Меню сайта
Категории раздела
| Антология Русской Мысли [533] |
| Собор [345] |
| Документы [12] |
| Русская Мысль. Современность [783] |
| Страницы истории [358] |
| Антология Русской Мысли [533] |
| Собор [345] |
| Документы [12] |
| Русская Мысль. Современность [783] |
| Страницы истории [358] |
 ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Говорят, одержимость — болезнь древности. Я думаю — она вечная, и лишь в иные времена усиливается и распространяется.
Наше время для нее благоприятно. Участились случаи, тяжелые и легкие, и всегда разнообразные, всегда в зависимости от индивидуальности.
Одержимость не нападает сразу; она развивается постепенно; и в течение некоторого периода можно еще слушать человека и принимать его за прежнего, не догадываясь о том, что с ним случилось.
Это период — опасный для недогадливых. Нужно стараться помочь им поскорее раскрыть глаза. И я обращаюсь к тем из слушателей и читателей проф. И. А. Ильина, которые не потеряли способность рассуждать: попробуйте отнеситесь внимательнее к последним его книгам и к фельетонам на страницах «Возрождения». Вы увидите, может быть, нечто новое.
Вот хотя бы недавняя статья «Дух преступления»100. Относительно содержания ее спорить не будем — не спорят с авторами таких статей, мы только со спокойствием рассмотрим, что она из себя представляет.
Вглядитесь: разве ее написал философ Ильин? Разве какой-нибудь философ — да что философ! просто человек с размышлением — позволил бы себе так обращаться со словами и понятиями?
У Ильина нет определений; он действует странным и упрощенным способом — посредством знаков равенства. Берет одно слово, берет другое, какое ему соизволится, ставит между ними знак равенства, и конец: считайте, что это синонимы. Отсюда уже идут выводы, настолько же лишенные смысла, насколько неосмысленно и произвольно было наложение одного слова на другое.
Чтобы пояснить этот способ, вот примерное упражнение с словом «война».
Война = Крестовые походы. Крестовые походы == подвиг. Таким образом: война = подвиг; это синонимы. Каждый раз, когда произносится слово «война», понимайте: «подвиг».
Или так (с равным правом): война = германская война. Германская война == коварство. Значит: война == коварство; это синонимы. Каждый раз, когда произносится слово «война», понимайте: «коварство».
Одинаковый произвол — и одинаковое бессмыслие.
Именно этим способом, конечно, невозможным для человека, считающегося с условиями разумного мышления, оперирует Ильин: революция = большевизм. Большевики = преступники. Таким образом: революция = преступление; это синонимы. Каждый раз, когда пишется «революция» читайте: «преступление».
Начертав свой первый знак равенства (революция == большевизм), Ильин делает ради второго (большевики == преступники) что-то вроде диверсии в сторону большевиков, крайне торопливо и ненужно, ибо новых доказательств их преступности не приводит; да и никаких, пожалуй, не приводит, ограничиваясь, главным образом бренно, «обзываньем» их каторжниками, уголовщиной и т. д., что также новости для нас не имеет. Но это понятно. Ильин очень спешит и подчеркивает: «Революция в том, что революционеры всех ограбили». Через несколько строк, опять курсивом: «И все это есть революция» (читай: преступленье).
Все ясно, дальше оставалось бы доказывать разве, что преступленье — преступно, а это доказательств не требует. К тому же Ильин опять торопится. Преступленье установлено; надо, значит, найти всех преступников, всех прикосновенных к преступленью, посадить их на скамью подсудимых и озаботиться о достойном наказанье. Впрочем, что касается наказанья, то оно известно: Ильин уже объявлял о нем. Это «в строгой последовательности — пресеченье, безжалостность, казнь».
Для раскаявшихся и малосознательных сообщников будет допущено, вероятно, снисхожденье: эти «рабы биты будут меньше».
Розыск злодеев и преступников не долог, не труден: уголовной бандой грабителей и убийц с их сообщниками оказывается вся русская интеллигенция. Да и действительно: ведь «революция — большевизм — преступленье» не три слова, а одно; значит, бывшие, настоящие и будущие, активные и не активные революционеры — большевики; они же — преступники или, в крайнем случае, сообщники. А так как я не знаю, найдется ли хоть один русский интеллигент, который мог бы представить достаточные для Ильина доказательства, что он и помышлением никогда революции (преступленья) не касался, то ясно: на скамье подсудимых вся русская интеллигенция. Так есть так и быть должно; и бывший философ Ильин так это и объявляет.
Судебный процесс он ведет стремительно, впрочем, находит время для попутного глумленья над обвиняемыми. Это вообще характерная черта для теперешнего состояния философа — осыпать бранью, попросту обзывать своих «преступников» всяческими словами: ах вы такие-сякие, уголовщина, каторжники, воры злодейские! Что, молчите небось! Страшно?
И едва лишь почудится ему, что кто-то собрался открыть рот,— последний окрик:
— Довольно! Я — знаю, что говорю! А вы — слушать и молчать!
Конечно, молчать; не спорить же с человеком в пене? Говорить надо не с ним, но о нем, о его состоянии, о его писаниях.
Да какие уж это писания? Это буйство, а не писания. Одержимому свойственно буйствовать (даже тихий, и тот без своего — тихого — буянства не обходится). Однако буйствовать на улице или хотя бы в переулке «Возрождения» до сих пор не позволялось. Как раз Струве, — если память мне не изменяет, — всегда, во всех своих положениях, был против буйства. И то, что уличное буйство Ильина им ныне поощряется — будит во мне горестное подозрение: да уж не коснулась ли и его та же зараза? Сам-то Струве — уж вполне ли Струве?..
Люди, имеющие отношение к религии, должны скорее других догадываться о несчастии, постигшем Ильина. Ведь он, изрыгая свои беспорядочные проклятия и угрозы, еще претендует и на «христианство», еще пытается и на него опереться, мешает с бранными какие-то «христианские» слова. Для человека мало-мальски религиозного это уж совсем должно быть нестерпимо; и должно сразу открыть ему глаза. От лиц, высокоавторитетных в этой области, мне пришлось слышать два кратких определения последней «деятельности» Ильина: «военно-полевое богословие» и — еще выразительнее и прямее — «палачество».
Да, всем, имеющим и не имеющим отношение к религии, революционерам и антиреволюционерам, левым и правым — всем, сохранившим человеческое соображение и человеческие чувства --должны мы неустанно твердить: будьте внимательны, это в ваших же собственных интересах. Попробуйте следить не за тем, что говорит Ильин, а как он говорит; и вы тотчас увидите, что это не философ пишет книги, не публицист фельетоны: это буйствует одержимый.
ВОЕННО-ПОЛЕВОЕ БОГОСЛОВИЕ
3. Н. Гиппиус дает в «Последних новостях» давно заслуженную отповедь лжефилософу, кликушествующему на страницах «Возрождения», г. Ильину.
По поводу последней его статьи она говорит:
Вглядитесь: разве ее написал Ильин? Разве какой-нибудь философ — да что философ! просто человек с размышлением — позволил бы себе так обращаться со словами и понятиями?
Г. Ильин находится, по ее мнению, в инкубационном периоде одержимости. «Период опасный для недогадливых». Пока человек не окончательно спятил, «его еще можно слушать и принимать его за прежнего».
Недогадливые редакторы могут даже печатать его, хотя г-жа Гиппиус начинает тоже побаиваться за здоровье маститого комсомольца, редактирующего «Возрождение».
Но уже спорить с таким человеком «в пене» — бесполезно.
Да какие уж тут писания? Это буйство, а не писания. Одержимому свойственно буйствовать (даже тихий, и тот без своего — тихого — буянства не обходится). Однако буйствовать на улице или хотя бы в переулке «Возрождения» до сих пор не позволялось. Как раз Струве, — если память мне не изменяет, — всегда, во всех своих положениях был против буйства. И то, что уличное буйство Ильина им ныне поощряется — будит во мне горестное подозрение: да уж не коснулась ли и его та же зараза? Сам-то Струве — уж вполне ли Струве?..
Люди, имеющие отношение к религии, должны скорее других догадываться о несчастии, постигшем Ильина. Ведь он, изрыгая свои беспорядочные проклятия и угрозы, еще претендует и на «христианство»; еще пытается и на него опереться, мешает с бранными какие-то «христианские» слова. Для человека мало-мальски религиозного это уж совсем должно быть нестерпимо и должно сразу открыть ему глаза. От лиц, высокоавторитетных в этой области, мне пришлось слышать два кратких определения последней «деятельности» Ильина: военно-полевое богословие» и — еще выразительнее и прямее — «палачество».
Нам уже приходилось отметить особые свойства «возрожденской религиозности». Палачество г. Ильина лишь дополняет и украшает религию сундука г. К. Зайцева102.
«ПРАВЕДНИК»
Г. Ильин отозвался на статью 3. Н. Гиппиус письмом в редакцию «Возрождения»104.
Письмо извилистое, неспокойное и косящее во все стороны.
Профессор, упорно показывающий, что революция — преступление, смешивающий революционеров, а заодно с ними всю интеллигенцию с карманщиками и убийцами, пишет теперь:
Русская революция есть процесс стихийный и болезненный, нам надо не искать виновников106, а исследовать причины, кризис слишком глубок, слишком идеен.
Профессор не жаждет мести. Он не «мечтает о реставрации» (а о чем?). Он хочет идти в Россию «с духом братства, с духом амнистии». Прекрасно. Но ведь мы читаем в книжке проф. Ильина объяснение:
Имеет смысл сказать, что свирепая мстительность есть зло, но не имеет смысла сказать, что кровавый разрез есть зло...
Мы знаем также, что для него отрицание смертной казни есть:
благоговейный противоестественный трепет пред телом злодея.
Столыпин тоже уверял, что смертная казнь не месть, а кровавый хирургический разрез. Ленин держался приблизительно того же мнения.
Но оставим иезуитские софизмы «философа» и вспомним, что пишет «публицист» в статьях, вызвавших возмущенную отповедь 3. Н. Гиппиус.
Болтали о государстве и государыне: не было ли измены? нужен ли вообще Царь? и не лучше ли республика? И уже одним этим предрешали вопрос, ибо, перестав верить Царю, не имели уже оснований поверить кому бы то ни было.
Или:
потеряв Царя, потеряли и царя в своей голове, вторгшись с бесчестием во дворец и на форум, не могли уже устоять от соблазна последнего и всяческого бесчестия. Какое же государство возможно на бесчестии? Бесстыдно-обезьянье?
Болтали об Учредительном собрании, как если бы толпа празднословящих дезертиров и погромщиков, никому не доверяющая и ничего не уважающая,— чернь без чести,— могла бы «учредить» какой-то новый правопорядок... Какой же? Хамовластье? (см. «Молчание и болтовня»106).
Автор этих и подобных пошлостей находит возможным обвинять г-жу Гиппиус в «дурном тоне», «злобности» и «инсинуациях».
Но лучше всего последний аргумент г. Ильина.
В понимании христианства я не одинок, и духовная поддержка таких иерархов, как Митрополит Антоний, Архиепископ Анастасий Иерусалимский и Епископ Тихон Берлинский, дает мне уверенность в том, что я не изобрел никакой новой ереси.
Если так, то зачем же вилять и зачем вести фальшивые речи о братстве, амнистии и т. д.
Ведь индульгенция дана?
| |
|
| |
| Просмотров: 576 | |