* * *

 

По каким признакам, "родимым пятнам" знают Сибирь в мире, на каких "китах", на посторонний взгляд, она стоит?

 

Во-первых, огромные малозаселенные пространства с "низкой одаренностью природы" (слова немецкого географа А. Гетнера), пространства настолько великие, что до сих пор оказались не под силу России, которая стоит перед ними в удивлении и бездействии.

 

Во-вторых, выстуженные, чрезвычайно суровые пространства, наполовину не оттаявший гигантский ледник, с малой производительностью и скудными урожаями. Спящий великан.

 

Зато щедрые запасы геологических эпох, сказочно богатые недра, "золотое дно".

 

А отсюда: запасная земля не только для России, но в будущем для всего человечества.

 

Да, пространства великие и меньше они пока не стали. Около половины азиатского материка. 23 Франции уместятся в Сибири. Больше двух третей нынешней России. Можно сказать, что не Сибирь впадает в собственно Россию, которая четыре столетия назад ее присоединила к себе, а Россия впадает в Сибирь. Европейская, зауральская часть России начинает играть по отношению к Сибири все более подчиненную, приточную роль; центр тяжести (экономической) уже сегодня переместился на восток, а со временем, я думаю, сюда переместится и политический центр. При том, разумеется, условии, если Россия останется в нынешних границах.

 

Выстуженность и малопродуктивность Сибири сильно преувеличены. Общее потепление на Земле не обошло и Сибирь. В моих родных местах близ Иркутска пятьдесят лет назад 40-градусные морозы зимой считались нормой, а теперь и 30-градусные в редкость. Правда, перейдя 2000-й рубеж, Сибирь снова дала о себе знать, ахнув по своим южным областям 50-градусной стужей. Полюса холода в Якутии, разумеется, остались полюсами холода с самыми низкими температурами на Земле, полярные ночи не посветлели, а денно и нощно горящие факелы отходящего газа на нефтепромыслах тюменского севера не обогрели бескрайние болотистые топи. Сибирь в этом смысле есть Сибирь, но невыносимым ее климат нельзя было назвать и раньше, когда она отапливалась дровами, тем более нельзя назвать теперь. Она не дождалась городов со стеклянными крышами в северных широтах, какие вычерчивались на ватманских листах в недавнюю эпоху заболевания "сибиркой" - жаром преобразования Сибири в полуфантастический край с управляемой погодой и висячими садами, но это ей и не нужно. Что касается садов - они есть и без всякой фантазии; Сибирь настолько велика, что она никак не может быть всюду одинаковой и запаслась на юге (на Алтае, в Минусинской котловине Красноярского края) благодатными углами с фруктовым изобилием. Хлеб в Западной Сибири сам Господь велел сеять (ныне оставил это веление), хлеба здесь выращивалось столько, что им не составляло труда накормить всю Россию. Для противников строительства через Сибирь железной дороги в конце прошлого века это было главным аргументом: Сибирь завалит Европейскую часть России дешевым хлебом, а той и своего девать некуда. Когда же Транссиб пустили, на Урале на границе с Сибирью провозимое зерно облагалось пошлиной - как из чужой страны.

 

Не горевала без хлеба, без медов, без масла и Восточная Сибирь. "Илимская пашня" по долине притока Ангары, в местах отнюдь не ласковых, в XVIII, в первой четверти XIX века снабжала хлебом весь огромный северо-восток Сибири - и без особой натуги.

 

...Сибирь красива, и тот, кто с равнодушием взирает на ее лик и одежды, не понимает ничего в красоте. Здесь не может быть пышности южных широт, линии здесь у Мастера рельефные, мощные, дерзкие, краски не тлеющие, а самоотверженно и чисто горящие, самородные. При громадности Сибири в ней все виды красоты, от самой скромной до самой щедрой, но всюду необъяснимая, вышняя, размашистая красота величия этой земли. Стоя, к примеру, перед Байкалом, не думаешь, красив ли он, - нет, паришь высоко над его глубинами, купаешься в синеве его могучих вод, величествуешь под его мощным небесным окрылом и не пытаешься понять, из чего составляется это чудное "полетное" настроение, эта редкая одухотворенность... А в Саянах, на Алтае - разве не тот же самый, какой-то даже и не сказочный, не фантастический, а вполне реальный до самозабвения "отрыв", какая-то сияющая переполненность картиной. Нет на свете бедной земли - бедна душа, не видящая богатства, но сибирский окоем, широкий, глубокий, вбирающий много, вызывает жажду смотреть и смотреть, читать и читать волнующие письмена.

 

Сибирь богата, богата до сих пор, но эта ее удача сделалась и ее несчастьем. Бедность можно и приветить, богатство хочется сорвать. Если бы не природная расчетливость Сибири, не самозащитная скроенность, мало бы что от нее осталось. Нынешние поколения людей (это относится не только к России), необычайно прожорливые и неудержимые, без зазрения совести, оставив даже и оправдания, за век один спустили большую часть запасов, которые природа готовила многие тысячелетия. Горькая чаша сия не миновала и Сибирь. Но в одних случаях она разместила кладовые в таких далях и топях, что скорой рукой не взять, и алкай не алкай, а достанется и потомкам, как исполинский, не имеющий названия, железорудный подземный кряж, пересекающий Западную Сибирь с юга на север не на одну сотню километров; в других случаях, как кузбасские угли, наворотила такими глубинами, что хоть подавись, а хватит с запасом и на новый век. А если б подоступней - ворвались бы, как во многих иных местах, и не столько взяли, сколько разбросали, разлили, исковеркали. Ворвались бы не как наследники, имеющие наследников и заинтересованные в продолжении наследства, а как орда набежников, явившаяся на чужое и торопящаяся до прихода хозяев снять сливки и скрыться.

 

Такой стиль "освоения" Сибири давно уже стал нормой.

 

Предок был несравненно аккуратней.

 

Археологические раскопки стоянки человека эпохи мезолита (раскопки велись в устье реки Белой неподалеку от Иркутска) вскрыли одну любопытную подробность его культуры - "хозяйственные ямы" для мусора. Десять тысяч лет назад сибиряк, которого, надо полагать, было не густо, подле жилища своего не свинячил. Каков дикарь?! Русские, придя в Сибирь, еще застали обычай тунгуса: перед тем как рубить дерево, страстно просить у него прощения. В то время это были самые многочисленные племена, кочующие по просторам восточной и северо-восточной Сибири, а значит, обычай сей творился всюду, и не одними тунгусами. Обожествление природы, чувствование ее боли как своей собственной - как бы это пригодилось нам теперь даже в тысячной доле и какие сбережения, прежде всего моральные, остались бы у человека!

 

С покорением Сибири в первые же три-четыре десятилетия был выбит соболь, имеющий несчастье носить роскошную шубу. Принялись за лису, белку, морского котика, за котиком двинулись на Камчатку и Аляску. В XVIII веке метрополия требовала от Сибири серебро. Опять сняли пенки и отрекомендовали Сибирь как безнадежную бедность. В XIX началась золотая лихорадка. У всякого времени возникали свои запросы к Сибири. А с ними не прекращался поток искателей удачи. Уже укоренившееся население с трудом, и не без собственного урона, переваривало эти мутные наносы. К ним надо прибавить уже упоминавшуюся уголовную ссылку, влиявшую на местные нравы. Правда, выпадала и поддержка, к примеру, в лице староверов, шедших в Сибирь семьями (отсюда и название "семейские"), или двух больших потоков польских повстанцев в прошлом веке. Вообще же сибиряк постоянно вынужден был жить на берегу переселенческого моря, которое било и било в него приливными волнами из чужих широт. Они несли другие обычаи, другие вкусы и приемы жизни. Приходилось держаться настороже: что годится и что нет, что можно принимать и что необходимо отторгать. Только выправится, оправится, взбодрится - новая волна. После крестьянской реформы 1861 года за полвека Сибирь приняла более четырех миллионов переселенцев, почти столько же, сколько насчитывалось в ней своего населения. Немудрено было и захлебнуться, потерять свое лицо. Сибиряк выстоял. Не сразу и не легко, с помощью земли, которая умела стать плотью и духом новопришельца, втягивая его в себя, как пленника. Когда зимой 1941 года сибирские дивизии пришли на выручку Москве, это были единого покроя сибиряки, воспитанники своего взыскательного края.

 

И тогда еще было не поздно свернуть Сибирь с курса ее неприкрытого и беспощадного обирания, сделать ее не только обитаемой, но и "домашней", уютной, обихоженной, найти ту норму отношений человека с природой, при которой бы и человек был сыт, и природа цела. Конечно, вычленить Сибирь из общего - исковерканного - хозяйственного организма России непросто и, вероятно, невозможно, и тем не менее за щедроты и страдания свои, как молодая неустоявшаяся страна, она заслуживала лучшей участи. Опираясь на нее, как на надежный тыл, образумившаяся Россия могла бы предложить свой, не столь губительный вариант цивилизации.

 

После войны стала накаляться гонка с Западом и от Сибири потребовали "сибирского ускорения", то есть многократного увеличения ресурсной отдачи. Вспыхнула горячка великих строек. Гидростанции, заводы, комбинаты - все самое крупное и мощное в мире. Никогда еще слово "Сибирь" не звучало так громко и открыто, с такой опьяняющей призывностью. Каждый год сюда ехали по комсомольскому набору многие тысячи молодых рабочих рук, остальное, оголяя сибирскую деревню, добиралось на местах. Сибирь превратилась в гигантскую строительную площадку: на полотнищах, на стенах времянок, на каменных глыбах, которыми перегораживали реки, крупно и уверенно выводилось: "Мы покорим тебя, Ангара!", "Мы покорим тебя, Енисей!" и т. д. На покоренную три с половиной века назад Сибирь шли новым приступом, спешно и энтузиастически выворачивая ее наизнанку. Выворачивая наизнанку в прямом смысле: за год здесь перелопачивалось от двух до трех миллиардов кубометров земли.

 

Сибирь нуждалась в освоении. На более чем половинной территории бывшего Советского Союза здесь проживала только десятая часть населения. Сибиряк не собирался выполнять роль собаки на сене: сам не ам и другому не дам. Но вовлекать в хозяйственный и культурный оборот лежащие втуне земли, чья очередь подошла служить человеку, следовало грамотно и бережно. Так много насилием человек в дикости и жадности погубил и так мало у него осталось, что он должен был научиться ценить оставшееся, дающее продолжение жизни. В Сибири не научились.

 

Бросившись в стройки, запустили здесь пашню, превратив ее сплошь в "зону рискованного земледелия". Считалось, что нефтью, алюминием, целлюлозой все окупится - и хлеб, и Байкал, и чистый воздух.

 

Хорошо, не успели повернуть на юг сибирские реки. Тогда бы совсем: прощай, Сибирь!

 

Пострадал и сибиряк: все, что формировали природа, отдаленность, самообеспечение, здоровый консерватизм, - все приобретает общее выражение и перерождается на один лад. Его навсегда, кажется, оставила надежда, что государство способно озаботиться его краем не ради одной сегодняшней выгоды, а ради будущего прочного благополучия. Нравственные крепи при виде узаконенного разбоя ослабли, землеухожные жилы усохли, и последний, гулко аукнувшийся в широких сибирских горизонтах, клич: "однова живем!" - он воспринял как возможность взять то, что неизбежно растащат другие.

 

* * *

 

С тем и пришла Сибирь в сегодня - обескровленная, с жестокими ранами от покорительских ударов в одних местах и заброшенностью, полной оставленностью в других. При коммунизме держался и нарастал рабочий ритм, сейчас, с развалом и смутой в государстве российском, остановлены совсем или едва тянут "самые крупные и мощные в мире", которые строились с неслыханным пафосом. Где тянут, продукция сразу от станка и от лотка гонится за границу - рабочим на корку хлеба, разного рода хозяйчикам на валютные счета. Сибирь всегда страдала от стервятников, сначала вольноохочих, затем ведомственных, но никогда еще они не кружили такими большими стаями, как теперь. Представители компаний со всего света пикируют на вскрытые и еще не вскрытые месторождения - на тюменскую нефть, на кузбасские и якутские угли, на ленское золото и газ, северные алмазы, забайкальские руды... Политическая неустойчивость в России заставляет их в последнее время быть сдержанней в обещаниях и инвестициях, но аппетитов ничуть не умерила.

 

На больное тело все беды разом. На дальневосточные и восточносибирские земли "ползучей" колонизацией двинулись китайцы - торговцы, строители, огородники, компаньоны, советники. В больших городах они держатся дружными и цепкими, все прирастающими колониями, окрестности обживают с неспешной обстоятельностью, не чураясь никакого дела и вступая в браки, роднясь с коренными сибиряками. Счет идет уже на многие сотни тысяч, а то и на миллионы. Почти полуторамиллиардный Китай, зависший над малонаселенной Сибирью, - сегодня это тревога, пощипывающая сердце, от которой хочется освободиться, отодвигая ее в будущее, а завтра... завтра все может быть. История обязательств не дает.

 

И это при том, что в Сибири и старые межнациональные швы все еще побаливают. В перестроечные и постперестроечные годы здесь погуляли всякие общественные ветры, надувшие раскольничьи мысли и движения - то, отдельно от России, за Соединенные Штаты Сибири по образцу Соединенных Штатов Америки, то за самостоятельные, в границах автономий, государства, то за присоединение Бурятии к Монголии, а Якутии... хоть к Турции. Мелконационалистическая претенциозность не миновала, кажется, ни один народ, ни народец. Но дурман от непривычки к разумной свободе постепенно проходит, трезвые головы начинают брать верх. Как и куда Якутии (республика Саха) отделяться, если "титульное" население составляет в ней только третью часть? В Бурятии еще меньше, в Хакасии - 14 процентов. Можно, играя в демократию, избирать президентов в каждом улусе, можно отказаться от "империалистического" русского языка и броситься к английскому, с упрямством, без надежды на урожай, сеять семена собственной самодержавности, но вековую сращенность с Россией без трагических, во многих случаях смертных, последствий не преодолеть.

 

Но и тут лишь одна дипломатия: будет в России порядок, сумеет она остановить свое экономическое и государственное падение - с нею. А нет - тогда и суда быть не может, спасайся кто как умеет.

 

Когда-то, в конце прошлого века - начале нынешнего, много шума в мире наделал проект Трансаляско-Сибирской железной дороги, которую предполагалось вести северней Транссиба. Строительство брали на себя западные фирмы, в основном американские, условие было "пустяковым": полоса отчуждения вдоль всей трассы шириной восемь миль в каждую сторону. Это составляло почти триста тысяч квадратных километров. И - с правом распоряжаться по своему усмотрению. В российском правительстве сыскались сторонники проекта - тоже, надо полагать, небескорыстно. Но проект не прошел: противники, не склонные торговать Сибирью, победили.

 

Несколько лет назад впервые было запущено предложение американского экономиста Мида о продаже Сибири США (разумеется, не официальное, "разведочное"). Назначается предварительная цена: несколько триллионов долларов. Звучит щедро, но в действительности это задарма в сравнении с тем, что стоит Сибирь. Но дело, разумеется, не в том, что мало дают, а в том, что и речи не должно идти о возможности подобной сделки, которая явилась бы для России покупкой для себя смертного приговора. И, даже превратившись в последние годы в страну фантастического саморазрушения, она едва ли решится на последний шаг.

 

Но, заведя в "хозяйстве" рынок, меньше всего настроенный на собственные интересы, приходится плясать под его дудку. По частям Сибирь распродавали во все 90-е годы. Пока не землю, не Байкал, не долину Оби, но алюминиевые заводы, лесопромышленные комплексы, комбинаты - или в руки иностранных граждан (братья Черные из Израиля), или в паутину подставных рук, не блистающих чистотой. Сейчас эти руки тянутся к крупнейшим в мире сибирским гидростанциям, в жертву которым в свое время были принесены (затоплены) миллионы гектаров лучших пойменных земель. И эти же руки торопят Думу с принятием закона о продаже земли.

 

А пока - застыла Сибирь от неопределенности своей судьбы. Где-то там на ее просторах проложены рельсы БАМа, плещет звонкой волной, самым первым богатством в мире, Байкал, распаханы алтайские степи, шумят леса. Где-то там все это должно быть, но мы знаем сегодня хуже, чем полтораста лет назад при обозной связи, есть ли все это в действительности. В информационных сумерках даже мы, сибиряки, мало что ведаем о своем крае, раздерганном на удельные княжества. Электронные СМИ, чуду и возможностям которых мы еще недавно так радовались, быстро одичали и, кроме борьбы за власть и приключенческой хроники, ни о чем больше говорить не желают. В Красноярске губернатор Лебедь устраивает на нары промышленника Быкова, во Владивостоке губернатор Наздратенко никак не может совладать с полусумасшедшим Черепковым... А ходят ли по БАМу поезда, пробит ли там до конца Северо-Муйский тоннель, колосятся ли хлеба на алтайской пашне, жив ли Омский народный хор, продолжают ли варить на Байкале целлюлозу и остаются ли "легкими планеты" сибирские леса, немало поредевшие от вырубок, - все это как бы вне сегодняшней действительности и все это как бы и не нужно знать по нашему общему обочинному положению.

 

И громкое имя Сибири потускнело и ослабло. Нет в нем больше ни зазывности (она звучит, должно быть, только для хищников), ни твердости, дающей уверенность, что да, крепка здесь земная порода и крепкой породы здесь человек. Приходится держать это в уме, а расчеты вести невеселые: сколько Сибири осталось в Сибири и сколько ее улетело в тартарары.