Существует теория, что любое преступление отдельного лица приуготовляется всем обществом. Преступление 17-го года воистину подготовлялось всем обществом. И, в первую очередь, самой мыслящей частью его – интеллигенцией. Революция, состояние умов, климат, в котором она стала возможной, создавался с середины 19-го века и даже ранее путём расшатывания всех устоев русского общества. Один (Церковь) был, как мы и указывали, уже частично разрушен. Теперь надлежало сокрушить другой – Самодержавие. Любопытно, что Церковь сокрушила изначально именно власть, абсолютизм, Самодержавие. И Святитель Филарет Московский, отмечая этот печальный факт в письме Императору, предупреждал, что теперь настанет черёд его Престола. Для сокрушения Самодержавия использован был противопоставленный ему третий устой – Народность. Прогрессивная общественность объявило самодержавную власть враждебной народу и потребовало упразднение её во имя народа. Два устоя сталкивались лбами. Ослабленное Православие, как неотторжимая часть Самодержавие также неминуемо противопоставлялось народолюбцами народу, у которого последовательно отбирался Бог, по законам которого до той поры всё ещё продолжал жить простой люд, далёкий от просветительской мишуры и оттого более любых иных классов сохранивший в себе подлинный русский дух. Но его-то и не желали замечать «просвещённые» радетели, представляя народ тёмной и отсталой массой, стадом, которое силой надо вести к светлым идеалам, быдлом. Это отношение к русскому народу открыто демонстрируется демократической публикой сейчас, демонстрировалось и прежде, начиная с В.Г. Белинского.

Приведём лишь некоторые выдержки из «народолюбцев» дней минувших и нынешних:

«Русский человек произносит имя божие, почёсывая себе зад. Он говорит об образе: годится – молиться, а не годится горшки покрывать». В.Г. Белинский.

«Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью». В.Г. Белинский.

«Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». Н.Г. Чернышевский.

«Русский человек – плохой работник». В.И. Ленин.

«Русским дуракам раздайте работу: посылать сюда вырезки, а не случайные номера (как делали эти идиоты до сих пор)». В.И. Ленин.

«Экономическое процветание и быстрое развитие Великороссии требует освобождения страны от насилия великороссов над другими народами». В.И. Ленин.

«…Нашествие того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника…». В.И. Ленин.

«Шовинистическая великорусская шваль…». В.И. Ленин.

«Русский народ нужно пропустить через концлагеря». Н. Бухарин.

«Народ-раб, заслуживший свою участь» А. Кох.

«Если народ сам не знает, что ему нужно, ему надо помочь». В.И. Новодворская.

«Проблема не в системе, а в народе». В.И. Новодворская.

«Народ – быдло». В.И. Новодворская.

«Русский народ в своей массе злой и недоброжелательный». С.А. Ковалёв…

Со второй половины XIX века общественное мнение стало оказывать огромное влияние на происходящие в России процессы. Фактически, Самодержавие при Александре II уже вовсе перестало быть абсолютным. Развивалась власть судебная и власть неформальная – печатного слова.

Прогрессивная общественность видела в государственной власти одно только зло и выступала в качестве адвоката любого, кто на неё посягал. Так великий русский художник Илья Репин написал полотно «Отказ от исповеди», изображающее осуждённого на казнь террориста, отказывающегося принять причастие. Террорист стал героем. При этом ни сам Репин, ни иные живописцы не запечатлели на полотне жертв этого «героя», разорванных бомбой, среди коих были не только государственные деятели, но простые солдаты, случайно оказавшиеся поблизости сторонние люди. О них прогрессивная общественность не заботилась, их не оплакивала, а, вот, сосланный на каторгу убийца – дело иное! Лев Толстой, проповедуя непротивление злу силой, отчего-то не осуждал насилия, совершаемого революционерами, но зато государство, их карающее, вызывало великий гнев «зеркала русской революции».

Поддерживать революционеров и не принимать законной власти стало не просто модой, но обязанностью всякого интеллигентного человека, если только не желал он быть подвергнутым полнейшей и повсеместной обструкции. Помогать революции сделалось нормой, правилом хорошего тона. Этим грешили даже люди весьма далёкие от прогрессивных идей.

После взрыва в Зимнем дворце, устроенном Степаном Халтуриным, публицист правых взглядов А.С. Суворин пришёл к писателю, так же взглядов более чем далёких от прогрессивных, Фёдору Достоевскому. И, вот, какая беседа происходит между ними:

«ДОСТОЕВСКИЙ. Представьте себе,  что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждёт и всё оглядывается. Вдруг подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завёл машину». Мы это слышим… Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились ли в полицию, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?

СУВОРИН. Нет, не пошёл бы.

ДОСТОЕВСКИЙ. И я бы не пошёл. Почему? Ведь это ужас! Ведь это… преступление! Мы, быть может, могли бы предупредить. Я вот об этом думал до вашего прихода, набивая папиросы. Я перебрал все причины, которые заставляли бы меня это сделать. Причины основательные, солидные, и затем обдумал причины, которые не позволяли бы это сделать. Эти причины прямо ничтожные. Просто – боязнь прослыть доносчиком. Я представил себе, как я приду, как на меня посмотрят, как меня станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это моё дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаяния. Разве это нормально? У нас всё ненормально, оттого всё это и происходит, и никто не знает, как ему поступать не только в самых трудных обстоятельствах, но в самых простых. Я бы написал об этом. Я бы мог сказать много хорошего и скверного и для общества и для правительства, а этого нельзя. У нас о самом важном нельзя говорить…»

Самые здравомысленные, далёкие от либерализма и революции люди своего времени, один из которых революцию эту со всеми её ужасами предрёк, признавали, что не пошли бы доносить на террористов из страха перед общественным мнением… Что уж говорить об остальных!

Духовные основы русского общества неудержимо размывались, раскачивались. Сбывалось пророчество Достоевского: «В смутное время колебания или  перехода всегда и везде появляются разные людишки. Я не про тех так называемых "передовых" говорю, которые всегда спешат прежде всех (главная забота) и хотя очень часто  с  глупейшею, но  все же с определенною более или менее целью. Нет, я говорю лишь  про сволочь. Во всякое переходное время подымается  эта  сволочь, которая  есть  в  каждом обществе, и уже  не только безо всякой цели, но даже не  имея и признака  мысли, а  лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение. Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти  всегда подпадает под команду той малой кучки "передовых", которые действуют с определенною целью, и та  направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что впрочем тоже случается. (…) Солиднейшие из  наших умов  дивятся  теперь  на  себя:  как  это  они  тогда вдруг оплошали? В чем состояло наше смутное время и от чего к чему  был у нас переход - я не знаю, да и никто, я думаю,  не  знает - разве вот некоторые  посторонние  гости. А между  тем   дряннейшие  людишки   получили   вдруг  перевес,  стали  громко критиковать все священное,  тогда  как  прежде  и рта  не смели  раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно  державшие верх, стали  вдруг их слушать,  а  сами  молчать; а иные  так  позорнейшим образом  подхихикивать. Какие-то  Лямшины, Телятниковы, помещики  Тентетниковы, доморощенные сопляки Радищевы,  скорбно,  но  надменно  улыбающиеся  жидишки,  хохотуны,  заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта  в поддевках и  смазных сапогах, майоры и полковники,  смеющиеся над бессмысленностию своего звания  и  за лишний рубль  готовые тотчас же  снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную  дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты;   развитые   посредники,   развивающиеся   купчики,   бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос,  -  все это вдруг у нас взяло полный верх и над кем же? Над клубом, над почтенными  сановниками, над генералами на деревянных ногах,  над строжайшим  и неприступнейшим нашим дамскими  обществом… (…) Правда, было у нас нечто и весьма посерьёзнее одной лишь жажды скандала: было всеобщее раздражение, что-то неутолимо злобное; казалось, всем всё надоело ужасно. Воцарился какой-то всеобщий сбивчивый цинизм, цинизм через силу, как бы с натуги». 

К этому добавлялась всё возрастающая расслоённость общества. Как будто бы все заразились неким вирусом, заставляющим раскалываться на мелкие группы, почти секты, и вести бесконечные споры друг с другом. Эти споры будут продолжаться и в Гражданскую войну, а затем перекочуют в русскую эмиграцию, о которой с горечью напишет барон Н.Е. Врангель: «…зарубежная Русь грызётся между собою, не для блага России, а за будущую, белее чем гадательную власть. (…) В активе общественные силы – все те же, увы, знакомые лица, алчущие сыграть роль, на которую они не способны…» Причину споров тогдашних и нынешних объяснил ещё Н.В. Гоголь: «Почти у всякого образовалась в голове своя собственная Россия, и от этого бесконечные споры». Воистину так! Борьба за свою Россию против чужой, выливающаяся в борьбу против России в целом…

 Лишённое общей идеи общество рассыпалось, подпадая под влияние различных призрачных идеек, на которые набрасывалось со свойственным русскому человеку жаром, стараясь насытить оголодавший без Бога дух и заполняя его бесами.

На рубеже веков интеллигентное общество было насквозь пронизано мистицизмом, вытеснившим религиозное чувство. Укреплялись культы различных языческих и неоязыческих верований, появлялись самозваные пророки, секты, мистические учения. Интеллигенции представлялось, что она ищет Христа, но, на деле она искала антихриста, которого и обрела в итоге. В этом общем бесновании явственно ощущалось дыхание «последнего времени». Истерический мистицизм русской интеллигенции окончательно разрушал здоровое религиозное самосознание русского общества. Мистикой оказались одержимы буквально все. Не исключая даже семью последнего русского Императора, рядом с которой то и дело возникали тёмные личности, начиная со спирита месье Филиппа и заканчивая Распутиным, но не оказалось подлинного мудрого духовного наставника.

Всякая эпоха заканчивается всегда несколько раньше своего календарного конца. Так эпоха самодержавия завершилась в России со смертью великого Государя Александра Третьего. Он, по сути, был последним русским Царём в полном смысле этого слова, Царём не только по положению, но и по духу, по самосознанию, по чувству, которое внушал он своим подданными.

Николай же Второй был по духу, скорее, интеллигентом (в лучшем понимании этого слова), нежели государственным деятелем, правителем, Царём. И вся жизнь царской семьи, её интересы мало отличались от жизни и интересов любой простой интеллигентной семьи того времени.

Русский народ потерял Царя не в тот злосчастный день, когда он сам подписал отречение, но ещё прежде, потеряв его из виду, потеряв некую духовную связь с ним. В России Царь никогда не воспринимался, как человек. Царь был чем-то большим. Царь имел некий божественный ореол, внушавший верноподданнические чувства народу. Царя могли не любить, но к нему не могли не питать уважения, чувствуя его силу, силу его власти, видя в нём помазанника Божьего (для большинства народа в отличие от расхристанной интеллигенции это имело большое значение). В Николае увидели обычного человека со всеми человеческими недостатками, раздуваемыми до гомерических размеров прогрессивной общественностью. Царь и сам не то не умел, не то не желал поддержать своего величия. Это странное поведение Императора, его окружение, изобилующее прохвостами и бездарностями, умелая подтасовка фактов со стороны 4-й власти сделали своё дело: ореол был разрушен.

В 1906-м году у кормила терпящего бедствие корабля Российской Империи встал человек, в котором все тотчас почувствовали силу, от которой уже успели отвыкнуть, твёрдость, питаемую силой и равновесием чуждого общей истерии духа, Пётр Столыпин. Здоровая часть русского общества (в первую очередь, националисты) увидели в нём последний шанс для России избегнуть той пропасти, в которую она катилась, набирая обороты. Неслучайно Императрица Мария Фёдоровна назвала Столыпина последним русским дворянином и поддерживала его всегда, видя в нём последнюю надежду не только России, но и своего сына. Прочие же общественные силы увидели в Столыпине огромную угрозу своим замыслам, угрозу революции, которой они жаждали и которая при нём не могла произойти. С убийством Столыпина пала последняя преграда на пути разрушительных сил, тянувших Россию в бездну.

Разрушение ореола царской власти вело к упразднению её самой. И это не замедлило случиться. Впервые за всю многовековую историю русский Царь сам отрёкся от престола, отрёкся не под угрозой расправы с собой и своими близкими, отрёкся тогда, когда его армия, не считая ряда старших офицеров, ещё сохраняла ему верность, отрёкся буднично, подписав бумагу, составленную приехавшими депутатами им же разрешённого парламента, из которых один был монархистом, отрёкся во имя спасения России…

Вообще, произошедшее в феврале 17-го поражает своей противоестественностью, безумием, которому вдруг подчинились все. Монархисты Родзянко и Шульгин требовали отречения уже Михаила Александровича, а кадет Милюков упрашивал его оного не подписывать. Симптоматично и поведение Церкви в те окаянные дни. Она не осуждала отречения, не выступала против революции, но тотчас приняла сторону Временного Правительства, что как нельзя более свидетельствует о том колоссальном упадке, в которое она пришла.

В результате, к власти пришли люди, до той поры занимавшиеся лишь теорией, а с реальным делом не встречавшиеся. Либералы, которые проповедуя гуманизм и свободы, готовы были, по заявлению Милюкова, поставить на площади гильотину в случае надобности. Многознающие себялюбцы, гордые люди, лишённые духовного фундамента и не умеющие найти общего языка между собой.

Сегодня иные не совсем добросовестные деятели, говоря об Октябре, заявляют, что большевики узурпировали законную власть, совершив переворот. Это, мягко говоря, лукавство. Законной власти Россия лишилась в феврале 17-го года, когда свергнута была единственная легитимная власть – царская, а на её смену явилось никем не избранное, самозваное Временное Правительство, которое, естественно, этой власти удержать не сумело, так как попросту не было способно к реальному делу, а привыкло лишь говорить. Поэтому ответственность за крах Российской Империи в первую очередь несут именно либералы-февралисты, а не большевики. Узурпация власти последними у первых – это преступление из разряда «вор у вора дубинку украл».

Всем со школьной скамьи известна хрестоматийная фраза Ленина: «Мы пойдём другим путём». После 17-го года Россия, действительно, пошла другим путём, не своим путём, и за это расплачиваемся мы по сей день.

2. Чужой путь.

Отчего же большевикам при всём их зверстве, при чужеродности русскому духу удалось то, что не удалось февралистам – то есть удержать власть? Конечно, сыграла роль и та жестокость с которой большевики подавляли всякую «крамолу», вводя коллективную ответственность, институт заложников, всевозможные пытки, которых не видывал мир доселе. Но был и другой фактор. Духовный. Русскому человеку, как никакому другому, свойственна идея мессианства, а наряду с тем желание и готовность служить чему-то высшему, великому, масштабному, служить жертвенно и свято. Когда русский народ (не весь, конечно, но значительная его часть) оказался лишённым и Бога, и Царя, то внутри его образовался вакуум, требующий скорейшего заполнения. Заполнить его могло лишь нечто, по масштабу равное утерянному. Некая новая вера, идея, во имя которой не жаль ничего. Февралисты ничего подобного за душой не имели. Они не могли удовлетворить главный запрос – запрос новый веры. А большевики такую веру имели: мировая революция, построение коммунизма во всём мире, своего рода, царство Божие на земле. Понятно, что идея абсурдная, безумная, но именно такая-то и требовалась! Ведь вера в то, чего нельзя увидеть, чего нельзя понять, сродни вере в Бога, самой великой вере, самой глубокой. Ни одни логические построения, правильные слова и поверенные доктрины не одолеют веры фанатика в своё божество, потому что вера эта слепа. И верить так можно только во что-то, чего нельзя увидеть и потрогать, во что-то надрациональное, но огромное и великое. На смену одной религии должна прийти иная. И победит тот, кто сможет дать её. Большевики смогли эту «новую религию» дать, довершив тем самым деформацию духа русского народа. Веками служивший Богу он был поставлен на службу призраку…

Если посмотреть записи массовых мероприятий первых десятилетий советской власти, то заметите, насколько они похожи на языческие торжества. Фактически, коммунистическая идеология и стала новым язычеством, в котором в качестве идолов выступали люди – вожди. Как мифическим богам, им строили истуканов (памятники), возводили храмы (Дворцы Культуры и т.п.) в их честь. Иконы заменили портреты Ленина и Сталина. Крёстные ходы демонстрациями. Всему был найден свой эквивалент. И всё это было зацементировано огромной кровью: кровью предсказанных Достоевским 100 миллионов голов, в которую обошлась нам Революция. Этой кровью вдобавок оказалось повязано всё советское общество: ещё одно гениальное изобретение – коллективные подписи, собираемые по всем учреждениям с требованием расстрелять врагов народа. Таким образом, ответственность за приговор перекладывалось на плечи всего общества. Большевики оказались значительно дальновиднее февралистов: всему, что составляло основу русской жизни, они нашли свой аналог и сделали это столь виртуозно, что поверили этому суррогату даже иные монархисты, сочтя, как это не дико, коммунистическую идею продолжением идеи русской.

Советский Союз часто приравнивают к Российской Империи, указывая, в частности, на сохранение исторической территории. Но сравнение это некорректно. Советский Союз не Российская Империя, а подделка под неё, даже карикатура на неё, хотя сделанная достаточно толково.

На протяжении десятилетий репрессивный аппарат поглощал миллионы людей, большинство из которых были русскими, официальная идеология последовательно вытравляло русское самосознание, заменяя его придуманным советским. Тысячелетнее русское государство называлось тюрьмой народов, история исчислялась с 17-го года, русский народ объявлялся поработителем. Советская власть занималась обустройством национальных республик, распыляя на них ресурсы (в том числе людские) центральной России, оголяя русские области, последовательно на протяжении всего своего существования уничтожая русскую деревню, видя в ней главный оплот русского национального самосознания. Русские деревни ликвидировались, русская глубинка хирела, а молодых русских парней и девушек посылали на целину в другие республики, поднимать хозяйство там. Само понятие «русский» вытравлялось из памяти. Русские забывали, что они русские. При том, что иные народы из советской семьи своей принадлежности не забывали никогда, что выявится тотчас, как только государство начнёт слабеть.

Только такая политика могла привести к совершенному оскудению русского духа. Этот дух ещё был силён в 41-м году, когда после призраков коммунизма и интернационала, вдруг заговорили о патриотизме, о Родине, вспомнили великих героев прошлого: Александра Невского, Суворова, Минина и Пожарского, Кутузова, Нахимова – тем самым хоть отчасти реабилитировав в массовом сознании русскую историю до 17-го года. Однако, характерная деталь: ни в одну войну из многочисленных, кои вынуждена была вести Российская Империя, не бывало случаев массовой сдачи в плен неприятелю. В первые месяцы Великой Отечественной в плен сдавались тысячи людей (одних только советских генералов – 8! – беспрецедентный в истории России случай), немцев подчас встречали вовсе не как захватчиков, но как освободителей. Ряд мыслителей объясняет это тем, что русские люди, помнившие немцев по войне 14-го года, после чистилища большевистской бойни, не боялись их, не представляя себе ужаса нацизма, и, лишь ощутив его в полную силу, начали воевать с ним. Этот факт красноречиво свидетельствует и о том, как воспринимался гнёт новой власти, и о состоянии русского народа под её пятой. ВОВ оживила русский дух, заставила воскреснуть в русских людях генетическую память подвигов и славы их предков, но в её мясорубке и после всех чисток в самом Союзе, большАя часть русского народа оказалась попросту физически выбитой. И выбивался-то как раз самый цвет нации, самая сильная часть её, хранители русского духа.

К концу XX века русский народ колоссально ослаб и духовно, и физически. Одно из свидетельств тому – массовое пьянство. Нам давно уже внушают, что русский народ исстари был пьяницей, с хихиканьем повторяя слова Владимира Святого: «Веселие на Руси есть питие». Веселие! Именно! Но не та безнадёжная, отчаянная, самоубийственная повсеместная пьянка, которую наблюдаем мы теперь. К слову заметить, на Святой Руси пьянство было явлением нечастым, женщины же не пили вовсе. И не кто-нибудь, а «первый большевик», Император Пётр Первый наряду с бритьём бород и заморским платьям ввёл обязательное табакокурение и попойки до полного беспамятства всех собравшихся, включая женщин, которым в этом «деле» даровано было полное равноправие с мужчинами. Однако и после Петра Россия вовсе не была самой пьющей страной. По статистике среднедушевое потребление алкоголя в пересчёте на чистый спирт за год в 1913-м году у нас равнялся 4,7 литра, в Европе – 5,0. В 1910-м году Россия занимала 60-70 место в мире по потреблению алкоголя, являясь, таким образом, одной из самых трезвых стран. Писатель Василий Белов заметил, что прежде один пьяница на деревню было много, теперь же один трезвенник на деревню – много. Такое положение дел сложилось у нас на закате Союза и продолжает набирать обороты сегодня.

Характерна и та апатия, переходящая в равнодушие, с которой большинство русского народа наблюдала за крушением своего государства, за распадом его, за истреблением и мытарством своих же соплеменников в отколовшихся республиках. Большинство закрывало на это глаза, следуя новой страшной формуле: «Это не наши проблемы». «Не нашими проблемами» оказались брошенные на произвол судьбы во враждебных республиках русские люди, русские беженцы, приезжавшие в России, но встречавшие холодный приём не только у властей, но и у своих соотечественников… «И Родину народ сам втащил на гноище, как падаль…», как писал некогда М. Волошин. За годы советской власти русских разучили свойственной им прежде предприимчивости и взаимовыручке, разучили сопротивляться, защищать себя, сражаться не только за не выданную зарплату или пособие, но за правое дело, за правду Божию. Зато бурно расцвела зависть, зависть к каждому, кто указывался успешнее, зависть, ослепляющая, самоубийственная, зависть, надолго ставшая болезнью русского общества.

Если на Закате Империи русскому народу ещё нужна была некая глобальная идея, то на закате Союза и её уже не потребовалось. Когда русские люди, прильнув к экрану стали смотреть, затаив дыхание, как Рэмбо лихо мочит русских же солдат, охотиться за бездарными и пустыми голливудскими боевиками и порнофильмами, жвачками и прочими «благами» западной цивилизации, это свидетельствовало только об одном – катастрофическом упадке русского духа. Конечно, были и более высокие требования (душевные): доступа к запрещённой литературе, самовыражения, свободы слова… Но духовного запроса, духовной цели уже не было. И искать её оказалось в тот момент даже ненужным. Какое-то время умирающая конструкция СССР ещё держалась на привычном страхе прошлых лет. Когда исчез страх, и власть стала вызывать только насмешки и раздражение, она рухнула, обрушив заодно и всё государство.

Катастрофическая духовная расслабленность русского общества привела к тому, что поэтесса Юлия Друнина в одном из своих стихотворений расценила, как «безудержный народный суицид».

Советский Союз был обречён и своими основателями, заложившими под него бомбу с часовым механизмом, бомбу межнациональных отношений, которая неизбежно должна была взорваться. Для этого было сделано всё: укрепление национальных республик, подавление русского народа, беспорядочное прирезание территорий одних республик другим. Когда сегодняшние коммунисты справедливо возмущаются положением брошенной Россией на произвол судьбы Абхазии, им следовало бы вспомнить, откуда берёт истоки это положение. Исторически независимая от Грузии Абхазия в 1921-м году провозгласила себя самостоятельной ССР, но самостоятельность эта была ограничена в пользу Грузии под давлением Кавбюро, а спустя 10 лет статус договорной республики был заменен статусом автономной. После этого Абхазия подверглась насильственной грузинизации: абхазский язык был исключён из школьной программы, поощрялась замена абхазских фамилий их грузинизированными формами, шла грузинизация кадров, была организована миграция грузин на территорию Абхазии, снижение удельного веса абхазов от общей численности населения республики.