 3
Александра Осиповна окончила курс в институте и начала служить фрейлиной: сначала при вдовствующей Императрице Марии Фёдоровне, а затем при Александре Фёдоровне. Служба, обязанности фрейлины многообразны и часто суетны: она - и дама, сопровождающая на церемониях и празднествах, и дежурная в покоях, и камеристка, и служанка, и чтица и многое, многое другое.
Россет получила шифр фрейлины на платье в тысяча восемьсот двадцать шестом году. Это был год казни декабристов. И тогда же семнадцатилетняя девушка не побоялась впервые хлопотать перед Императором Николаем Павловичем, которого всю свою жизнь до самого конца искренне уважала. Она выхлопотала смягчение участи своего дяди Николая Ивановича Лорера, видного участника движения декабристов. Тот был сослан в Забайкалье.
С того же года Александра Россет появляется в свете. Придворное, салонно-аристократическое окружение не радует её. Девушка узнала ему цену ещё в стенах института. А выше всего она всегда ценила свою внутреннюю свободу. Вот пример из её дневниковых записей того времени: «Утратилось тогда молодое и верное чувство, нас не обманывающее»… «Я никогда не любила сад, а любила поле, не любила салон, а любила приютную комнатку, где незатейливо говорят то, что думают, т.е. что попало». Есть у неё и куда более резкие характеристики дворцового круга. И тут уже слышна перекличка с интонациями Пушкина и Лермонтова. Но даже из этих двух коротких цитат вполне ясно, отчего Александра Осиповна предпочитала дружеский круг литераторов – придворному.
Самым первым из всех, с кем она познакомилась, был Жуковский, назначенный в этом же самом году воспитателем наследника-Цесаревича Александра. Жуковскому она читала на выпускном экзамене отрывки из его же сочинений. А затем началась их близкая дружба при дворе.
Василий Андреевич родился в тысяча семьсот восемьдесят третьем году. Он был незаконнорожденным сыном тульского помещика Афанасия Ивановича Бунина и привезённой его крепостными с войны, из-под Бендер, пленной турчанки Сальхи. Новорожденного, по договору с Буниным, отцом одиннадцати законных детей-наследников, шесть из которых скоро умрут, усыновил бедный дворянин Андрей Иванович Жуковский.
Александра Осиповна Россет оставила замечательный портрет-описание Василия Андреевича:
«Нас всех поразили добрые, задумчивые глаза Жуковского. Если б поэзия не поставила уже его на пьедестал, по наружности можно было взять его просто за добряка. Добряк он и был, но при этом сколько было глубины и возвышенности в нём. Оттого его положение в придворной стихии было самое трудное. Только в отношениях к Царской Фамилии ему было всегда хорошо...
Хотя он был как дитя при дворе, однако очень хорошо понимал, что есть вокруг него интриги, но пачкаться в них не хотел, да и не умел.
…Жуковский жил тогда, как и до конца своего пребывания при дворе, в Шепелевском дворце (теперь Эрмитаж). Там, как известно, бывали у него литературно-дружеские вечера. С утра на этой тихой лестнице толпились нищие, бедные и просители всякого рода и звания. Он не умел никому отказать.., не раз бывал обманут, но его щедрость и сердоболие никогда не истощались. Однажды он мне показывал свою записную книгу: в один год он роздал 18000 рублей (ассигнациями), что составляло большую половину его средств (надо отметить особо: Александра Осиповна станет первейшим его помощником в сборе средств нуждающимся, начиная от великих писателей, художников и кончая самыми простыми людьми, вплоть до попавших в беду проезжих иностранцев, хотя у неё самой до замужества не будет лишнего и гроша).
Он говорил мне: «Я во дворце всем надоел моими просьбами и это понимаю, потому что и без меня много раздают Великие Князья, Великие Княгини и в особенности Императрица; одного Александра Николаевича Голицына я не боюсь просить: этот даже радуется»…
Отношения его к старым товарищам, к друзьям молодости никогда не изменялось. Не раз он подвергался неудовольствию Государя за свою неколебимую верность некоторым из них. Обыкновенно он шёл прямо к Императрице, с ней объяснялся и приходил в восторге сообщить, что «эта душа всё понимает». «У Государя, - говорил он, - первое чувство всегда прекрасно, потом его стараются со всех сторон испортить; однако, погорячившись, он принимает правду». Такой-то натуре пришлось провести столько лет в коридорах Зимнего дворца!
Но он был чист и светел душою и в этой атмосфере, ничего не утратив, ни таланта, ни душевных сокровищ».
А теперь давайте послушаем, как уже сам Василий Андреевич Жуковский относился в те времена к Александре Россет (он был старше её более чем в два раза). Вот одно из шуточных его писем из разряда любимой им и прославленной в круге литераторов «галиматьи». Сквозь неё явственно проступает искреннее чувство:
«Милостивая государыня Александра Иосифовна!
Начну письмо моё необходимым объяснением, почему я отступил от общепринятого обычая касательно письменного изложения вашего почтенного имени. Мне показалось, милостивая государыня, что вас приличнее называть Иосифовною, нежели Осиповною, и сие основывается на моих глубоких знаниях Библейской истории. В Ветхом Завете, если не ошибаюсь, упоминают о некотором Иосифе Прекрасном, сыне известного патриарха Иакова (он был продан своими злыми братьями). Вы, милостивая государыня, будучи весьма прекрасною девицею, имеете неотъемлемое право на то, чтобы родитель ваш именовался Иосифом Прекрасным, а не просто Осипом, слово несколько шероховатое, неприличное красоте и слишком напоминающее об «осиплости», известном и весьма неприятном недуге человеческого горла.
Кончив сие краткое предисловие, обращаюсь к тому, что вооружило гусиным пером мою руку для начертания нескольких строк к вам, милостивая государыня, строк, коим, признательно сказать, я завидую, ибо они обратят на себя ваши звёздно-сверкающие очи и, может быть, сподобятся произвести вашу зевоту, которая хотя и покривит прелестные уста ваши, но всё не отнимет у них природной их прелести: ибо они останутся прелестными и тогда, когда вы, милостивая государыня, соблаговолите растянуть их на пол-аршина в минуту зевоты или надуть их, как добрую шпанскую муху, в минуту гнева. Чтобы кончить и выразить в двух словах всё, что теперь у меня на сердце, скажу просто и искренне: всё ли вы в добром здоровьи и будете ли дома после семи часов»?..
Спустя много времени Александра Осиповна признается: Жуковский в те первые годы их знакомства предлагал ей через Плетнёва руку. Но она отказала: о замужестве тогда серьёзно ещё не задумывалась, да и он был мужчиной не по её нраву. Из-за крайней мягкости характера она его называла беззлобно-дружески «старой бабой». И это тоже была одна из известных её словесных «штучек». Но несмотря на «штучки», несмотря на отказ, они оставались ближайшими друзьями, единомысленными всегда и во всём.
И совершенно иными по тону складывались отношения у Александры Россет и Пушкина.
4
Они познакомились в конце тысяча восемьсот двадцать восьмого года на балу у Хитрово, дочери Михайлы Иларионовича Кутузова. Затем встречались на балах у Потоцких, Карамзиных. Вот как вспоминала о тех первых встречах Александра Осиповна:
«Отправились к Карамзиным на вечер, я знала, что они будут танцевать с тапёром. Все кавалеры были заняты, один Пушкин стоял у двери и предложил мне танцевать с ним мазурку. Мы разговорились и он мне сказал: «Как вы хорошо говорите по-русски». – «Ещё бы, мы в институте всегда говорили по-русски, нас наказывали, когда мы в дежурный день говорили по-французски. А на немецкий махнули рукой» (далее – в переводе с французского). – «Но вы итальянка?» - «Нет, я не принадлежу ни к одной национальности: мой отец был француз, моя бабушка – грузинка, а дед – пруссак, но я православная и по сердцу русская. Плетнёв нам читал вашего «Евгения Онегина», мы были в восторге, но когда он сказал: панталоны, фрак, жилет, мы сказали: какой, однако, Пушкин индеса (непристойный)». Он разразился громким весёлым смехом, свойственным только ему. Про него Брюллов говорил: «Когда Пушкин смеётся, у него даже кишки видны».
С упомянутыми ею предметами гардероба и семейством Карамзиных связан ещё один анекдот, записанный Смирновой-Россет со слов-воспоминаний или Жуковского, или кого-то из семьи Николая Михайловича. Это случилось на летнем отдыхе в Царском Селе. Прежний Государь Александр Павлович часто обедал в дачном доме у Карамзиных, в кругу их дружной семьи. Он любил семейность, ту её теплоту и простоту, которой ему в жизни очень не хватало.
Итак, однажды Государь, никогда не предупреждавший о себе заранее, пришёл отобедать. В прихожей слуга Карамзиных, расстелив на полу кусок полотна, расчерчивал мелом, кроил себе портки. Царя это занятие заинтересовало, но он отчего-то подумал, что слуга готовит Карамзину столбцы для писания летописей, о чём за обедом Александр Павлович со всеми и поделился, интересуясь, над каким местом из истории Государства Российского Николай Михайлович собирается трудиться. Кое-как отговорились...
Позже вся дружеская компания так полюбила этот анекдот, что взяла привычку называть между собой всяческие виды штанов-панталонов «столбцами». Как переменчивы вкусы: что казалось когда-то юной институтке Россет непристойным в упоминании на людях, через несколько лет вызывало уже беззаботный смех. Такова была «поступь реализма».
Так же у Карамзиных Александре Осиповне выпало счастье слушать чтение Пушкиным «Полтавы». Но, увы – поэт был в тот вечер не в духе. Россет описала его и в эти моменты уныния:
«После обеда явился Фирс Голицын и Пушкин. Он захотел прочитать свою последнюю поэму «Полтаву». Нельзя было хуже прочитать своё сочинение, чем Пушкин. Он так вяло читал, что казалось, что ему надоело его собственное создание. Когда он кончил, он спросил у всех их мнения и спросил меня, я так оторопела, что сказала только: «Очень хорошо».
Её поразило то, что поэт спрашивает мнение у молоденькой и не имеющей отношения к литературе девушки! Кстати, Александра Осиповна считала «Полтаву» образцом художественного совершенства. В более поздние годы, с приходом нового поколения поэтов и значительной утратой эстетизма, цитировала в спорах, как пример гармонии, красоты, строки именно из этой поэмы.
Спустя десятилетия Смирнова-Россет, вспоминая те первые годы знакомства, произнесёт странные по первому впечатлению фразы. На вопрос Бартенева, первого биографа Пушкина, ценил ли он её и она его, ответит:
- «О, нет, ни я не ценила его, ни он меня. Я смотрела на него слегка, он много говорил пустяков; мы жили в обществе ветреном. Я была глупа и не обращала на него особенного внимания».
К чему отнести эти слова? Ведь, известно, что ещё в институтские годы Россет зачитывалась произведениями Пушкина, и гений первого поэта России был для неё неоспорим. А вот личные, частные отношения пока лишены были глубины, искренности будущей дружбы, взаимопонимания. Стоит только вспомнить то поэтическое состязание, о котором сказано в самом начале очерка: увлечённость Пушкина Олениной, его подтрунивание над Вяземским и другими поклонниками Россет, над ней самой – «она мила, скажу меж нами». И он, и она как бы вращаются хоть и в одном круге, но на отдалённых орбитах.
Хотя и с этим размышлением-выводом всё обстоит гораздо сложней. Может быть, того дружеского взаимопонимания у них ещё не было, но Пушкин-то прекрасно сознавал суть её натуры без того. И в те первые годы отдал им должное. Александра Осиповна стала прототипом героини с говорящей фамилией Вольская в его знаменитом прозаическом отрывке «Гости съезжались на дачу». Этой работой высказаны чрезвычайно важные мысли, даны чрезвычайно важные оценки обществу, которые Пушкину не простят. И сделано это во многом через героиню Вольскую, в которой современники мигом узнали близкие автору по духу черты характера Александры Россет. Даже склонность её к экзотичным нарядам, то под турчанку в чалме, то под даму эпохи Ренессанса, отмечена:
«В сие время двери в залу отворились, и Вольская взошла. Она была в первом цвете молодости. Правильные черты, большие, чёрные глаза, живость движений, самая странность наряда, всё поневоле привлекало внимание. Мужчины встретили её с какой-то шутливой приветливостью, дамы с заметным недоброжелательством; но Вольская ничего не замечала; отвечая криво на общие вопросы, она рассеянно глядела во все стороны; лицо её, изменчивое как облако, изобразило досаду…
Вдруг она вздрогнула и обернулась к балкону. Беспокойство овладело ею. Она встала, пошла около кресел и столов, остановилась на минуту за стулом старого генерала Р., ничего не отвечала на его тонкий мадригал и вдруг скользнула на балкон…
Важная княгиня Г. проводила Вольскую глазами и вполголоса сказала своему соседу:
- Это ни на что не похоже.
- Она ужасно ветрена, - отвечал он.
- Ветрена? Этого мало. Она ведёт себя непростительно. Она может не уважать себя сколько ей угодно, но свет ещё не заслуживает от неё такого пренебрежения…
Гости разъезжались… Вольская вдруг заметила зарю и поспешно оставила балкон, где она около трёх часов сряду находилась наедине с Минским. Хозяйка простилась с нею холодно, а Минского с намерением не удостоила взгляда»…
Так и вспоминаются строчки Смирновой-Россет: «Я никогда не любила сад, а любила поле; не любила салон, а любила приютную комнатку»… И ниже в тексте отрывка Пушкин через диалог персонажей испанца и русского объясняет, отчего же свет не может вызывать уважения. Позже, в дневниках Александры Осиповны будет достаточно много резких записей-отзывов, схожих с этими строками Пушкина из продолжения отрывка:
- «Всякий раз, когда я вхожу в залу княгини В. – и вижу эти немые, неподвижные мумии, напоминающие мне египетские кладбища, какой-то холод меня пронимает. Меж ими нет ни одной моральной власти, ни одно имя не натвержено мне славою – перед чем же я робею?
- Перед недоброжелательством, - отвечал русский. – Это черта нашего нрава. В народе выражается она насмешливостию, в высшем кругу невниманием и холодностию. Наши дамы к тому же очень поверхностно образованы, и ничто европейское не занимает их мыслей. О мужчинах нечего и говорить. Политика и литература для них не существуют. Остроумие давно в опале как признак легкомыслия. О чём же станут они говорить? О самих себе? Нет, - они слишком хорошо воспитаны. Остаётся им разговор какой-то домашний, мелочной, частный, понятный только для немногих – для избранных. И человек, не принадлежащий к этому малому стаду, принят как чужой…
- Извините мне мои вопросы, - сказал испанец, - но вряд ли мне найти в другой раз удовлетворительных ответов, и я спешу вами воспользоваться. Вы упомянули о вашей аристократии; что такое русская аристократия.
- Наша благородная чернь, к которой и я принадлежу, считает своими родоначальниками Рюрика и Мономаха. Я скажу, например, - продолжал русский с видом самодовольного небрежения, - корень дворянства моего теряется в отдаленной древности, имена предков моих на всех страницах истории нашей. Но если бы я подумал назвать себя аристократом, то, вероятно, насмешил бы многих. Но настоящая аристократия наша с трудом может назвать и своего деда. Древние роды их восходят до Петра и Елисаветы. Денщики, певчие, хохлы – вот их родоначальники. Говорю не в укор: достоинство – всегда достоинство, и государственная польза требует его возвышения. Смешно только видеть в ничтожных внуках пирожников, денщиков, певчих и дьячков спесь герцога Монморанси, первого христианского барона, и Клермон-Тоннера. Мы так положительны, что стоим на коленах пред настоящим случаем, успехом и.., но очарование древностью, благодарность к прошедшему и уважение к нравственным достоинствам для нас не существует. Карамзин недавно рассказал нам нашу историю. Но едва ли мы вслушались. Мы гордимся не славою предков, но чином какого-нибудь дяди или балами двоюродной сестры. Заметьте, что неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности».
Финал этого отрывка - исчерпывающее объяснение того, почему Пушкин дарил близким людям альбомы и брал слово записывать родовые предания и личные воспоминания.
«В тревоге пёстрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра»…
Настоящая дружба Пушкина и Смирновой-Россет, сама потребность в этой дружбе вспыхнула чуть позже создания отрывка «Гости съезжались на дачу» - летом тысяча восемьсот тридцать первого года. Это было редкостное лето юного семейного счастья и настоящего пиршества общения!
5
Пушкин с молодой женой поселились в Царском Селе, сняв дачу в доме Китаева. Это было их «медовое» лето. Жуковский жил поблизости в Александровском дворце при наследнике. Россет – в Большом дворце, высоко под крышей, где находились «кельи» фрейлин. И все они в те месяцы буквально не расставались.
Вот воспоминания о том Александры Осиповны:
«Тут они оба (Жуковский и Пушкин) взяли привычку приходить ко мне по вечерам, т.е. перед собранием у Императрицы… Если случалось, что меня дома нет, я их заставала в комфортабельной беседе с моими девушками (горничными). «Марья Савельевна у вас аристократка, а Саша, друг мой, из Архангельска, чистая демократка. Никого в грош не ставит» (слова Пушкина). Они заливались смехом, когда она (горничная Саша) Пушкину говорила: «Да что же мне, что вы стихи пишете – дело самое пустое! Вот Василий Андреевич гораздо почётнее вас»… В это время оба, Жуковский и Пушкин, предполагали издание сочинений Жуковского с виньетками. Пушкин рисовал карандашом на клочках бумаги, и у меня сохранился один рисунок».
Также, оба поэта устроили состязание – взялись писать сказки. Именно тем летом были созданы «Сказка о царе Берендее» и «Поп – толоконный лоб и служитель его Балда».
К Пушкину чуть не ежедневно приезжал из Павловска молодой литератор Гоголь. Именно в доме Китаева Александра Осиповна познакомилась со своим будущим самым задушевным другом. Но после напрочь забыла о месте и времени их знакомства, отчего Николай Васильевич будет посмеиваться над ней. Но тем летом Гоголь ещё не входил в их близкий круг.
Россет быстро сошлась с Натальей Николаевной и часто сама навещала молодых супругов. Вот как она вспоминает о том:
«Наталья Николаевна сидела обыкновенно за книгою внизу. Пушкина кабинет был наверху, и он тотчас нас зазывал к себе. Кабинет поэта был в порядке. На большом круглом столе, перед диваном, находились бумаги и тетради, часто несшитые, простая чернильница и перья… Волоса его обыкновенно были ещё мокры после утренней ванны и вились на висках; книги лежали на полу и на всех полках. В этой простой комнате, без гардин, была невыносимая жара, но он это любил, сидел в сюртуке, без галстука… Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьёзно спрашивал нашего мнения (Гончаровой не исполнилось тогда и девятнадцати лет, Россет было двадцать два года, а Пушкину шёл тридцать третий). Он говорил часто:
- Ваша критика, мои милые, лучше всех; вы просто говорите: этот стих нехорош, мне не нравится…
Однажды я говорю Пушкину:
- Мне очень нравятся ваши стихи «Подъезжая под Ижоры».
- Отчего они вам нравятся?
- Да так, - они как будто подбоченились, будто плясать хотят.
Пушкин очень смеялся:
- Ведь вот, подите, отчего бы это не сказать в книге печатно – «подбоченились» - а как это верно. Говорите же после этого, что книги лучше разговора...
Наговорившись с ним, я спрашивала его:
- Что же мы теперь будем делать?
- А вот что! Не возьмёте ли вы меня прокатиться в придворных дрогах?
- Поедемте.
Бывало и поедем. Я сяду с его женой, а он на перекладинке, впереди нас, и всякий раз, бывало, поёт во время таких прогулок:
«Уж на Руси
Мундир он носит узкий,
Ай да Царь, ай да Царь,
Православный Государь»!
Смирнова-Россет приводит здесь известнейшие стихи казнённого декабриста Рылеева, но с переделанной первой строчкой: «Царь наш – немец русский». И всё равно остаётся удивление той весёлой отвагой компании, разъезжающей по дорожкам Царского с песней личного врага Императора!
Теперь необходимо сказать несколько слов об отношениях Гончаровой и Россет. В литературоведении давно сложилось и до сих пор встречается мнение, что Наталья Николаевна, мол, гений мужа не понимала, стихов не любила и не ценила, завидовала Россет и прочее. Но из вышеприведённых отрывков видно, что это не так. Подобные мнения почерпнуты из давних сплетен, клеветы, которыми опутали жену Пушкина намеренно. Известны его слова перед смертью: «Бедная. Её заедят». Эта клевета была важнейшей частью широкой многоходовой интриги, буквально загонявшей Пушкина на дуэль в защиту чести жены. «Жёлтая» беллетристика и псевдо-наука постоянно воспроизводят комбинации тех давних сплетен, имеют с того свой гешефт. Их мощно подпитывали сфальсифицированные дочерью Смирновой, Ольгой, мемуары матери. Та вписала резкие характеристики Пушкиной-Гончаровой, исказила характер отношений с Пушкиным, и Пушкина с ними. Но наука давненько очистила текст от лжи, восстановила подлинник. И выявила причину случившегося – непомерное честолюбие, претензии тяжелой и снобской по характеру Ольги Смирновой на особое место их фамилии в истории общества с повышением собственного реноме. Хотя личные отношения Натальи Николаевны и Александры Осиповны, в самом деле, не были такими уж благостными.
Есть и другие важные источники, с помощью которых можно точнее понять эти отношения. Из сопоставления подлинного текста Смирновой и записанных со слов Натальи Николаевны её старшей дочерью от второго брака Александрой Араповой-Ланской воспоминаний становится ясно: эти сложности исходили из обычной женской ревности, соперничества, но не переступали пределов разума. Хотя, от лица самой Араповой звучит в прибавлениях к рассказам матери резкое негодование и выпады против Смирновой и её мемуаров, унижающих достоинство Пушкиной-Ланской. Но в то время, когда писались ею эти обличения, ни Натальи Николаевны, ни Смирновой-Россет в живых уже не было, а фальсификация была доказана гораздо позже.
Итак, вот строки, записанные Александрой Араповой-Ланской:
«После удачливой работы он (Пушкин) выходил усталый, проголодавшийся, но окрылённый духом, и дома ему не сиделось. Кипучий ум жаждал обмена впечатлений…
С робкой мольбой просила его Наталья Николаевна остаться с ней, дать ей первой выслушать новое творение. Преклоняясь перед авторитетом Карамзина, Жуковского, Вяземского, она не пыталась удерживать Пушкина, когда знала, что он рвётся к ним за советом, но сердце невольно щемило, женское самолюбие вспыхивало, когда хватая шляпу, он со своим беззаботным звонким смехом объявлял по вечерам:
- А теперь пора к Александре Осиповне на суд! Что-то она скажет?..
- Отчего ты не хочешь мне прочесть? Разве я понять не могу? Разве тебе не дорого моё мнение? – и её нежный задумчивый взгляд с замиранием ждал ответа…
- Нет, Наташа! Ты не обижайся, но это дело не твоего ума, да и вообще не женского смысла.
- А разве Смирнова не женщина? Да, вдобавок, и красивая? – с живостью протестовала она.
- Для других – не спорю. Для меня – друг, товарищ, опытный оценщик, которому женский инстинкт пригоден, чтобы отыскать ошибку, ускользнувшую от моего внимания, или указать что-нибудь, ведущее к новому горизонту. А ты, Наташа, не тужи и не думай ревновать! Ты мне куда милее со своей неопытностью… Избави Бог от учёных женщин, а коли они ещё за сочинительство ухватятся, - тогда уж прямо нет спасения. Вот тебе мой зарок: если когда-нибудь нашей Маше придёт фантазия хоть один стих написать, первым делом – выпори её хорошенько, чтоб от этой дури и следа не осталось.
И нежно погладив её понурую головку, он с рукописью отправлялся к Смирновой, оставляя её одну до поздней ночи со своими невесёлыми ревнивыми думами.
Возвращаясь к отношениям Натальи Николаевны к Смирновой, я добавлю, что хотя они и продолжали часто видеться и были на короткой дружеской ноге, пока Смирнова жила в Петербурге, но искренней симпатии между ними не было».
Эти вполне понятные отношения женщин подтверждают письма Пушкина к жене, где он как бы между делом упоминает, что у Смирновых почти не появляется и тем снимает повод к ревности. Хотя, он, конечно же, не забывал Александру Осиповну и чрезвычайно ценил всегда. Её важнейшее качество, что притягивало великих писателей и поэтов, заключалось в умении понять, выявить главное – направление ума, замысла художника, направление литературного движения. То, что Пушкин охарактеризовал, как умение «указать что-нибудь, ведущее к новому горизонту». И это качество её было уникальным и бесценным. Вдобавок, для Александра Сергеевича Смирнова-Россет являлась важнейшим источником, корреспондентом. От неё он узнавал те веяния, те настроения и события при Дворе, а также всяческие истории, что помогали ему и в литературной работе, и в тактике издательско-журнального дела.
Ну, и ещё одно свидетельство правоты записей Александры Араповой об отношениях этих двух исключительных женщин можно привести. Позже, к сороковому году, вернувшаяся после двух лет жизни в имении Полотняный Завод Наталья Николаевна будет снова встречаться со Смирновой в ближайшем дружеском доме Карамзиных. И никаких противоречий между ними не возникло.
Но о тех вечерах у Карамзиных будет сказано более подробно ниже. А сейчас необходимо вернуться в тысяча восемьсот тридцать первый год.
|