Еще недавно левые и правые вели  дискуссии о недостатках и достижениях неолиберализма. Теперь мировое экспертное сообщество по существу признало его крах. Неолиберальный рыночный фундаментализм всегда был политической доктриной, служившей определенным интересам, но не имел в своей основе глубокой теории.

Гигантский экран на Седьмой авеню в Нью-Йорке по-прежнему светится. Вместо старой рекламы банка Lehman Brothers с волнующимся океаном и солнечным закатом в пустыне он теперь показывает снежно-голубую рекламу пятиэтажного здания Barclays Capital.Но хотя рекламные огни до сих освещают финансовый капитал, идеологически это дом уже пуст.

Банкротство Lehman Brothers ознаменовало собой конец двадцатилетнего эксперимента по финансовому дерегулированию. Сам «отец» такого дерегулирования Алан Гринспен, начавший устранять ограничения на финансовые спекуляции и  инвестиционные операции банков с 1987 года, на слушаниях в Конгрессе США в 2008 г. по существу признал коллапс неолиберальной идеологии. Он заявил: «Я обнаружил трещину. Я не знаю, насколько она велика и надолго ли? Но я очень потрясен этим фактом. Те из нас, особенно я, которые верили в эгоистический интерес кредитных институтов и их способность на этой основе защитить вклады акционеров, находятся в состоянии шока и неверия».

Владимир Путин, выступая в Давосе в январе 2009 г., говорил по существу о том же: что кризис связан с неуместными экономическими подходами, безудержным потреблением, бесконтрольным ростом финансовых институтов, слепой погоней за наживой, слабым регулированием [1].

Вера в эгоистический интерес в качестве ведущего принципа бизнеса стара, как сам Адам Смит. Но причины того, что случилось с англосаксонской моделью капитализма, несколько иные: принцип рационального экономического эгоизма был возведен в абсолют, заменив собой и государство, и само регулирование. Эгоизм превратился в добродетель. Вдохновленные идеями американской писательницы и философа Айн Рэнд, чье кредо «я никогда не буду жить ради интересов другого человека и никогда не буду просить другого человека жить ради меня», гиганты глобального финансового бизнеса ударились в полный аморализм. Легендарный торговый девиз босса банка Morgan Stanley Джона Мэка «Вот кровь на воде, давайте убьем кого-нибудь» подвел черту уходящей эре [2].

Самое главное - трещать по швам стала сама теория неолиберализма. Принцип саморегуляции привел систему к краху. Были потеряны триллионы долларов капитальной стоимости. «Мои взгляды и убеждения относительно результатов финансовой деятельности оказались опрокинутыми», - так отреагировал Алан Гринспен на коллапс системы сбережений, исчезновение глобальной кредитной системы и банкротства банков.

В то же время  эгоизм - не единственный догмат неолиберализма. Любое определение этого термина включает в себя веру в рынок как единственный гарант демократии и процветания, бесполезность государственного вмешательства в интересах  социальной справедливости, созидательное разрушение тщательно выстраиваемых институтов и стабильных социальных сообществ, сведение роли государства только к регулирующим функциям и по возможности к минимуму.

На самом деле, как отмечает нобелевский лауреат по экономике, профессор Колумбийского университета Дж. Стиглиц, нет ни одного сектора хозяйства со свободной рыночной экономикой. И риторика свободного рынка всегда использовалась выборочно, когда это соответствовало специфическим интересам, и отбрасывалась, если это было не выгодно.

Возможно, одним из немногих достоинств администрации Джорджа Буша-младшего было сокращение разрыва между неолиберальной риторикой и реальностью - по сравнению с временами Рональда Рейгана, который, несмотря на риторику в духе свободной торговли не стеснялся вводить торговые ограничения.

Это сочетание либеральной риторики и фактического государственного вмешательства особенно опасно для развивающихся стран. Как известно, их долго уговаривали прекратить субсидии сельскому хозяйству и открыть отрасль для свободной конкуренции с американскими и европейскими фермерами. Но сельское хозяйство Юга по определению не может конкурировать с американскими и европейскими производителями, пользующимися к тому же субсидиями. Не удивительно, что инвестиции в сельское хозяйство развивающихся стран во многих случаях сокращаются, а продовольственный разрыв увеличивается.

Как утверждает экономический обозреватель BBC Пол Мейсон, любая идеология выполняет три важнейшие функции: она оправдывает экономическое доминирование правящей группы;  утверждает свои базовые принципы через контроль данной группы над средствами массовой информации и сферой образования; и призвана как можно четче объяснить населению проводимую на основе таких принципов политику, с тем чтобы оно ее приняло [3]. Однако в случае с неолиберализмом подобная логика не всегда оправдывается.

Оценивая итоги неолиберальной волны, эксперты отмечают ряд негативных явлений для стран, исповедующих англосаксонскую модель неолиберализма.

Во-первых, это заметный рост экономического и социального неравенства. За период с 1947 по 1973 г. (когда доминировала кейнсианская доктрина) доход 20% наименее обеспеченных американских семей увеличился на 116% - больше,  чем всех остальных групп населения. Напротив, в 1974-2004 гг. (эра неолиберализма) рост доходов этой группы составил всего 2,8%. В Великобритании доля национального дохода, получаемого 10% наименее обеспеченных слоев населения, упала с 4,2% в 1979 г. до 2,7% в 2002 г.

Во-вторых, замена высоких зарплат высокими долговыми обязательствами. В настоящее время реальная зарплата среднего американского рабочего ниже, чем была в 1979 г. Тогда личный долг американских домохозяйств составлял 46% ВНП страны, сейчас - 98%. В Великобритании этот показатель возрос за то же время с 30% до 80%.

В-третьих, перераспределение доходов от нефинансовых компаний к финансовому сектору. В 1960-е годы в США общие доходы финансового сектора до выплаты налогов составляли 14% всех корпоративных доходов. К 2008 г. эта доля выросла до 40%. При этом большая часть таких доходов получена в результате «непроизводительных» финансовых операций (не связанных с кредитованием банками промышленности): в 1980 г. стоимость глобальных финансовых активов не превышала глобальный ВНП, в настоящее время она превышает его в три раза.

Мощь нового финансового капитала не только создает разнообразные «пузыри» типа ипотечного, товарного и др., но и позволяет спекулятивному капиталу сметать с дороги целые компании, отрасли и даже страны.

В-четвертых, снижение личной и финансовой безопасности, разрушение социального капитала и закономерный рост преступности.

В-пятых, неумолимая коммерциализация всех форм человеческой жизни: приватизация питьевой воды в Боливии, вызвавшая восстание в этой стране в 2000 г., создание 180-тысячной частной армии контрактников в Ираке, не подотчетной международному праву. В этих и многих других случаях функции государства были переданы частным компаниям в ущерб налогоплательщикам, потребителям и демократическому контролю.

В-шестых, отсутствие в последние пятнадцать лет в экономике США корреляции между производительностью труда и прибылью компаний. Скорее эта зависимость была отрицательной. Фактически прибыль генерировалась за счет финансовых подразделений компаний реального сектора экономики. Так, одна из ведущих американских корпораций - General Electric получала до 80% прибыли от своих финансовых дивизионов [4].

Но кроме очевидно отрицательных результатов были, разумеется, и иные, в том числе положительные. Начиная с 1992 г. в странах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) наблюдался стабильный экономический рост, хотя и меньшими темпами,  чем в послевоенный период. За 1982 - 2002 гг. произошло заметное падение показателя абсолютной бедности, а число людей, живущих менее чем на два доллара в день, уменьшилось на 52% в Азии и на 30% в Латинской Америке (хотя в Африке возросло на 3%).

В последние десятилетия наблюдалось заметное движение населения из сельской местности в города, а 200 млн чел. переселились из бедных стран в богатые. Развитие финансовой системы и повышение ликвидности обеспечили для многих доступность жилья в личной собственности, несмотря на макроэкономические последствия этого. Исчезли многие культурные и институциональные барьеры, омрачавшие жизнь молодежи 1960 - 1970-х годов. Обратной стороной всеобщей коммерциализации оказалось снижение патернализма и зависимости в социальной жизни.

Эти явления (хотя ценностная оценка некоторых из них может быть совершенно разной - прим. ред. сайта)  стали, безусловно, источником силы неолиберализма как идеологии: живи в долг, договаривайся сам о своей зарплате, «ныряй и выныривай», закрывай свою дверь на ночь...

Вплоть до 15 сентября 2008 г. (день банкротства Lehman Brothers, крупнейшего в американской истории) левые и правые были вовлечены в политические дискуссии о соотношении этих положительных и отрицательных сторон неолиберализма. Теперь подобные дебаты за рубежом (но не в России) практически прекратились. Интеллектуальное и экспертное сообщество по существу признало, что неолиберализм привел к краху всю финансовую систему. Эту мысль в наиболее законченном виде высказал президент Франции Николя Саркози (однажды названный французскими левыми «месье Тэтчер»): «Идея, согласно которой рынок всегда прав, оказалась безумной. Нынешний кризис должен заставить нас обновить капитализм на основе этики и честного труда. Принцип "laissez-faire" (принцип невмешательства) - кончился. Всесильный рынок, который всегда прав, - кончился также».

Встает вопрос: что же дальше?

Как полагает директор парижского Центра изучения процессов индустриализации, в ближайшее время следует ожидать усиления протекционизма в мировой торговле и ужесточения регулирования финансовых потоков [5]. Развивающийся мир в растерянности. «Мы провели структурные реформы, мы были хорошими учениками глобализации, у нас произошли серьезные социальные и культурные перемены, а теперь у нас кризис», - говорил в Давосе Феррит Сехенк, председатель совета директоров турецкой Dogus Group [6].

Каковы интеллектуальные источники системы, которая заменит собой неолиберализм? Обычно указывают на нескольких теоретиков, вышедших из эры неокейнсианства. Это Пол Кругман, Джозеф Стиглиц, Нуриель Рубини и Стефан Роач, экономист Morgan Stanley. Однако они, за исключением Стиглица, стараются дистанцироваться от фундаментальной оппозиции неолиберализму.

Что касается российских экспертов, оказывающих влияние на правительство, то они напоминают администрацию президента США Гувера (1929-1933). Оказавшись перед лицом кризиса, которого не ожидали, они пытаются использовать для борьбы с ним имеющиеся под рукой инструменты, старые идеи и планы, разработанные в Дохе, Базеле и Лиссабоне (по сути, старые рецепты Международного валютного фонда, предлагавшиеся в 1990-е годы для помощи странам Восточной Европы): сокращение государственных расходов, повышение процентных ставок, борьбу с инфляцией.

Еще в марте 2008 г. министр финансов А. Кудрин заявлял, что экономика России «в 50, может быть, в 100 раз» устойчивее, чем она была в дефолтном 1998-м [7]; а в октябре 2008 г. американским журналистам в Вашингтоне - что мировой финансовый кризис снизит инфляцию в России [8]. Теперь же, когда финансовый кризис разразился в полной мере и у нас, министр утверждает, что страну спасет низкая инфляция, а снижение налогов и рост бюджетных расходов пора ограничить [9].

Подобную точку зрения выразила и новый комиссар ЕС по торговле Катрин Эштон. В своем выступлении 28 октября 2008 г. она сказала, что вмешательство государства и чрезмерное использование государственных субсидий, «как бы ни было привлекательно сегодня, разрушит нас завтра». Однако уже после этого выступления ведущие страны мира объявили о массированной государственной поддержке своей экономики: Китай выделил 700 млрд долл. на стимулирование внутреннего спроса посредством развития инфраструктуры страны, строительства школ, дорог и других коммуникаций; администрация Барака Обамы в конце января 2009 г. провела через Конгресс США экономический план борьбы с кризисом в размере 819 млрд долл. Менее амбициозные, но не менее важные программы поддержки отдельных секторов экономики были приняты и в западноевропейских странах. В этих условиях эксперты говорят о трех возможных путях развития событий.

Первый заключается в возрождении неолиберализма, однако в значительное более «мягком» виде: менее жадного до денег, с государственными расходами, временно заменяющими потребительские долги в качестве драйвера спроса, и с попытками наладить регулирование экономики.

Второй путь - отказ от экономики высоких темпов роста. Если такая экономика не может стимулироваться заработной платой, кредитами или государственными расходами, то она обречена. А если она обречена в США, то азиатская модель высоких темпов роста экспорта и высокой нормы сбережений также перестает работать. В прошлом предложения по переходу к низким темпам роста воспринимались бы как варварство и регресс. В настоящее время такая точка зрения находит активное понимание у антиглобалистов и «зеленых», а также в массовом сознании, - по мере того как мир осознает угрозу глобального потепления. Даже такой представитель экономического мейнстрима, как Стефан Роач, призвал к «более глубокому осознанию последствий стремления к безграничному экономическому росту». «Нынешний кризис, - считает он, - является серьезным сигналом, что подобная стратегия неустойчива».

Третий путь связан со взглядами американского экономиста, профессора вашингтонского университета в Сент-Луисе Хаймана Мински (ныне покойного). Он является по существу основателем современной теории финансового кризиса. Его работы, игнорируемые политиками, уважаются как марксистами, так и управляющими хедж-фондов. Так называемый «момент Мински» - системный финансовый кризис, разрушающий реальную экономику, не только был предсказан в его работах, но и теоретически обоснован как неизбежно присущий современному капитализму. То, через что мы сейчас проходим, является, по мнению Х. Мински, закономерным последствием высоких темпов роста и полной занятости при ничем не ограниченной финансовой системе [10].

Он предлагал решение проблемы, на которое прежде не обращали внимания, а именно - социализацию банковской системы. Это, как настаивал Х. Мински, является не антикапиталистической мерой, но единственно возможной формой стабильного капитализма, основанного на высоких темпах потребления в будущем. Х. Мински утверждал, что социализация финансовых высот полностью совместима с крупным растущим и процветающим частным сектором. Такой синтез лишь способствовал бы предпринимательству.

 Х. Мински не успел прописать детали того, как его предложение может быть реализовано на практике. Но этого и не понадобилось. В течение октября-декабря 2008 г. и января 2009 г. мировая банковская система была накачана массированными средствами налогоплательщиков. В США произошла фактическая национализация крупнейших американских банков City Bank и Bank of America, ипотечных агентств Fannie Mae и Freddie Mac. В Германии федеральное правительство приобрело блокирующий пакет второго по величине Коммерц-банка, аналогичные процессы наблюдаются в Великобритании и Ирландии - странах, традиционно придерживавшихся англосаксонских неолиберальных традиций.

Франклин Рузвельт в январе 1934 г. говорил: «Американцы должны отказаться от концепции наращивания богатства, которая посредством чрезмерных прибылей придает частному капиталу чрезмерную силу над частными отношениями и, к сожалению, также и над общественными отношениями. Чтобы покончить с этим, мы не разрушаем частные амбиции. Но мы утверждаем, что амбиции индивидуума по обеспечению надлежащей безопасности, отдыха и приличного жизненного уровня на протяжении всей жизни являются подчиненными амбициями по отношению к общественному стремлению к большему богатству и большей силе».

Неолиберальный рыночный фундаментализм, как отмечал Дж. Стиглиц, всегда был политической доктриной, обслуживавшей определенные интересы. Он никогда не имел в своей основе глубокой экономической теории. И никогда, как теперь стало ясно, не подтверждался историческим опытом. Осознание этого урока может стать полоской света в облаках, повисших над глобальной экономикой [11].

_________________________________

Об авторе:  Кондратьев Владимир Борисович - доктор экономических наук, руководитель Центра промышленных и инвестиционных исследований Института мировой экономики и международных отношений РАН.

Примечания:  

[1] Ведомости. 29 января 2009 г.  

[2] Mason P. A Last Chance. New Statesman, 6 November, 2008. 

[3] Mason P. A Last Chance. New Statesman, 6 November, 2008. 

[4] Эксперт, № 2, 2009. 

[5] Эксперт, №2, 2009. 

[6] Ведомости. 29 января 2009 г. 

[7] РБК daily. 24.03.2008. 

[8] РИА Новости. 11.10.2008. 

[9] Ведомости. 26 января 2009 г. 

[10] Minsky "The Financial Instability Hipothesis". Working Paper No 74. The Jerom Levy Economics Institute/ Aldershot. 1993. 

[11] Daily News. 07.07.2008. 

Источник: Сайт "Перспективы"

http://www.perspectivy.info/