Разные стороны Белой борьбы не перестают интересовать современного русского человека. Для церковного человека эта тема имеет особое значение. Именно отношение к победившему в России коммунистическому режиму необратимо разделило Русскую Церковь в ХХ веке на две части: на тех, кто принял, признал этот режим, выразил ему свою лояльность, а затем вступил с ним в сотрудничество; и на тех, кто не принял его, не поддержал и вступил в борьбу с ним. Процесс этого разделения в Русской Церкви окончательно завершился в конце 20-х годов, после печально известной Декларации М. Сергия и его последующей церковной политики. Но начался этот процесс, несомненно, раньше, уже в период Гражданской войны. И здесь отношение к Белому Движению было решающим.

Можно выделить два аспекта Белой борьбы: нравственный и эсхатологический. Первый касается отношения каждого христианина и всего христианского общества к торжествующему злу и к борьбе с ним. Второй дает духовную оценку коммунистической революции в перспективе мiровой истории и христианского учения о конце мiра.

Отношение христианина к торжествующему злу

Вопрос этот со всей удовлетворительностью разобран в работе проф. Ильина «О сопротивлении злу силой» (1926). Подчеркнем, что этот труд получил одобрение М. Антония (Храповицкого), М. Анастасия (Грибановского) и других иерархов Русской Зарубежной Церкви, и таким образом, выражает мнение той части Церкви, которая отвергла большевицкий режим и сопротивлялась ему. Проф. Ильин подробно рассматривает нравственное зло и его физические проявления, отношение христианина к этому злу на всех уровнях, начиная с духовного противостояния и кончая вооруженной борьбой. Он отмечает, что непротивление злу приводит человека к неспособности отличать добро от зла. Ильин особо разбирает учение Л. Толстого на эту тему и показывает нехристианскую сущность толстовства.

Действительно, вся философия Толстого гораздо ближе к буддизму или пантеизму, не знающему личного Творца и Промыслителя, не понимающему нравственной ответственности человеческой личности, а потому, в конечном счете, не разбирающему между добром и злом. Заповедь же Христа: не противься злому, - относится к терпению христианином обид и физического зла, направленных на него лично. Но эта заповедь не означает равнодушия христианина ко злу, особенно в духовно-нравственной области, не означают отказа от помощи ближним, терпящим насилие со стороны злодеев.

Правильное отношение христианина к торжествующему злу наглядно показывают нам двое святых, память которых совершается почти в самые дни большевицкого переворота. Это мученики: Арефа (24 октября) и Нестор (27 октября). Оба они именно сопротивлялись злу силой: Нестор в богатырском поединке, а Арефа – в организованном вооруженном сопротивлении иудейскому тирану-богоборцу. Вряд ли в этом можно видеть только случайное совпадение; скорее, это указание Промысла Божия, способное, если и не предотвратить само событие, то, по меньшей мере, разъяснить внимательным православным людям его смысл.

Напомним, что юноша-христианин Нестор возмутился духом, видя, как цирковой атлет Лий, любимец императора Максимиана, развлекал его, бросая с помоста христиан на копья для мучительной смерти. Решив пресечь поругание христианской веры и помочь своим братьям хотя бы ценою собственной жизни, св. Нестор, испросив благословения заключенного мученика Димитрия, вышел на поединок с палачом и сбросил на копья этого гордого мучителя. После этого он сам был предан смерти по приказу императора-гонителя. Подвиг св. Нестора состоял не только в исповедании веры, но и в физическом сопротивлении злу.

Еще более выразителен и созвучен Белой борьбе подвиг св. Арефы и дружины его, пострадавших в 523 г. в Омиритской стране (ныне это государство Йемен). В тех землях, населенных арабами-христианами и арабами-язычниками, а также иудеями, захватил власть путем переворота некий иудей Дунаан, устроивший кровавое гонение на христиан. Уцелевшие христиане бежали в город Награн, где градоначальником был св. Арефа, не признавший христоборной власти и организовавший вооруженное сопротивление ей. После долгой безуспешной осады города Дунаан через своих агентов склонил ослабевших христиан к сдаче, лукаво укоряя их, что они нарушают христианскую заповедь о подчинении любой власти, и обещая не трогать христиан в случае их капитуляции. Св. Арефа настаивал на продолжении войны, но, будучи со своими сторонниками в меньшинстве, не мог остановить сдачи города. После падения города он был приведен к Дунаану, где вновь исповедал свою непримиримость к его беззаконной власти. Он был казнен с несколькими тысячами христиан. Примечательно, что на мученичество своих сограждан св. Арефа смотрел, как на средство искупления своей вины за малодушную сдачу города. Те, которые хотели сохранить свою жизнь сдачей в плен, все равно приняли смерть, только не в бою, а от руки палача.

Вместе со св. мучеником Арефой в тот же день совершается память благоверного царя эфиопского Елезвоя (554 г). Про него из хроник византийских и арабских известно, что, получив известия о кровавых гонениях на христиан в Омирите, он предпринял трудную экспедицию через Красное море и пустыню на помощь братьям во Христе. Преодолев огромные трудности, он достиг места назначения, разгромил войска нечестивого Дунаана и освободил оставшихся в Омирите христиан. Позднее царь Елезвой принял монашество и скончался в трудах иноческих. Можно предположить, что святости он достиг в монашестве, но несомненно и то, что и современная ему, и последующая Церковь благословила его ратный подвиг по спасению христиан от смерти, и Сам Господь различными знамениями и чудесной помощью в решительные минуты борьбы благословил его меч, карающий злодеев.

Упомянем еще одну историческую подробность: и Арефа, и Елезвой по рождению принадлежали к монофизитским церквям, так как церкви и Эфиопии, и Аравии отвергли Четвертый Вселенский собор и Халкидонское исповедание. И, тем не менее, Православная Церковь включила этих святых в свои святцы. Почему так? Очевидно, потому что принадлежность к монофизитству была у них случайной; они не сами сделали выбор в пользу ереси, а родились и были воспитаны в своих национальных церквях. То, что зависело от них: сохранить веру и защитить ближних, - они исполнили. И в их подвиг верности органической частью вошло ратоборство с врагами Христа.

В наших святцах стоит и еще один святой, сопротивлявшийся злу силой, преп. Иоанн, епископ Готфский (VIII в), окормлявший паству в Тавриде (Крым). К тому времени полуостров попал под власть хазар, принявших иудейство, а потому притеснявших христиан. Преп. Иоанн в надежде на помощь Византии организовал народное восстание против хазар. Но императоры-иконоборцы не поддержали его, и оно было подавлено. Сам епископ Иоанн чудом уцелел от расправы. Несмотря на такой несвойственный архипастырю подвиг, как организация восстания, он причтен Церковью к лику исповедников.

В нашей Русской истории многочисленны примеры благословения иерархами Церкви вооруженной борьбы против иноверных гонителей Православия. Они всем известны: благословение преподобным Сергием Димитрия Донского, а патриархом Гермогеном ополчения князя Пожарского и т. д. Важным является то, что христианское сознание с самого начала рассматривало христианина, как борца и воина, противостоящего сатане и его служителям, прежде всего в духовной брани, но нередко и в чувственной. Древние апологеты христианства не отрицали воинской службы как таковой, а указывали на недопустимость для христианина участия в языческих жертвоприношениях и обрядах, обязательных в языческом войске. В 314 г, через год после Миланского эдикта большой собор западных епископов в г. Арле постановил отлучать от Церкви тех христиан, которые дезертируют из войск императора Константина, защищающего христианство против язычников. Таким образом, христианская Церковь с самого начала не поощряла дезертирства, никогда не проповедовала непротивления злу и пацифизма. Она благословляла на войну справедливую, имеющую четко осознанную цель – защиту веры и отечества, и только требовала, чтобы эта война велась по возможности наименее жестоко, с милосердием и великодушием к побежденным.

К сожалению, к началу революции в России многими эти простые истины оказались забыты. Многие люди сознательно или безсознательно усвоили толстовский взгляд на отношение ко злу. «Непротивленство» получило широкое распространение среди либеральной интеллигенции, среди мещан и обывателей, живших по принципу «моя хата с краю». Но это было еще полбеды. Толстовцы и им сочувствующие являлись людьми отпавшими от Церкви во многих отношениях. Хуже было то, что подобные настроения проникли и в саму Церковь. В основе их лежало обыкновенное малодушие и трусость, желание иметь душевный комфорт, радости и утешения и не иметь никаких проблем и неприятностей. В церковной среде малодушие часто прикрывалось претензией на особую духовность, не желавшую знать ничего мiрского, не желавшую решать нравственные задачи, поставленные Промыслом. Вопросы, требовавшие конкретного нравственно-самоотверженного поступка, объявлялись такими людьми «политикой, в которую мы не лезем». Самосохранение, выживание любой ценой объявлялось особой мудростью, высшей добродетелью.

История гражданской войны и первых лет большевицких гонений на Церковь донесла до нас много героических подвигов духовенства. Священник, отпевавший белых воинов или служивший для них молебны, был первым кандидатом на расправу со стороны красных. И сотни иереев пострадали именно за то, что исполняли свой долг в нечеловеческих условиях, когда каждая треба являлась подвигом, ибо была связана со смертельной опасностью. Например, иерей Иоанн Карпухин, причастивший перед смертью группу офицеров, в том числе и печально известного генерала Н. В. Рузского, был закопан вместе с ними живым (в Пятигорске, в сентябре 1918 г). Подобных случаев было особенно много в районах боев гражданской войны. Именно эти районы дали наибольшее количество новомучеников Российских первых послереволюционных лет.

Но, пожалуй, не менее того дошло до нас случаев малодушия со стороны духовенства, церковных людей и даже иерархов. Трусости под прикрытием «аполитичности», «неотмiрности» и прочих словес лукавствия. Княгиня Урусова сообщает в своем «Дневнике» о крестном ходе в Ярославле весной 1918 г. Монахи, несшие и сопровождавшие чудотворную икону Божией Матери «Феодоровскую», в знак лояльности к советской власти одели на рясы красные банты (!). Сделали это по благословению иерарха, ставшего впоследствии исповедником. Или известный случай, когда Екатеринбургский епископ запретил своим клирикам и монахам посещать Царскую семью в заключении и кормить ее. Этому иерарху впоследствии тоже пришлось пройти лагеря и кончить жизнь под расстрелом. Князь Жевахов вспоминает, как летом 1919 г они с братом прятались от расстрела в одном монастыре, многолетними благотворителями которого они являлись, и как братия этого монастыря чуть не выдала их на смерть; спасла их только твердость и мужество игумена. Известно предательство братией Киево- Печерской лавры митрополита Владимiра Киевского. Всего пять матросов пришли в Лавру, на глазах братии арестовали его и расстреляли недалеко за стенами, - и никто из монахов не помешал этому, даже до утра не вышли посмотреть за ворота, где были слышны выстрелы. И этот темный случай не единственный среди множества грехопадений тех лет. И многим церковным людям пришлось смывать страданиями и кровью грехи малодушия, как и согражданам святого мученика Арефы.

Неверно переводить проблему гражданской войны в плоскость церковности, как делают некоторые апологеты Московской патриархии. «Белые – люди нецерковные или малоцерковные и мало чем отличались от красных, а потому церковные люди не должны были поддерживать ни тех, ни других». Богоборческая революция в корне отличалась от всех войн прошлого, в т. ч. и религиозных. Как справедливо указывал профессор И. Ильин, главный вопрос, который она поставила, был: с Богом ты или против Бога? Большевики-богоборцы не терпели никакого нейтралитета, их лозунг был: кто не с нами, тот против нас. И всех они заставили служить себе и работать на себя: в Красной Армии, в советских учреждениях, на трудовом фронте и т. д. Все, не поддержавшие Белого дела, оказались мобилизованными для красного дела. Даже артисты Качалов, Ермолова, Станиславский концертами развлекали делегатов Конгресса Коминтерна (1920 г), а Шаляпин в 1919-20 гг. ездил с гастролями по частям Южного фронта красных. Один московский чиновник Никита Окунев, ведший дневник с 1914 по1924 гг., записал характерный для того времени случай. Летом 1920 г он в одной из московских церквей встретил бывшего обер-прокурора Синода В.К. Саблера – человека уважаемого, верующего, очень много сделавшего для Церкви. Саблер пришел со своим сыном, мобилизованным в Красную армию и отправлявшимся на врангелевский фронт, отслужить напутственный молебен. Подобную картину Окунев видел и в старообрядческом храме: красноармейцы-старообрядцы на молебне перед отправкой на фронт. Налицо «церковность» этих людей, но есть ли здесь правда? Угодна ли Богу их служба в Красной армии и примет ли Он их молитвы?

Это показывает, что православие, заключенное только в догматы, обряды, храмовое богослужение, поставившее последней целью собственное выживание, при чем ценой любых нравственных компромиссов, - уже не является подлинным Православием. Без подвига за правду Божию, без самоотверженного стояния против врагов веры, без нравственной нагруженности христианской жизни – нет настоящего Православия, того, которое ветхих людей делает новыми и дарует им жизнь вечную. Религия душевного комфорта и житейского благополучия, религия нравственного минимализма – не есть Православие. Эти вопросы остро встали перед русскими людьми уже в годы гражданской войны, когда перед ними открылся выбор между Белым и красным путями.

Для участников Белого движения, независимо от степени их личного воцерковления, самый нравственный выбор в сторону попираемой правды, в сторону поругаемой веры в условиях отсутствия надежды на успех, - был подвигом, имеющим религиозное значение. Этот подвиг ставил их в ряды защитников Божиего дела против воинства сатаны.

2. «Грех февраля» и грех революции.

В последние годы в православно-патриотических кругах стало принято сводить проблему революции только к масонскому заговору и февральскому перевороту 1917 г. Можно понять, что такой подход возник в процессе полемики с демократами, принимавшими «февраль» и осуждавшими только октябрьский переворот большевиков. Тем не менее всякий односторонний и упрощенный взгляд дает ложное представление и не соответствует исторической действительности. Попытка свести все к одному «февралю» так же не верна, как и попытка списать все на один «октябрь». Действительно, была измена Государю со стороны ряда высших военных и гражданских чинов, но были и ошибки самого Государя, назначившего явно непригодных лиц на ключевые посты при наличии людей верных и твердых. Все-таки первыми и главными виновниками переворота являются премьер-министр Штюрмер, министр внутренних дел Протопопов, командующий Петроградским военным округом Хабалов и Петроградский градоначальник Балк, затем все великие князья (двадцать мужчин в генеральском звании), а уже потом генералы Ставки Алексеев с Рузским и проч. Зачислять огулом всех генералов в предатели можно было бы только, если бы они поддержали переворот после того, как появился Царский Манифест, объявляющий Государственную Думу изменнической, т. е. называющий предателей своими именами и дающий возможность выбора между верностью и изменой. Вместо этого появился сначала акт об отречении от престола, а затем Царский призыв к войскам соблюдать верность Временному правительству и довести войну до победного конца. Таким образом, люди, верные Государю, оказались обезоруженными и дезорганизованными. Простой выход – идти за Царя против его предателей - у них был отнят царским отречением в пользу этих же предателей.

И если мы с пониманием и сочувствием относимся к этому поступку Государя Императора, учитываем изощренную ложь и психологическое давление, которому он подвергался, знаем, каких душевных страданий ему это стоило, то давайте с той же меркой подходить и к военным. Среди них явных предателей все-таки было абсолютное меньшинство, а большинство составляли верные служители престола и отечества, доказавшие свою верность 20-40 летней службой, многими ранами и трудами. Для очень многих из них отречение Государя было личной трагедией, жизненной катастрофой, а признание Временного правительства стоило многих душевных мук. И если бы правящая династия в лице всех великих князей не отреклась бы от престола, очень многие военные готовы были бы действовать в пользу монархии.

Как пример укажем на командующего Черноморским флотом адмирала Колчака. В «Православной жизни» №3 (1967 г) была помещена статья известного монархического деятеля Н. Д. Тальберга к 50-летию февральского переворота, где он приводит воспоминание адъютанта адмирала Колчака принца Лейхтенбергского. Задержав свой ответ о признании Временного правительства, Колчак послал своего адъютанта в Батум к наместнику Кавказа великому князю Николаю Николаевичу с предложением возглавить контрпереворот и восстановить монархию, обещая свое содействие. Наместник Кавказа этого предложения не принял и поспешил признать «февралистов». Таким образом, почва из-под ног у Колчака была выбита. Надо думать, что подобные мысли и чувства были и у многих других военных, готовых противостать февральскому перевороту. Но невозможно подвизаться за монархию, когда вся правящая династия не желает царствовать.