех сторон клевать еще  живое  наше  тело  и  в  мутной  воде  ловить  свою
презренную выгоду. Когда вы это им скажете, да вслед за этим  покажете,  что
теперь им всем предстоит сослужить  истинно  благородную  и  высокую  службу
царю, а именно: так же великодушно, как некогда становились в  ряды  противу
неприятеля, так  же  великодушно  стать  теперь  на  неприманчивые  места  и
должности, опозоренные низкими разночинцами, тогда увидите, как встрепенется
наше дворянство. Отбою не будет от желающих вступить в службу и занять самые
невидные места. И, отслуживши, не потребуют они себе за это  ни  наград,  ни
отличий, ни даже привилегий  и  преимуществ,  довольные  тем,  что  показали
высокое внутреннее преимущество свое. Словом, только покажите им  высоту  их
звания, и вы увидите, как благородна их природа. Вы можете указать им  также
то второе великое дело, которое они могут сделать, воспитавши  вверенных  им
крестьян таким образом, чтобы они стали образцом  этого  сословия  для  всей
Европы, потому что теперь не на шутку задумались многие в Европе над древним
патриархальным бытом, которого стихии исчезнули  повсюду,  кроме  России,  и
начинают  гласно  говорить  о  преимуществах  нашего   крестьянского   быта,
испытавши  бессилие  всех  установлении  и  учреждений  нынешних,   для   их
улучшенья. А потому вам  следует  склонить  дворян,  чтобы  они  рассмотрели
попристальней истинно русские отношения  помещика  к  крестьянам,  а  не  те
фальшивые и ложные, которые образовались во время их позорной  беззаботности
о своих собственных поместьях, преданных в  руки  наемников  и  управителей;
чтобы позаботились о них истинно, как о своих кровных и родных, а не  как  о
чужих- людях, и так бы взглянули на них, как отцы на детей своих. Сим только
одним могут возвесть они это сословие в то состояние, в  каком  следует  ему
пребыть, которое, как нарочно, не носит у нас названья ни вольных, ни рабов,
но называется хрестьянами от имени  самого  Христа.  Все  это  может  вполне
объяснить дворянству генерал-губернатор, если о том помыслит заблаговременно
и войдет сам в полное значенье нашего дворянства. И  это  будет  вам  второй
великий подвиг.
     А вот вам третий подвиг, которого тоже никто не  может  сделать,  кроме
генерал-губернатора.   Все    европейские    государства    теперь    болеют
необыкновенной сложностью всяких законов и  постановлений.  Повсюду  заметно
одно  замечательное  явление,  а  именно:  законы   собственно   гражданские
выступили из пределов и ворвались в области, им не  принадлежащие.  С  одной
стороны,  они  вторгнулись  в  область,  состоявшую  долго  под  управлением
народных  обычаев;  с   другой   стороны,   они   вторгнулись   в   область,
долженствующую оставаться вечно под управлением  церкви.  Случилось  это  не
насильственно: разлив гражданских законов произошел  сам  собою,  встретивши
повсюду пустые, себя не ограждавшие места. Мода подорвала обычаи,  уклонение
духовенства от прямой жизни во  Христе  оставило  на  произвол  все  частные
отношения каждого человека в его частном быту. Законы гражданские взяли то и
другое, как оставленных сирот, под свою опеку  и  оттого  только  стали  так
сложны. Сами же по себе они вовсе не пространны, и если возвратится то,  что
законным образом должно принадлежать обычаям, и то, что должно  поступить  в
вечное владение церкви, тогда их может заключить только одна книга,  которая
обнимет  одни  крупные  уклоненья  от  общественного  порядка  и   отношенья
собственно государственные. Все до единого теперь видят, что множество  дел,
злоупотреблений и всяких кляуз  произошло  именно  оттого,  что  европейские
философы-законодатели  стали  заранее  определять   все   возможные   случаи
уклонений,  до  малейших  подробностей,  и   тем   открыли   всякому,   даже
благородному и доброму,  пути  к  бесконечным  и  несправедливейшим  тяжбам,
которые затевать он прежде почел  бы  бесчестнейшим  делом,  но  которые  он
затевает теперь смело, увидя в каком-нибудь пункте постановлений возможность
и  надежду  получить  когда-то  потерянное  добро  или  же   просто   только
возможность оспаривать владенье другого. Он уже идет  горой,  как  герой  на
приступ, и не глядит вовсе на своего супротивника, хотя бы тот лишился через
это последней своей рубашки, хотя бы он пошел по миру со всей семьей  своей.
Человеколюбивый производит теперь бесстыднейшим образом в виду всех жестокое
дело и даже им хвастается, тогда как он устыдился бы и самой  мысли  о  том,
если бы служитель церкви поставил их обоих лицом ко Христу, а не  презренным
выгодам личным и если бы завелось так, как и  быть  должно,  чтобы  во  всех
делах запутанных, казусных, темных, словом - во всех тех делах, где угрожает
проволочка  по  инстанциям,  мирила  человека  с  человеком  церковь,  а  не
гражданский закон. Но вот  вопрос:  как  это  сделать?  Как  сделать,  чтобы
гражданскому  закону  отдано  было  действительно  только  то,  что   должно
принадлежать гражданскому закону; чтобы  обычаям  возвращено  было  то,  что
должно оставаться во власти обычаев, и чтобы за  церковью  вновь  утверждено
было то, что должно вечно принадлежать церкви? Словом, как возвратить все на
свое место?  В  Европе  сделать  этого  невозможно:  она  обольется  кровью,
изнеможет  в  напрасных  бореньях  и  ничего  не  успеет.  В   России   есть
возможность;  в  России  может  это   нечувствительно   совершиться   -   не
какими-нибудь  нововведениями,  переворотами   и   реформами   и   даже   не
заседаньями,  не  комитетами,  не  преньями  и  не  журнальными  толками   и
болтовней; в  России  может  этому  дать  начало  всякий  генерал-губернатор
вверенной его управлению области, и как просто: не чем  другим,  как  только
собственной жизнью своей. Патриархальностью жизни своей  и  простым  образом
обращенья со всеми он может вывести  вон  моду  с  ее  пустыми  этикетами  и
укрепить те русские обычаи,  которые  в  самом  деле  хороши  и  могут  быть
применены с пользой к нынешнему быту. Он может сильно подействовать  на  то,
что отношенья между собою как жителей городов, так и помещиков станут проще;
а уничтоженье  этой  сложности  светских  отношений,  какая  ныне,  уменьшит
непременно ссоры и неудовольствия,  которые  возникнули,  как  вихри,  между
обитателями городов. Так же, как на водворенье обычаев, может  подействовать
генерал-губернатор на законное водворенье церкви в нынешнюю  жизнь  русского
человека: во-первых, примером  собственной  жизни,  а  во-вторых,  -  самими
мерами, не принудительными и насильственными, но сильнейшими в несколько раз
всяких насильственных. Об этом когда-нибудь мы с вами поговорим после, когда
вы действительно возьмете должность, а до того времени скажу вам только  вот
что: если уже простой обычай сильнее всякого  письменного  закона,  а  между
прочим, что такое обычай, если рассмотреть его строго? Иногда он  просто  не
имеет никакого значенья в нынешнем  времени,  установлен  неизвестно  зачем,
пришел неизвестно откуда; не  слышишь  даже  авторитета,  его  утвердившего;
иногда он тянется еще от времен  язычества,  противуположен  христианству  и
всем элементам новой жизни. И если при всем этом обычай так силен,  что  его
трудно бывает изгладить в продолжение многих  лет?  Что  же,  если  введется
такой обычай, который основан  на  разуме,  единоустно  и  единодушно  будет
признан всеми и освящен свыше самим Христом и  его  церковью?  Такой  обычай
пойдет во веки веков, и не сокрушит его никакая сила, какие бы ни  наступили
всемирные колебания. Но этот предмет велик; о нем нужно поговорить умно, а я
для того глуп. После,  когда  бог  поможет  и  вразумит  меня,  может  быть,
что-нибудь скажу. Работ вам будет много. Крепитесь и берите твердо должность
генерал-губернатора, если только она будет вам предложена. Вы  исполните  ее
теперь именно  так,  как  следует,  и  сообразно  тому,  чего  требует  само
правительство, то есть -  бодрящею,  освежающею  силою  пронестись  по  всей
области, всех воздвигнуть, всех освежить, всех настроить, всему дать  толчок
и обратиться потом в другую губернию затем, чтобы и там произвести то же. Вы
сами увидите, что должность эта непременно должна быть временная, иначе  она
не имела бы смысла, потому что внутренний  организм  губернии  достаточен  и
полон, и нет надобности в другом управителе, кроме гражданского губернатора.
С богом же, и не бойтесь ничего! Но, хотя бы пришлось вам  занять  и  другую
должность, руководствуйтесь теми же правилами: не забывайте нигде, что вы на
время. Устрояйте так дела, чтобы они не только при  вас  шли  хорошо,  но  и
после вас; чтобы не мог ничего сдвинуть ваш преемник, но вступил бы невольно
уже  сам  в  утвержденные  вами  границы,  держася  вами  данного  законного
направления. Христос научит вас, как закалять дело накрепко и навеки. Будьте
отец истинный всем вам подвластным чиновникам и  каждому  помогите  свято  и
честно  исполнить   должность   свою.   Подавайте   братски   руку   всякому
освобождаться от его собственных  пороков  и  недостатков.  Имейте  на  всех
влияние, но влияние единственно затем,  чтобы  заставить  каждого  иметь  на
самого себя влияние. Смотрите также, чтобы  никто  не  опирался  чересчур  и
слишком  на  вас,  как  на  собственный  посох  свой,   подобно   тому   как
римско-католические дамы опираются на духовников своих, без воли которых они
не смеют переступить в другую комнату и ждут для этого  исповеди;  но  чтобы
помнил человек, что нянька дается ему на время, а  не  навсегда  и  что  как
только отступает от него наставник, тут-то ему и  следует  блюсти  за  собой
осторожней, чем когда-либо прежде, помня ежеминутно, что уже  некому  теперь
смотреть за ним, и содержа, как святыню, в своей памяти  всякое  слово,  ему
сказанное. Старайтесь также, чтобы не было плача  при  расставанье  с  вами,
если бы случилось вам оставлять вашу должность, но чтобы бодрей и свежей еще
глядел каждый вперед, а потому ко дню расставанья копите все, что хотели  бы
вы сказать в наставленье каждому: в этот день будут для них святы все  слова
ваши, и то, чего бы они не приняли и не исполнили прежде, то теперь примут и
после вас исполнят. Для меня наилучшая минута - время  расставанья  с  моими
друзьями; всяк из друзей моих, кто теперь ни расстается со мной,  расстается
весело и светлеет духом. Вам подтвердят это все те, которые расставались  со
мною в последнее время. Я даже уверен,  что  когда  буду  умирать,  со  мной
простятся весело все меня любившие: никто из них не заплачет и будет гораздо
светлее духом после моей смерти, чем при жизни моей.  Еще  скажу  вам  слово
насчет любви и  всеобщего  расположения  к  себе,  за  которыми  многие  так
гоняются. Заискивать любви к себе есть незаконное дело и не должно  занимать
человека. Смотрите на то - любите ли вы других, а не на то -  любят  ли  вас
другие. Кто требует платежа за любовь свою, тот подл и далеко не христианин.
О, как я благодарен за то, что еще от детства вселил в меня  бог  непонятное
мне самому чувство бежать от всяких неумеренных излияний, даже родственных и
дружеских, как от чего-то приторного  и  неприятного.  Как  это  верно,  что
полная любовь не должна  принадлежать  никому  на  земле.  Она  должна  быть
передаваема по  начальству,  и  всякий  начальник,  как  только  заметит  ее
устремленье к себе, должен в ту же минуту обращать ее  к  поставленному  над
ним  высшему  начальнику,  чтобы  таким  образом  добралась  она  до  своего
законного источника, и передал бы ее торжественно в виду всех всеми  любимый
царь самому богу.    

 

Н.В. ГОГОЛЬ. ЗАНИМАЮЩЕМУ ВАЖНОЕ МЕСТО (1)

Н.В. ГОГОЛЬ. ЗАНИМАЮЩЕМУ ВАЖНОЕ МЕСТО (2)