Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Четверг, 28.03.2024, 22:45
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


А. ЦАРИННЫЙ (А.В.Стороженко). УКРАИНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК, ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ПО ЛИЧНЫМ ВОСПОМИНАНИЯМ (5)

Отец М. С. Грушевского, Сергей Грушевский, служил на педагогическом поприще сначала в Варшавском, а потом в Кавказском учебном округе и достиг должности директора училищ ІТерской области и чина действительного статского советника. Он составил книжку для первоначального изучения церковнославянского языка, которая была принята во всех низших школах России и дала возможность составителю нажить значительное 'состояние. М. С. Грушевский до поступления на историко-филологический факультет Киевского университета учился в тифлисской 1-й гимназии. В университете он сделался ближайшим учеником В. В. Антоновича и написал на медаль сочинение «Исторія Кіевской земли», которое было напечатано в «Университетских известиях» и сразу выдвинуло М. С. Грушевского как дельного молодого ученого. Чужая душа потемки, и трудно догадаться и представить себе, какими побуждениями руководствовался М. С. Грушевский, отдавая предпочтение Львовской кафедре перед широкой ученой дорогой, какая могла открыться ему в России, тем более что языком преподавания во Львове имела быть «украинская мова», которой он не владел, проведя всю свою юность в Тифлисе и Владикавказе. Когда кандидатура его во Львове была решена, то он, по рассказам близких знакомых, на целые дни запирался в комнате и с настойчивостью Демосфена, чуть ли не с камешком во рту, упражнял свой язык на украинской мове.

Менее всего уместно допустить, что выбор карьеры был сделан им в порыве бескорыстного юношеского увлечения любовью к неньке-Украине. Очевидно, решающую роль играли здесь гораздо более прозаические мотивы. Из последующей деятельности М. С. Грушевского в Галиции ясно определяется, что он обязался при поступлении на австрийскую службу проводить в жизнь заранее выработанную в Вене сложную политическую программу, имевшую в виду втянуть не только Правобережную, но и Левобережную Малороссию в сферу влияний, связей и интересов придунайской монархии. Согласие на принятие на себя такого рода поручения сулило ему, конечно, немало житейских выгод.

М. С. Грушевский появился в Галиции не сразу после первой постановки его кандидатуры на львовскую кафедру. Значительный промежуток времени прошел, пока он напечатал и защитил свою магистерскую диссертацию о Барском старосте. Только в 1894 году он был назначен цесарско-королевским профессором Львовского университета по кафедре истории Восточной Европы и основался во Львове, где и прожил до начала мировой войны.

Один из героев романа В. К. Винниченко101 «Хочу» говорит так: «Одно из несчастий украинской нации в том, что она внешне очень похожа на русскую. Есть много внешних признаков, которые делают малозаметной глубокую внутреннюю существенную разницу. И это всегда сбивает всех». Таким образом, сам В. К. Винниченко устами Халепы признает, что о внешнем сходстве двух ветвей русского народа, или, по терминологии Н. И. Костомарова, двух русских народностей — не может быть спора. Мы видели выше, как внутреннюю разницу между ними В. В. Антонович, обладавший всем достоянием исторической науки, неудачно пытался обосновать на отношении их к форме государственного строя и как его теория опровергнута была опытом жизни. Сбивчивость, на которую жаловался герой романа В. К. Винниченко, остается невыясненной для тех, кто отмахивается от ее выяснения. Но если вполне беспристрастный человек добросовестно познакомится с историей русского языка, с русской диалектологией и с историей Малороссии, то он легко убедится в том, что две главнейшие ветви русского народа — малорусская и великорусская — начиная с XIV века имели правда несколько различную историю, но что от этого нисколько не нарушилось их племенное единство. Малорусы — самые настоящие русские, вековечные русские. Сбивчивость сменяется полной явностью. Однако вывод этот никогда не мог удовлетворить приверженцев польской теории об украинстве малорусов. Именно потому, что русский народ, несмотря на свою многочисленность, отличается удивительной близостью между собой местных его наречий и говоров и всегда был силен этим единством, враги его, как внутренние, так и внешние, стремятся, главным образом по политическим побуждениям, подразделить его, по крайней мере, хоть на три народа: на россиян, или москалей, украинцев и белорусов. В современном польском государстве это деление закреплено официально, и, например, русские православные члены сената сейма (их всех имеется 35) распределяются по трем упомянутым народностям.

Задачей миссии М. С. Грушевского во Львове явилась работа в трех направлениях:

1) создать украинский литературный язык, возможно менее похожий на русский;

2) переделать историю Малороссии так, чтобы она перестала рыть частью истории русского народа;

3) образовать ядро украинской интеллигенции с таким умонастроением, при котором она считала бы Россию «великой тюрьмой народов», а политический идеал свой видела бы в оторвании Украины (под ней с начала XX века стал подразумеваться весь юг России — от границы Галиции до предгорий Кавказаот России и введении ее, в случае желательного разгрома России войной или революцией, в состав придунайской двуединой монархии.

Нужно отдать полную справедливость М. С. Грушевскому в том, что он принялся за выполнение принятых им на себя заданий с необычайным рвением и за двадцать лет деятельности (1894— 1914) достиг громадных результатов. Одна близкая к покойному В. В. Антоновичу особа высказалась, что Владимир Вонифатьевич в последние годы жизни, когда предстоявшие ужасные, кровавые последствия работы М. С. Грушевского никоим образом еще не предвиделись, но когда выяснились уже ее цели, настолько испугался за будущее милой сердцу Малороссии, что возненавидел своего прежнего любимца и стал относиться к нему крайне враждебно.

Малорусская простонародная речь («мова») совершенно доступна и понятна каждому великорусу, а великорусская — малорусу. Затрудняют иногда великоруса только некоторые польские слова, попавшие в «мову» за долгое время сожительства малорусов с поляками в пределах одного государства. Во всяком случае, переводчик между малорусом и великорусом не нужен. Все малорусские писатели, выступавшие в течение XIX века, не исключая даже малограмотного, Шевченко, прекрасно владели общерусским языком и к малорусскому наречию обращались только тогда, когда старались в стихах или в прозе с искренностью и правдивостью художественно изобразить простонародный малорусский быт или когда в порыве горячего лирического чувства пытались на простонародном языке излить те его оттенки, для которых общерусский литературный язык казался им как будто бы холодным. Все они никогда не старались умышленно писать языком, непохожим на русский. Поэтому и Котляревский, и Квитка, и Шевченко, и Левицкий при малейшем усилии внимания легко читаются каждым образованным северянином. Если не много бывало охотников читать их, то только потому, что в областную литературу уходили таланты второстепенные и в их произведениях мало пищи для ума и сердца.

Отдельно стоит Пантелеймон Александрович Кулиш. По таланту он был головой выше всех одновременно с ним выступавших соратников по малорусскому перу. Как мы упоминали раньше, он блестяще обрабатывал безграмотные наброски Шевченко. Самым искренним образом он признавал племенное единство русского народа, что доказывают его сочинения на русском языке «История воссоединения Руси» (3 тома) и «Отпадение Малороссии от Польши» (3 выпуска). В то же время, профан в истории русского языка, он был ложно убежден в том, что малорус­ское наречие древнее, чем установлено наукой, что на нем говорили в древней Киевской Руси и что его-то именно следует считать «старорусским» языком. Отсюда возникла у него попытка реставрировать этот якобы «старорусский» язык, и он стал писать поэмы и драмы в стихах на языке с малорусской фонетикой, но далеком от простонародного наречия, вычурном, манерном, крайне искусственном, — стал переводить на него драмы Шекспира, довольно наивно воображая, что он улавливает тот умерший язык, на каком говорили древние обитатели Киевской Руси. Для него он изобрел особое правописание, получившее имя «кулишовки», с расстановкой над словами ударений, как это принято в церковнославянском языке. Таким языком не писал никто ни до, ни после Кулиша. Понимать язык Кулиша даже малорусу довольно тяжело.

Хотя история литературного пользования малорусской «мовой» была, как мы видели, достаточно длинная, однако никогда еще никто до М. С. Грушевского не призывался читать на ней университетские лекции по истории. «Мова» в его устах должна была сделать прыжок из сельской хаты ни университетскую кафедру. При этом возбранялось выражаться на русском языке, хотя бы с малорусским выговором, в случае недохватки обиходного словесного запаса «мовы» для облечения в нее исторических фактов и обобщений. Кафедра находилась в австрийском университете с польским преподаванием, и нельзя было осквернять австро-польское святилище науки звуками русской («московской») речи. Да и обязательство М. С. Грушевского сделать «мову» как можно менее похожей на русский язык не позволяло ему обращаться к последнему. Русский язык находится, как известно, в теснейшей связи с церковнославянским языком, и еще Пушкин восхищался возможностью черпать из богатой сокровищницы церковно-славянского языка, разработанного грамматически и лек­сически на греческих образцах. В XVII и XVIII веках, когда общерусский литературный язык еще не образовался и не выработал­ся, в Малороссии писали на церковнославянском языке с некоторыми малорусскими и польскими примесями (например, Иоанн Вишенский102, Иоанникий Голятовский, Самуил Величко и многие другие).

М. С. Грушевский провозгласил лозунг «Долой славянщину». Таким образом, он сразу лишил себя и вспомогательного резерва русского языка — церковнославянской стихии. Мужицкая «мова» стояла бедной, голой и беспомощной перед задачами исторической университетской кафедры. Как преподавать науку без возможности обратиться к русскому или церковнославянскому языку для выражения отвлеченных понятий — с помощью одной только мужицкой речи? Все недостающее нужно было заимствовать из какого-нибудь другого языка. Ближайшим соседом был польский язык, и задача разрешалась переделкой на малорусское произношение польских или усвоенных поляками иностранных слов и заменой ими русско-церковнославянского. И вот в «мове» появился длинный ряд таких замен: начало— початок (początek), время — час (czas), час — година (godzina), существо­вание— истнування (istnienie), впечатление — враження (wrażenie), убеждение — переконання (przekonanie), сомнение — воппення (wątpienie), достижение — осягнення (osiągnienie), соединение — злучення (złączenie), любопытство — цикависть (ciekawość), тя­жесть— тягоръ (ciężar), поезд — потяг (pociąg), тяготеть— гравитуваты (grawitować), установить— сконстатуваты (skonstatować), стража— варта (warta), крыша — дах (dach).Таким образом, М. С. Грушевский и его сотрудники возвратились к языку Оксенича-Старушича и без труда разобщили «украинскую мову» с русским языком в отношении словаря. В области этимологии они держались обихода червоннорусской сельской речи. Для синтаксиса трудно было придумать что-нибудь оригинальное. Зато они изощрились в правописании: сочинили весьма замысловатое фонетическое правописание (по выговору), в основу которого положена была «кулишовка», но без ударений над словами и с добавлением нескольких новых знаков, каковы: обломанное «г», «Ї» (с двумя точками), перевернутое в оборотную сторону «э» (є) и другие. Внешняя разница между «украинским» языком и русским была вполне достигнута. Нам, к сожалению, не случалось встречать львовских слушателей М. С. Грушевского, которые рассказали бы, насколько им нравились со стороны языка его лекции в живом изложении. Тем не менее на этом языке М. С. Грушевский, выбранный немедленно после переезда во Львов председателем («головою») «Товариства (общества) имени Шевченко», стал издавать «Записки» «Товариства», в которых на многие годы сосредоточилась ученая производительность как его самого, так и его ближайших последователей и учеников. По «Запискам» можно судить, как наспех составленный искусственный «украинский» язык из года в год выравнивался, выправлялся, отвердевал и совершенствовался, пока не принял законченной формы особого языка типа славянского эсперанто или воляпюка; в создании этого языка играли главную роль отнюдь не образовательные или культурные цели, но исключительно политические.

Австрия была заинтересована в том, чтобы не только как можно резче отрознить и отграничить своих русских от русских в Рос­сии, но чтобы и в самой России посеять такой раскол между ее югом и севером на почве языка, который мог бы привести к политическому распаду России и к соединению ее богатейшего юга с Австрией. Для разрешения этой задачи приглашен был М. С. Грушевский во Львов, и над нею он ревностно трудился до самой мировой войны. Отвратительно было наблюдать, какие большие усилия затрачивались им на гнусное дело возбуждения междурусской братоубийственной борьбы. Поляки вскоре разочаровались в деятельности М. С. Грушевского, в особенности после того, как «украинцем» Сочинским был убит наместник Галиции граф Андрей Потоцкий, но его это мало заботило, так как к этому времени он успел уже опереться на Вену и Берлин.

Параллельно с преподаванием М. С. Грушевский предпринял переделку русской истории в направлении, требуемом принятыми им на себя политическими заданиями. Вряд ли в исторической науке можно подыскать другой пример столь наглого и бессовестного извращения истории, какой представляют собой исторические труды М. С. Грушевского за львовский период его жизни, а в особенности «История Украины-Руси», «История украинского казачества» и статьи о переяславской присяге и о Мазепе. Нечто похожее можно найти разве в сочинениях крайних отрицателей христианства, сводящих к мифу самое явление на землю Господа Иисуса Христа, да в тех историях России, кото­рые выпускаются иудеями в Большевии для одурманивания несчастной русской молодежи. Три характерные черты красными нитями проходят через весь тяжеловесный цикл трудов М. С. Грушевского:

1) лютая ненависть к России, «великой тюрьме народов», как он дерзко и несправедливо называет наше великое государство, и к самым названиям «Русь», «русский»;

2) заимствованное у М. П. Драгоманова непреодолимое отвращение слепого анархиста ко всякой правительственной власти, в особенности монархической, и ко всякому начальству, какое только существовало в России, и взамен этого — культ революции;

3) необычайная симпатия к иностранному завоеванию России.

М. С. Грушевского нельзя представить себе иначе как в виде выдрессированного на злобность пса с зубами, оскаленными против России.

Кто из образованных русских не знает «Повести временных лет» с продолжениями, этого величественного памятника древнерусского национального самосознания, подобного которому не имеет ни один европейский народ, этого первоевангелия русского патриотизма! Чему поучает нас «Повесть»? Тому, «откуда пошла есть русская земля и кто в ней начал первее княжити». После увлекательных рассказов о призвании Рюрика, о первом русском императоре (по размаху деятельности) Олеге Вещем, о премудрой Ольге, об удалом Святославе, о принятии христианства Владимиром и о крещении Руси, о братолюбивых князьях Борисе и Глебе далее, из года в год, из века в век, русские летописи говорят о деяниях русских князей, русских святителей, о радостях и печалях русского народа, о русском языке в противоположность языкам иностранным. Летописные повествования имеют неотразимую прелесть, и она-то вдохновила Пушкина на создание в «Борисе Годунове» художественного образа летопис­ца Пимена. Кто из образованных русских не слышал о древнейшем законодательном памятнике России — о Русской Правде! Кто не помнит трогательных выражений «Слова о полку Игореве» (то есть походе князя Игоря против половцев), обращенных к русской земле и к храбрым русичам! Во всех этих литературных памятниках русская земля предсташіяется единой от Карпат до средней Волги и от Великого Новгорода до печенежских или половецких степных кочевий. Объединяется она даже географическими названиями: основание Владимира-Волынского и Владимира-на-Клязьме одинаково связывается с именем Владимира Святого, как и основание Ярославля на Сане и Ярославля на Волге — с именем Ярослава Мудрого. Одним из важных доказательств единства Руси является тот факт, что древнекиевский княжеский быт, покрытый прахом забвения под наплывом новых впечатлений на юге, еще в XIX веке живо рисовался в памяти «сказителей» олонецких и печорских былин. Вообще, можно сказать, что ни один из славянских народов не имеет столь богатого запаса доказательств своего исконного племенного единства, как народ русский. Свою любовь к родной старине и народности русский народ доказал необычайно тщательным изучением своей истории. Кто прочтет огромные книги «Обзора русской историографии» недавно почившего академика В. С. Иконникова103, тот преклонится перед той массой труда, какая была затрачена целыми поколениями русских людей на то, чтобы ни одна мелочь прошлой жизни России не осталась темной или недостаточно выясненной.

Но вот выступает М. С. Грушевский и в своих грузных, но гнусных книгах с развязностью шута начинает на своем малорусско-польском жаргоне уверять простаков «украинцев», что это только «Иловайские» могут верить в единство русского народа, что вся эта мнимая русская древность — не более как только призрак или миф, созданный для московского «цареславия», что Киевское государство XI и XII веков было украинским (пограничным! всегда или временно?), как украинскими князьями были Владимир Святой, Ярослав Мудрый и их преемники. Таким образом, он отсекает от русской истории весь древний ее период. Вопросы колонизации русским народом бассейна Волги и Предуралья он совершенно обходит. Малейшее движение черни против княжеской власти М. С. Грушевский смакует как «революцию» («Волынская революция XI века»!). С каким-то особенным, затаенным восторгом говорит М. С. Грушевский о разгроме Руси татарами. Татары за несколько лет до русской революции рисовались ему современными большевиками: они разгромили-де и истребили только древнерусских «буржуев» и духовенство, а затем помогли «народу», то есть мужикам, черни, «выломаться» (любимое выражение М. С. Грушевского) из-под княжеской власти и устроиться на полной воле в «общины» (по-современному — в «коммуны»). Он полагает, что все вопли о запустении русской земли — это бред книжников; на самом деле мужикам прекрасно жилось под татарами, для которых они с удовольствием «сеяли просо» (большевистский «продналог»). С большим недоброжелательством говорит М. С. Грушевский о тех беженцах из Киева {«Киев весь разбегся» в 1300 году вслед за бежавшим митрополитом Максимом)   и Чернигова, которым удалось спастись от татарского истребления в Москву и вообще за «леса», на север. На Москву М. С. Грушевский смотрит с бешеной ненавистью, считая, что она произвела «рецепцию», то есть чуть ли не кражу, «украинской» культуры с помощью киевских беженцев, как буд­то население Московской области не было органической частью расселившегося на восток русского народа. Днепровских казаков он рассматривает как заправских революционеров, «выламывав­шихся» из-под власти государства (безразлично, польского или русского). Поэтому они пользуются особыми симпатиями М. С. Грушевского, и вся их кровавая, разбойничья деятельность рисуется в розовых красках. Добровольное подчинение Богдана Хмельницкого с казаками московскому царю и принесение верноподданнической присяги в Переяславе М. С. Грушевский лож­но рассматривает как международный трактат. Верх восторга вызывает в М. С. Грушевском Иван Мазепа, изменивший Петру. Мазепа был ополяченный русский, беспринципный авантюрист, преследовавший цели личного честолюбия, но в изображении М. С. Грушевского он является щирым «украинским» патриотом.

Сказанного довольно, чтобы судить об общем характере исторических трудов М. С. Грушевского. Для того же, чтобы вскрыть в них все подтасовки, передержки и произвольные измышления, пришлось бы написать целый том. Может быть, со временем кто-нибудь возьмет на себя эту желательную и полезную задачу. Но до мировой войны и русской революции М. С. Грушевский сеял свою ученую ложь беспрепятственно, потому что в предреволюционное время, когда даже такие удаленные от мира ученые, как А. А. Шахматов104, приплясывали в такт революции, чтобы потом от нее же погибнуть, он, как революционер, был застрахован от строгой критики. Содействует наступлению революции — значит, прав. Члены Российской Академии наук не только, не сочли нужным выступить на защиту России против лженауки М. С. Грушевского, но еще прикрывали его своим авторитетом. Харьковский университет тоже из революционных побуждений, по ходатайству украинофильствующих харьковских профессоров Д. И. Багалея105 и Н. И. Сумцова106, поднес М. С. Грушевскому и И. Я. Франку докторские дипломы.
XIII

В то время когда М. С. Грушевский поселился во Львове, и до самой мировой войны среди образованных русских галичан существовало три течения политической мысли.

Одна группа, наиболее честная и умная, сознавала себя частью великого русского народа и верила в то, что только при посредстве общерусского литературного языка галицкие русские могут приобщаться к высшей образованности и культуре. Она без оговорок признавала русский язык своим родным языком, она мечтала о крушении Австрии и о политическом соединении всей Прикарпатской Руси с Россией, она стремилась к возвращению из унии с Римом в лоно Православной Русской Церкви. Обыкновенно ее называли старорусской партией, но домашние враги дали ей бессмысленную кличку «москвофильской» партии и всячески ее травили, стараясь очернить в глазах австрийских влас­тей. Одним из виднейших вождей этой группы в наше время был Владимир Феофилович Дудыкевич107, скончавшийся в Ташкенте 21 июня 1922 года после мук, перенесенных в большевистской «чрезвычайке». В начале мировой войны эта группа подверглась со стороны Австрии страшному военному террору, и немало представителей ее погибло или насильственной смертью на виселицах и от расстрелов, или в Талергофском концентрационном лагере в Штирии, который существовал до 1917 года, от невыносимых условий жизненной обстановки.

Вторая группа галицких русских крепко держалась униатской церкви, сделавшейся уже для них родной, и считала иерархическое подчинение униатского духовенства римскому папе великим благодеянием, связывающим всех униатов с общеевропейской католической культурой, гораздо более ценной, чем православ­ная русская культура. Вопрос пользования общерусским литературным языком мало интересовал эту группу, и она легко мирилась и с рутенским косноязычием, и с украинской «мовой». Главой этой группы в течение многих лет был галицкий униатский митрополит граф Андрей Шептицкий108. Человек богатых даро­ваний, он строил широкие планы относительно распространения унии в России, в особенности мечтал о соединении с униатской церковью русских старообрядцев, с которыми старался завязать самые тесные сношения; однако его церковно-объединительные стремления не нашли живого сочувствия в наш равнодушный к религии век, не поладил он и с правительством новообразовавшейся Польши, вследствие чего долго пребывал вне своей епархии — то в Северной Америке, то в Риме — и только недавно, в конце 1923 года, польское правительство разрешило ему проживать во Львове, после того как он согласился дать обязательство, что не будет принимать никакого участия в политической деятельности.  По газетным известиям, митрополит Андрей тяжко болен и жизнь его догорает. Кажется, что как личность его, так и цели его церковно-политической работы не были правильно поняты современниками и подверглись оклеветанию и извращению и что только история восстановит его образ и произнесет справедливый о нем суд.

Наконец, третью группу составляли галицкие «украинцы», принявшие на веру польское учение о совершенной отдельности «украинского» народа от русского, причислившие себя к «украинской нации» и усвоившие себе социалистические взгляды М. А. Драгоманова. Появившись во Львове в 1894 году, М. С. Грушевский сильно поддержал эту группу согласно с третьим, и последним, из своих заданий. В последние двадцать лет перед мировой войной она играла в галицко-русских делах преобладающую роль, опираясь на сочувствие венского правительства. Среди нее постепенно образовались более правые и более левые течения, начиная от кружка Костя Левицкого109, украшенного орденом Леопольда, и до кружка Кирилла Трылевского, стоявшего во главе так называемых «сичей» — крестьянских организаций, похожих на большевистские «комнезамы». Из недр ее вышла австро-украинская политическая партия, имевшая своих предста­вителей и в галицийском сейме, и в австрийском парламенте, Сам М. С. Грушевский никогда не занимался в Галиции строго политической деятельностью, а только путем устной и литературной пропаганды готовил кадры украинской интеллигенции прививая ей в особенности идею «соборной Украины» от Кубани до Карпат, сначала под властью Австрии, а потом, при стечении благоприятных обстоятельств, и в виде самостийной украинской социал-демократической республики. Из аудитории М. С. Грушевского вышло немало учителей украинских гимназий в Галиции, которые, в свою очередь, распространяли его взгляды среди гимназистов — «робылы (делали) з ных порядных (порядочных) украинцив». Директор гимназии в городе Рогатине, некий Галущинский, устроил при своей гимназии бурсу, куда «щирые украинцы» привозили детей из-за кордона, то есть из какой-нибудь Полтавской или Киевской губернии, и здесь дрессировали их в украинских янычар.

Каждая из упомянутых групп имела свой газетный орган, выражавший ее взгляды на вопросы политики и общественной жизни, но самой влиятельной газетой было украинское «Дело». Проживая во Львове и состоя там цесарско-королевским профессором университета, работая без устали во вред России, М. С. Грушевский сумел, однако же, удержать за собою право доступа в Россию и пользовался здесь большим благоволением со стороны Российской Академии наук и некоторых профессорских кругов. Это объясняется общественными настроениями в предреволюционную эпоху. Выработано было какое-то молчаливое соглашение, на основании которого запрещено было интеллигенции открыто говорить правду об иудеях, готовивших революционный разгром России, и о всяческих движениях, содействовавших затеянному разгрому, в том числе и об украинском. Всякое выступление в защиту России, ее языка, ее истории, ее церкви, ее государственного строя считалось нелиберальным, почти неприличным и вызывало гонение и насмешки против отважного виновника выступления. Дан был общий тон: потворствовать натиску революции. Академики Ф. Е. Корш110 и А. А. Шахматов, профессора В. А. Мякотин111 (Петербург) и Д. А. Корсаков112 (Казань), не говоря уже о таких украинофильствующих профессорах, как Д. И. Багалей и Н. И. Сумцов (Харьков), наперерыв кадили фимиам перед М. С. Грушевским и тем еще более укрепляли самоуверенность этого и без того достаточно наглого и заносчивого «добродія». Появляясь от времени до времени в России, он имел полное удобство поддерживать необходимые личные связи, содействовать распространению своих идей, организовывать украинские ячейки и вообще плести ту украинскую паутину, в которой запутывалась невежественная и легкомысленная молодежь. Особенно расширилась его деятельность после первой русской революции 1905—1906 годов и на­ступления эры «свобод». Революционный опыт упомянутых годов показал руководителям и устроителям революции, что Россия слабо от них защищена и что нужно только дождаться стечения благоприятных обстоятельств — вроде внешней войны, расстройства транспорта, вздорожания хлеба, — чтобы достигнуть успеха и развалить Россию. Все они, с иудеями во главе, стали готовиться к этому удобному моменту, в том числе и «украинцы». М. С. Грушевский распределял свою деятельность между Льво­вом и Киевом. Когда умер преемник В. В. Антоновича профессор П. В. Голубовский113, он хотел добиться избрания своего на опустевшую кафедру русской истории. Недостававший докторский диплом, как мы упоминали, услужливо поднес ему Харьковский университет. В «Киевской мысли» украинствующий П. В. Ва­силенко, позднейший гетманский министр, горячо доказывал, что кафедра, с которой преподавали В. В. Антонович и П. В. Голубовский, должна по праву перейти только к М. С. Грушевскому. Но университет Святого Владимира оказался настолько патриотичным, что не решился ввести в свою профессорскую коллегию явного врага России и извратителя русской истории. М. С. Грушевскому пришлось оставаться за флагом и довольствоваться по-прежнему австрийской службой.
XIV

Однако в киевской университетской среде М. С. Грушевский — может быть неожиданно для самого себя — нашел горячего единомышленника и сотрудника в лице вновь приглашенного профессора русского языка и русской словесности Владимира Николаевича Перетца114. Петербуржец еврейского происхождения, из поколения известного водочного откупщика, В. Н. Перетц после переезда в Киев сделался почему-то завзятым «щирым украинцем», начал помещать статьи на «мове» в «Записках Товариства имени Шевченка» и распространять руководящие идеи украинского движения между студентами и курсистками. Он, между прочим, на радость украинцам, пустил в оборот противоречащую всей истории и диалектологии русского языка теорию о том, что «украинская мова» не принадлежит-де к группе русских наре­чий, а находится в ближайшем сродстве с сербохорватским языком, так как она-де сформировалась еще в VIII и IX веках, когда «украинская» народность жила в непосредственном соседстве с народностью сербохорватской на равнинах нынешней Венгрии; потом-де пришли угры (венгры) из-под Урала и разделили обе народности, оттеснив сербо-хорватов к югу, а «украинцев» — к северу. О такой отдаленной эпохе общеславянской древности, как VIII и IX века, можно, разумеется, судить и рядить весьма произвольно, как мы знаем это из истории славянской науки недавно почившего И. В. Ягича115, потому что источников для изучения древнейших судеб славянства крайне мало и они допускают самые разнообразные толкования. Следует признать, что, будучи талантливым преподавателем, В. Н. Перетц не менее содействовал успеху украинского движения среди учащейся молодежи в предвоенную и предреволюционную эпоху, чем в свое время В. В. Антонович.

Относительно М. С. Грушевского мы уже упоминали, что он делил себя между Львовом и Киевом. В Галиции он стремился как можно крепче укоренить в головах своих последователей идею не только культурного, но и политического отделения «соборной Украины» от России, а затем привить мечту о самостийной украинской народной республике. Сейчас мы не помним точно, в каких годах в связи с этим придуманы были для будущей республики национальные цвета — голубой и желтый («блакитный» и «жовтый»), а затем и герб в виде затейливого трезубца, заимствованный с монет киевского удельного князя конца XIV века Владимира Ольгердовича и означающий, как бы в насмешку над невежественными украинскими республиканцами и социалистами, написанное вязью XIV века греческое слово ВосаІАєІ) — царь, каковым хотел, чтобы его признавали, Владимир Ольгердович. Но все-таки Киев по воспоминаниям и связям неизменно манил к себе М. С. Грушевского, и он мечтал сделать его главным поприщем своей деятельности против России, считая, что полупольский Львов для него слишком тесен. В ожидании подходящего момента он выстроил здесь на Паньковской улице знаменитый собственный многоэтажный дом в украинском якобы стиле, который в страшные январские дни 1918 года разбили снарядами большевистские артиллеристы, направляя огонь необычайной меткости с бронированного поезда, поставленного на железнодорожном пути прямо против дома, превосходно оттуда видимого. В то время как от дома Грушевского остались одни полуразрушенные стены, окружаю­щие его соседние дома нисколько не пострадали.

Приходилось слышать, что в первые годы «свобод» по инициативе М. С. Грушевского организовалось в Киеве «Украиньске наукове товариство», которое мыслилось как кадр будущей украинской академии наук; открыто было два книжных магазина для торговли украинскими изданиями: на Владимирской улице, против Коллегии П. Ґалаґана, и на Фундуклеевской, причем вывески на них были демонстративно расписаны в две краски, объявленные в Галиции якобы национальными украинскими, — голубую и желтую. Наконец, основан был толстый ежемесячный жур­нал на «мове» «Литературно-науковый вистнык», выходивший в двух изданиях: в киевском и львовском. Здесь сосредоточились все украинские писательские силы.

Первую украинскую газету в России после наступления «свобод» в 1905 году стал издавать в городе Лубны неистовый украинский «діяч» (деятель) Владимир Шемет, окончивший курс естественных наук в Киевском университете и бывший членом I Государственной думы. Это была газета «бури и натиска», называлась она «Хлібороб» и проводила с запальчивостью обычную радикально-демократическую программу (отобрание земли от частных владельцев без выкупа, всеобщее голосование, свобода печати, союзов, собраний и прочее). Вскоре она прекратилась. Немного позднее для обслуживания украинской идеи среди сельской полуинтеллигенции основана была в Киеве более трезвая и спокойная газета «Рада» (польское rada, немецкое Rat — совет), в которой главную роль играл Сергей Ефремов, автор весьма основательной «Истории украинского письменства» на «мове». Из других сотрудников припоминаем В. Н. Леонтовича, И. М. Стешенко116, Саликовского, Прокоповича. «Рада» имела некоторое распространение и просуществовала, кажется, до занятия Киева большевиками. Заводились украинские газеты и в Полтаве, и в Екатеринославе, но долго не держались из-за слабой подписки.

Европейская война вызвана была тайными силами, преиму­щественно еврейскими, действовавшими за кулисами мировой сцены. Своей целью эти силы ставили: уничтожение исторических монархий, самоопределение народностей и введение если не во всех европейских государствах, то, по крайней мере, в большинстве из них республиканского строя.

Явные цели — спасение Сербии от австрийского завоевания, упразднение германского милитаризма и борьба за рынки — выставлялись только для того, чтобы отвести глаза народов от зате­ваемых переворотов. В числе средств, пригодных для развала России, несомненно, принято было во внимание украинское дви­жение. Вот почему оно нашло сильную поддержку в тех именно центрах, где находились главные штабы закулисных сил: в Вене, в Берлине и в Москве. В Вене за шесть-семь лет до европейской войны начал выходить ежемесячный журнал на немецком языке «Ukrainische Rundschau» («Украинское обозрение») под редакцией некоего Михаила Кушнира, в котором помещались статьи об Украине и украинском движении под углом зрения, благоприятным Австрии и враждебным России. Там сотрудничал Донцов117, один из киевских украинских публицистов. На обложке каждого выпуска печаталась географическая карта Украины в тех границах, до каких весной 1918 года докатилась австро-германская оккупация. Очевидно, эта карта имела пророческое значение. Из Берлина субсидировались украинские ученые и кооперативные учреждения в Галиции и в России, а также газеты «Дело» и киевская «Рада». В Германии М. С. Грушевский получил возможность издать перевод на немецкий язык первой части своей «Ис­тории Украины-Руси» и свою немецкую книгу об украинском народе и его мнимых нуждах и чаяниях в серии изданий «Russen über Russen» («Русские о русских»). В лице Рорбаха118 (D-r Paul Rohrbach) нашелся близорукий немецкий публицист, который старался выяснить немцам всю выгоду для них украинской идеологии. Таким образом, мир украинцев с центральными империями в феврале 1918 года вовсе не был неожиданной случайностью, как могло бы казаться поверхностному наблюдателю, а, напротив, являлся исполнением давно задуманного плана. Только ни германцы, ни австрийцы, ни украинцы не догадывались, что за их спиной работают тайные силы, преследующие свои особые цели, и что эти силы очень быстро разрушат, как карточный домик, все их хитроумные комбинации.

 

Категория: Страницы истории | Добавил: Elena17 (10.04.2015)
Просмотров: 1091 | Рейтинг: 0.0/0