АНТРОПОЛГИЯ ИМПЕРСКАЯ И АНТИИМПЕРСКАЯ

Фундаментальная наука чаще всего не озабочена прикладными вопросами. Для постановки и решения этих вопросов есть прикладная наука. Но любая наука в своем развитии направлена не только на углубление понимания природы, общества и самих себя, но и на изменение жизни людей. Соответственно, физическая антропология должна иметь какой-то продуктивный «выход». И такой выход русские антропологи видели с самого начала в изменении национальной политики, в «утряске» разнообразия имперских этносов, которая дала бы возможность им сосуществовать. Если либеральная модель общества предлагает просто отвернуться от проблемы разнообразия, изучая его, как изучают планеты: глядя в телескоп, — дистанционно, «не прикладая рук», то национально-консервативное мировоззрение всегда искало и до сих пор ищет и пытается утвердить реальный проект общежития народов России. И, разумеется, выделяет русский народ как государствообразующий. Что требует мыслить Россию как русское государство, где живут и другие народы, защищенные от дискриминации статусом национальных меньшинств.

Иван Сикорский как ученый и верноподданный Империи свои усилия как профессионала направлял не к абстрактной истине. Он изучал Империю и защищал ее. И тем самым становился мишенью для всех врагов Империи. Его фигура в истории русской антропологии так и осталась объектом для клеветнический нападок. Не только за участие в процессе Бейлиса, но и за то, что он видел, что угроза Империи исходит от польских и украинских сепаратистов и еврейских нилигистов, и открыто говорил об этом.

Сикорский видел Империю как русское государство, которое должно быть пронизано русскими чертами во всем ее пространстве. Поэтому теперь ему приписывается ориентация на насильственные методы и «дискурсивные манипуляции». Сикорский не просто фиксировал связь между расой и нацией, но и отмечал что это две формы народной жизни: раса — базовая ступень, которая переходит к нации, если соединение расовых групп органично, добровольно. Тем самым формируется раса-нация — биологическая и одновременно культурно-политическая общность.

Что в этой конструкции органического единства русского народа не нравится либеральному комментатору? Во-первых, такое единство предполагает существование русского народа. Во-вторых, оно снимает сепаратистские поползновения выдуманных «наций». Когда Сикорский говорит, что украинской нации нет и никогда не было, либерал ехидно хихикает: так ведь потому что и русской нации нет! Но Сикорский основывался на реальности: дробление на великорусов, малороссов и белорусов связано с несущественными, второстепенными, скорее лингвистическими, чем антропологическими особенностями. У так называемых украинцев нет ни политической, ни расовой истории. И Сикорский доказывал это, разоблачая антинаучные построения известного «творца украинской нации» Грушевского, который основывал их на единственном критерии — черепном указателе. Сикорский же привлекал широкий набор лицевых, носовых, глазничных указателей. И показывал, что расовых различий между великороссами и малороссами не существует, а «украинство» — это доведенная до абсурда лингвистическая шизофрения. Преобладание великорусского языка в письменности, как указывал Сикорский, проявилось только в конце XVIII века. Возможно, речь шла просто об исторической случайности или же о периоде, когда великорусская грамотность начала доминировать в силу большего развития великорусских территорий. Но Сикорский предпочитает видеть здесь «перевес воли», обусловленный большей долей «финской составляющей» у великороссов, которая обусловила более стойкий волевой уклад.

Конечно, некоторые моменты в этих рассуждениях Сикорского не укладываются в терминологию современной науки. Но общее направление его мыслей совершенно верно и полностью соответствует современным данным науки. Что касается либеральной критики, то она цепляется к устаревшим формам изложения, спекулируя на изменениях языка науки. Базовое расхождение состоит в том, что либералы пытаются разнообразие признаков в расовой группе представить как ее отсутствие, а научный подход говорит о том, что разнообразие может быть столь же характерно для расовой группы, что и черты сходства в ней: вариации отдельных признаков могут быть характерны именно для этой группы, а у другой наблюдаться с существенно отличной частотой. Либералы любое разнообразие используют для доказательства, что народов не существует, а существуют лишь индивиды. Наука опровергает этот домысел, подтверждая общеизвестное: народы существуют, они разнятся не только культурой, но и физическими параметрами. Что, собственно, ясно и из того, что политические, языковые, культурные границы замыкают сообщества людей, затрудняя проникновение в них пришлых элементов, что обеспечивает родство в замкнутом (не абсолютно, но относительно) сообществе, а из родства складывается народ — родные друг другу люди, имеющие общие черты как родственники.

Не имея достаточных данных, Сикорский высказал верную гипотезу о том, что русские — одна из наиболее однородных групп арийцев, которая, наряду с германцами, развивает национальные основы жизни. Не имея достаточных данных о самом русском народе, Сикорский пытался решить общие проблемы характеристики русских через «другого» — традиционно негативный образ еврея. Либеральный критик, разумеется, называет это «антисемитизмом» и ехидствует по поводу того, что «русский вопрос» никак не решается без «еврейского». И, собственно, обсуждая «человека Империи» сам более чем наполовину заполняет страницы своего труда именно «еврейским вопросом». Если Сикорскому это простительно в силу недостатка данных, то современные знания не дают никаких оснований привязывать изучение антропологии русских к антропологии евреев. В данном случае исследовательские задачи принципиально различны как по объекту исследования, так и по методике (в силу того, что русские живут преимущественно компактно, а евреи — в диаспорах).

Чтобы дискредитировать Сикороского перед лицом истории, либеральный комментатор пускается на всевозможные ухищрения: обвиняет ученого в «западничестве» и противоречии со славянофильской доктриной (якобы, утверждавшей, что русские — неевропейский народ), попрекает его тем, что он лично не ездил в археологические экспедиции и не проводил измерений (что было естественно для теоретика, которому необходимо было охватывать большие массивы информации, а не проводить локальные исследования), наконец, доходит до обвинения в болезненных экспериментах на живых людях. Разумеется, как «антисемиту» Сикорскому надо было проводить эти «циничные» эксперименты непременно над евреями. И только о таких «экспериментах» упоминает Марина Могильнер. «Мучение» состояло в том, что, вылечивая 19-летнюю еврейку от нервной икоты, Сикорский при публикации результатов своей практики указал ее имя. И ничего более. .

Сикорский прекрасно видел, что русский народ пополняется за счет русификации, когда сначала инородческое население приобщается к русскому языку, затем к имперской государственной системе и русской культуре, а затем вступает с русскими в родство. Тем самым русский народ в Империи стал не просто самым многочисленным, а охватил вместе с ассимилированным населением более двух третей населения страны. Все условия для утверждения Империи на всем ее пространстве как русского национального государства сложились. Проведению процесса русификации периферии оптимальным образом и должна была способствовать имперская антропология.

Особая ненависть к Сикорскому сквозит в плохо скрываемом торжестве по поводу того, что, умирая, в 1919 году в Киеве, он своими глазами видел крах Империи. А также в том, что ныне работы Сикорского воспроизведены в сборнике «Русская расовая теория до 1917 года», а могила ученого в Киеве «выглядит ухоженной, и кто-то приносит туда цветы». Имя его должно быть забыто, раз он представлял «неправильную» науку.

Либеральная критика обязательно должна была найти какой-нибудь маловразумительный труд в противовес Сикорскому. И такой труд был найден. Им оказалась работа жившего под двумя фамилиями и личинами Федора Волкова (Хфедора Вовка). Антиимперская политическая позиция Волкова-Вовка, столь милая современным либералам, вылилась в антиимперскую антропологию: искусственному выведению некоего «украинского антропологического типа». Причем, типа наиболее чистого, сохранившего «древний славянский (динарский) тип», не затронутого татаро-монгольским нашествием. Все эти измышления в ту пору без труда опровергались историей (южнорусские земли были наиболее открыты для набегов кочевников как в доордынский, так и в послеордынский периоды), а сегодня опровергнуты генетическими и антропологическими исследованиями. Игнорируя эти исследования, либеральные критики имперской антропологической школы, совершают подтасовку, в которой в полной мере отражается их политическая позиция. Все это называется ими «научное украинофильство».

Критику имперской «национализирующей» антропологии либералы строят также на использовании данных армейской антропологии, изучающей инородческую периферию Империи. Этому направлению исследований придается отчетливо милитаристский замысел: «пересчитать — изъять — уничтожить». Поразительно, но такая оценка касалась, прежде всего, деятельности армейских медиков. Этот заряд ненависти связан с гипотезой исследователей о том, что метисация имеет вредные последствия, включая бесплодие. Отчего данное обстоятельство может быть использовано в социальной политике с целью регулирования метисации и «формирования более гармоничного и здорового социального тела». Рациональное оформление имперского организма — вот что вызывает бурное недовольство либералов. Но более того — положение евреев в русской армии. Фиксация особо высокой неспособности к службе среди евреев-призывников из статистической закономерности превращена в некий дискриминационный настрой русских военных врачей. В целом соотнесение годности к службе с культурой, религией, национальностью, склонность расовых групп к тем или иным заболеваниям считается чем-то из ряда вон — расизмом! То же отнесено к пищевому режиму армии, который «не адаптирован к национальному разнообразию». Особенно страдали, как выясняется, евреи, которым солдатская пища была непривычной.

Разоблачение «антисемитской и антиинородческой» позиции военных врачей со стороны либералов особенно обострено по отношению к периоду Первой мировой войны, когда унификация армейской жизни должна была укрепиться, а процедуры военной медицины дисциплинироваться в наибольшей мере. В этот период оказалось невозможным далее вести «коррекцию, смягчение, притирку и рациональное распределение «биологически» не сочетаемых элементов». Поэтому армия «начала мыслиться как институт русского национального государства, которому, как и империи в целом, угрожают инородцы с их национальными устремлениями». Помимо всего прочего, война породила «новый армейский антисемитизм». Либералу важна не боеспособность и сплоченность армии, не ее традиции, которые в армии России всегда были русскими, а уважение к «имперскому разнообразию». Это уважение оказывается выше, чем судьба Отечества, которая должна сделать из солдат любой национальной принадлежности единый тип — тип русского солдата, чудо-богатыря. Естественное положение, при котором основную ношу войны несли на себе русские, а инородцы демонстрировали в целом значительно меньшую годность к службе в условиях войны, Марина Могильнер превращает в обвинение: в армии сложилось представление о здоровом русском расовом ядре, окруженном расово неполноценной и ненадежной инородческой периферией. Но ведь это объективная данность! Вместо благодарности русскому народу за то, что он спасает другие народы от вооруженного нашествия, ему выставлена претензия: мол, права инородцев уже самим комплектованием армии ущемлены. Особо возмущен либеральный критик русской армии тем, что евреи высылались из прифронтовой полосы.

И вот итог: «превращение в годы Первой мировой войны понятия «русский» в категорию практической политики выявило полную неспособность империи, и военных профессионалов в частности, соответствовать собственной версии модернизации (как и интегрировать нерусские элементы под общими лозунгами гражданственности и патриотизма». То есть, патриотизм в России не может быть русским, гражданственность не может быть русской, понятие «русский» не имеет прав быть категорией практической политики, с русскими не может быть связано никакого модернизационного проекта.

Что это? Русофобия в самом ее циничном виде!

* * *

Итак, книга Марины Могильнер представляется как неплотно прикрытая историографической фактурой русофобская агитка.

Причем автор выступает как бы от имени и по поручению евреев, для чего русских представляет как «тень другого» — нечто несуществующее в реальности, но символически означающее всяческую дискриминацию евреев. И это подтверждено массой примеров, заполнивших книгу. Причем, под дискриминацией понимается все, что угодно. Даже тот факт, что Пушкин — русский.

Ненависть к России и русским, как подтверждается самим явлением этой книги, выстроена в пирамидальную структуру. Если ее самое очевидное проявление — клевета так называемых «правозащитников» на русских общественных деятелей, припудренная суждениями со ссылками на право, то в данном случае мы видим проявление некоего другого уровня этой структуры. Накопившаяся в нем ненависть прорвало так, что ее невозможно скрыть даже попытками придать тексту научный характер. Мы видим, что на этом уровне незримой русофобской пирамиды ведется огромная работа по изучению всего и все с позиций вполне оформленных и зафиксированных. Мы видим их в книге Могильнер, угадываем по обширной библиографии и отдельным цитатам из современных работ.

Наверняка есть и другие уровни, где ненависть скрывается более профессионально, а результаты ее не декларативны, а вполне реальны. Иначе трудно объяснить, что происходит с Россией и русскими.

Не совсем уж напрямую, но книга об имперской антропологии нам сообщает некоторое знание о тех тайных механизмах, которые запущены ради того, чтобы стереть с лица земли русский народ и отправить Россию в историческое небытие.