Более тридцати лет назад в город Никольск Вологодской области прилетел особым рейсом самолет. Встречать его вышел весь город. В последний раз привез он поэта Александра Яшина, завещавшего похоронить себя на родине. Писатели-вологжане, родные, друзья отвезли его в деревню Блудново, где он родился.
Ночью гроб стоял на лавке под иконами в родительском доме, куда приходили прощаться земляки со всех окрестных деревень. Днем через поле ржи, затем лесом в последний земной путь отнесли его земляки по дороге, которой он сам много ходил, на Бобришный Угор, где поэт на высокой круче берега Юг-реки выстроил лесной домик. Несли на домотканных расшитых полотенцах, сами одевшись в старинные сарафаны и кофты, украшенные лентами и кружевом – по-местному – парочки; в рубахи-косоворотки, подпоясанные цветными кушаками, вытканными еще бабушками. Всё это хранилось в сундуках, ларях почти в каждом доме для радостного или печального события. Одетые в русские национальные костюмы, которые только что были повседневными, люди, словно выражали этим любовь ко всему родному, уходящему, нетеперешнему, как говорили, к тому, что связывало их со своим поэтом.
Бобришный Угор место потаенное, в тайге и одновременно открытое. Юг-река у подножия Угора круто поворачивает, а с высоты открываются дали на речную пойму, Юг-реку, леса, небо. "...Бобришный Угор – место редкой красоты...” – писал Яшин в 1966 г. И когда его хоронили, слышалось, как говорили крестьяне: "Сколь ни весело будет здесь лежать...”.
Много с тех пор перебывало там народа. Устраивали праздники "Дни поэзии”, народные гулянья с выступлениями, чтением стихов, с угощениями – поминанием. Приезжали начальники районные и областные, поэты, приходили люди семьями и по одиночке, поклониться поэту, рыбу половить, грибов-ягод набрать.. Приезжал архиепископ, сказал, что место это как пустынька...
Многое изменилось за время "перестройки”. Самолеты не летают, ржи нет, поля не засеяны, зарастают, фермы упали, тракторов нет, горючего нет, люди разбежались в поисках заработка. Остались, в основном, пенсионеры. Язык, дивный говор, уничтожен. Когда я приезжала сюда девочкой, я не сразу понимала язык – столько новых слов, такая певучесть – слитность слов, образность. Тот самый заповедный северный язык, с которым Яшин вошел в литературу, создавая поэзию былинной красоты. Об этом еще в 1937г. писал Н. Асеев: ”Чувство языка, чувство речи – силы ее звучания – выделяет Яшина из множества, пишущих стихи. Знание родной речи, ее особенностей, ее характерности – в пренебрежении у большинства наших молодых поэтов. Яшин дает им наглядный урок, что можно сделать, имея чуткое ухо, слыша окружающий говор, понимая звук, связь, образ речи... что значит великая русская речь, великий народный говор, без связи с которым нет и не будет поэзии.” Теперь в деревне те же люди, большинство, говорят так же как и мы на радио-телевизорном языке, обычном, всеми понимаемом...
В просторной избе-школе, построенной еще дедом поэта М.М.Поповым, доучиваются последние 2-3 ученика. А я еще помню престольные праздники. Кажется только что это было, раз на памяти... Часовни, которые раньше были в каждой деревне давно сломали, но все равно каждая деревня собирала из всей округи родственников, знакомых, отмечая тот праздник, которому посвящен был престол часовни или храма. На плотиках, на лодках переплывали Юг-реку, переодевались в праздничную лопоть, подхватывали корзины с пирогами, снедью и шли в дома, где чистота была необыкновенная. Особенностью ее были вымытые, выскобленные дресвой до бела некрашенные полы, устланные половиками ручной работы и стены проконопаченные, с причудливым узором дерева на бревнах. Позже все это закрасили, застелили палацами. На иконах, на зеркале висели длинные белые полотенца-рукотерники с красивой строгой вышивкой черно-красными нитками и кружевным завершением. В каждом доме встречали приветливые хозяева. Кипящий самовар, пироги: картовники, ягодники, грибники, рыбники, селянка, шировега – чего только не было на столе. И дети, стайками бегавшие от дома к дому с любопытством и застенчиво наблюдавшие взрослые застолья.
Везде запах сена, сеновалов – присутствие коровы-кормилицы. И пиво было свое, деревенское и песни свои. Бодрость была в людях. Помню удивительно строгие хороводы – женщины как плыли незаметно притоптывая каблуками – дробили под длинными до полу широкими разноцветнвми сарафанами. Женщин всегда было больше, так как после войны водились вдовьи хороводы молодиц, которым уже не полагалось быть с незамужними девушками в их хороводах... А по возрасту они почти погодки...
Длинные, волокнистые песни и частушки диалогами, когда новое, порой заново рождаемое четверостишие отвечает предыдущему.Помню поездки на дальние сенокосы с шалашами из веток и чай из смородинового листа. Много было всего и веселого и грустного, но, главное – сохранялась в людях радость жизни.
Действующих храмов не осталось на сотни километров, но все рождавшиеся жители крестились бабушками. Женщины на кладбищах молились перед могильными крестами. Собирались по избам, куда не всех пускали – знали, что за это и сажали и наказывали. Помню как обычно бойко звучавшие голоса, тоненько, пронзительно, отрешенно тянули: "Молитву пролию, молитву пролию-у ко-о Го-о-оспо-оду...”. Собирались и в доме моей бабушки – матери Александра Яшина, Евдокии Григорьевны, так как она хранила иконы из часовни. Веру держали миром. Ходили на место явления Богородицы близ села Борки. И когда начальство своеобразно запретило проводить молебны на месте явления иконы Дуниловской Божией Матери, залив мазутом берег реки, то женщины в белых праздничных одеждах, платочках, не имея возможности по-другому отодрать черноту, вылизали траву, очистив всё к утру. Сопротивлялись...
Все было живое, не музейное. Пряжу пряли, собираясь на "беседки”, песни пели, на иконы молились.
"Баню-то замкнула?” спросил Яшин свою мать и записал этот разговор: "Неуж-то я забыла перекстить? – и она вместо петли и замка широко и старательно перекрестила дверь бани. – Ну, теперь пойдем, бласловясь”. Двери вообще не запирали, в крайнем случае, вставляя палку в петли – мол, никого нет, но как запереть? – вдруг прохожий пить захочет. И это совсем не так давно было!..
Такой деревню запомнила я, когда нас, вместо обычно повторяющихся пионерлагерей, отвез к себе на родину папа. «Жить в России и не знать деревню нельзя» – писал он нам, детям. А он её помнил еще и такой:
Просторны тесом крытые дворы,
В холмистом поле широки загоны.
Как многолюдны свадьбы и пиры,
Как сарафаны девичьи пестры,
Каким достоинством полны поклоны!
И это не приукрашивание! Это северная деревня в стороне от дорог, заблудившаяся – она не была темной, глухой. Это был целый цельный мир жизни русских крестьян – христиан. Александр Яшин происходил из хорошего рода Поповых. Бабушка его была известной на всю округу сказительницей – она и воспитывала внука. Известно, что она ходила пешком в Соловки. А некоторые и до Иерусалима добирались. Фамилию Яшин поэт взял по отцу – сын Якова, сохранив и родовую.
Деревня жила и после всех трагедий, раскулачиваний, хотя и были там свои Троцкие, Ленины... В деревне быстро дают прозвища. Разбросанные по всей России, раскулаченные тетки мои, много рассказывали о прежнем как все было... Кулаков не было, но было дано задание: раскулачить – план. Великое выселение-переселение, выкорчевывание русского крестьянства насильно проводилось в те годы и как бы вольное, "по собственному желанию” продолжалось в течение всего ХХ века и поныне...
Деревня жила, хотя свет провели уже после смерти отца и не без его ходатайства... Жила деревня, хотя, вспоминая, как раньше вели на своих наделах хозяйство, говорили, что деды в гробу ворочаются, видя все, что делается с землей... Существовала, несмотря на то, что работали за палочки – трудодни... и несмотря на то, что столько было всяких постановлений, директив, укрупнений, бессмысленного нажима. Да и разогнали лучших крестьян, самых работящих, таких как бабушка А. Яшина – А. П. Попова.
И когда теперь спрашиваешь: когда лучше жили – тогда, после войны или сейчас, не задумываясь отвечают: "тогда”. – "Но, ведь, кору ели... Но, ведь в каждом доме похоронки...” – "Тогда надежда была... А сейчас нет”.
И вот теперь доживает русская деревня. Гнали, травили. выхолащивали.. Вот один только фрагмент из местной газеты "Никольский коммунар” 1959 года, как стыдили за то, что люди носили традиционную – удобную, красивую одежду:
"Теперь дадим определение: никольский сарафан в союзе с местной кофтой и фартуком есть нелепый триумвират, напяливаемый женщиной на себя в интересах сознательного изуродования своей фигуры. Итак, никольский сарафан с кофтой все еще бытуют в наших условиях, подобно тому, как почти только в Австралии обитает кенгуру...”
Заставляли женщин переходить на платья, а те плакали...
Много лет художник Корин готовился написать картину "Русь уходящая”, И эскизов, этюдов сколько было сделано, и огромный холст заказан и натянут, а вот не суждено было написать, не благословлено. Значит, Русь, не уходящая!..
А деревня доживает. Тот, прежний деревенский мир уходит с его сказками, песнями, русскими печками, чугунами, самоварами, сенокосами... всем разумным, строгим, благодатным укладом жизни.
Гибель деревни описал Яшин глазами Устиньи, прозванной Бабой Ягой, последней жительницей деревни, в повести "Баба Яга”, созданной в 1960 году и напечатанной только через 25 лет: "(...) Но никогда не приходилось Устинье видеть, как умирает деревня, умирает постепенно, дом за домом – пустеет, разваливается, замолкает, – целая деревня сразу... На старости лет довелось увидеть и это.”
Вот как Яшин сам объяснял суть этой повести в рабочих записях: "Баба Яга. Мозг работает и душа работает. Баба Яга не может быть плохой во всем и не вызывать жалости и сочувствия. Это – опозоренная, разграбленная, неграмотная, но сказочно богатая самобытностью, одаренная, изнасилованная, обиженная, многотерпеливая русская деревня. Когда она погибла – тогда поняли её и пожалели”.
Александра Яшина вырастила русская северная деревня. Он ею жил до конца дней своих. И хотя мальчик рано лишился отца – он погиб на 1-й Мировой войне, – но собрался Сельский сход, который миром постановил, чтобы отчим учил способного паренька – Шуру Попова. И второй раз собрался Сельский сход, который прочитав повесть "Вологодская свадьба” на общем собрании, написал письмо в редакцию журнала "Новый мир”, защищая своего писателя от несправедливых жестких проработок прессы.
Русская деревня вырастила Яшина и поставила его на службу. Работу священника принято называть более точным словом – служением. Думается, что работу по-настоящему одаренного писателя, поэта с любовью и ответственностью относящегося к своему призванию, с полной отдачей всех своих сил – также более уместно назвать служением. Так и относился Яшин к дару слова, который он ощущал с детства.
Поколение, родившееся перед Октябрьской революцией, поверившее новому государственному строю, жившее в ту эпоху, своей работой, творчеством, восставшее против чиновничьего бюрократизма, демагогии, деспотизма, засилья лжи, – и ушедшее при том же строе, не имело возможности смотреть на многое аналитически. Факты, открывшиеся нам с конца 80-х годов от них были сокрыты. Не были известны произведения зарубежных русских писателей, философов. Мы теперь в преимущественном положении. Но главная их беда в том, что не одно поколение насильно отлучили от Бога.
Когда Александр Яшин искренне воспевал жизнь в тон партийной идеологии – это приветствовалось, но как только у него началось меняться мировоззрение, стали открываться глаза на многое и он стал об этом громко говорить, его перестали печатать, начались тягостные проработки, ущемления, клеветнические нападки и кампании в прессе. Это надолго выводило его из рабочего состояния. Начался по его определению период "Переходного возраста” – как прозрения после страшных лет России”.
Маленький рассказ "Рычаги”, напечатанный в 1956 году, произвел, как говорят современники, эффект разорвавшейся бомбы. Впервые было просто и ясно сказано о ложной сущности партии, о декларативной пустоте ее лозунгов, сквозь которые люди приспосабливались к трудностям советского времени. Рассказ так напугал круг элиты, окруженной рвом партийной идеологии, что его изъяли из библиотек и предали анафеме, не разрешая даже упоминать о нем.
Сам же писатель так писал в дневнике об этом, после одного из партсобраний, на котором его критиковали: "А не понравился первый рассказ и машина сразу заработала. Хотя я хотел хорошего. Рассказ продиктован болью за многострадальных моих земляков. Я живу с ней в сердце уже много лет. А вы ее заметили?”
Север не знал крепостного права, но в советское время для души человека оно было. Была система, вынуждавшая честных людей идти на разные мелкие ухищрения. Закрепощение души особенно чувствовалось людьми творческих профессий, когда изобретался эзопов язык, когда надо было доказывать, что у человека есть душа, которая жаждет духовной жизни, правды, любви.
Какая кропотливая работа-борьба лучших писателей шла многие годы за исправление всего неприемлемого, что они видели в существовавшем режиме, идеологическом крепостничестве.
Не только о заброшенности деревни, но и о заброшенности человека, рода его, души его писал Яшин. Человек, выросший в многолюдной деревне, прожив жизнь, умирает в ней как в пустыне. Но не то же ли происходит в многомиллионом городе, который не только заселен, но перенаселен, а души томятся одиночеством. Запущенность деревни, запущенность душ человеческих – одиночество наше, сиротство, они оттуда видят...
Служение свое Яшин видел в том, что литература должна не просто участвовать в строительстве общественных отношений, но быть путеводной звездой, вехой, обозначая дорогу, напоминая людям о совести, долге, чести, подавая сигналы бедствий. Примеров таких у него множество и в поэзии, и в прозе.
Он видел, что фундаментом социально-экономических вопросов являются вопросы нравственности, морали: "Речь идет о том, чтобы создавать новое общество, а не новую форму государства” – делает он запись к повести "Слуга народа”. Вскрывая социальные язвы нашей жизни, он был не за разрушение, а за усовершенствование, изменение общества, понимая, что главное – это борьба с бездуховностью душ человеческих. И прежде всего война с самим собой, с недостатками, греховными привычками в себе.
Есть давние свидетельства обращения поэта к вере. По разному это проявлялось. В конце войны в Кисловодске, где он находился в санатории после Ленинградской блокады, когда его вывезли по "Дороге жизни”, и после Сталинградской битвы, он зашел в церковь и по просьбе присутствовавших стал крёстным отцом мальчика, глубоко восприняв это событие.
Путь свой Яшин пробивал в одиночестве – это видно по записям на полях стихотворных тетрадей, дневников. Ношу он поднимал "себе не по плечу”, так как не было не только духовника, но и близкой среды "товарищей по оружию”.
Некоторые считают, что советские писатели были не духовными людьми. Это не так. Была горячая, действенная любовь к людям, к своему Отечеству и в жизни, и в творчестве, восхищение природой как творением Божиим. И такие как они сохранили веру в Бога через любовь к Родине, переданную прадедами, несшими ее на "плотяных скрижалях сердца”. И апостол Павел любовь ставит превыше всего, ибо все прейдет, кроме любви. "Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится” (1КоР,13, 8). Любовь переходит с нами в вечность. "Более всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства”. (Кол.3,14).
Во всем же помогала и вела его любовь к Отечеству своему, особенно к вологодским краям. "Свято всякий русский человек любит свою родину. (...) Русские чтут Россию как святыню души, молятся на нее. Чудным образом любовь к родной стране переплетается у них с верой в Бога,” – так писал в начале XX века замечательный православный писатель Е. Поселянин. С этой любовью наши прадеды молились и защищали свое Отечество. Эту любовь к родной стране они передали и нам, а она возвращает нас к Богу. И уйдя в Небесное Отечество, они оттуда подкрепляют нас своей любовью к плененной и страждущей Родине. Этой любовью оживет в наших сердцах и апостольское слово, дошедшее к нам через наших дедушек и бабушек.
И удивительно, что в атеистические годы социализма лучшие писатели несли ту духовную нагрузку по неупущению душ человеческих в хаос – беспредел пошлости и бессовестности. Сейчас же современное, так называемое цивилизованное общество, кажется все рекорды побило своей узаконенной аморальностью и не только бездуховностью, а бездушием. Это касается и современного "искусства”. Лучшие писатели того времени были посредниками между властями и народом, поднимая вопросы социальные, бытовые, семейные, государственные. Трудно было то, что им разрешалось только "от и до”. О том, что часто писатель был "мирским духовником” свидетельствует огромное число читательских писем. Люди обращались к писателю-поэту, зная его по его произведениям как к близкому человеку.
"Будто свежая щепа
Письма по избе,
Но от каждого – тропа
К чьей-нибудь судьбе. (…)
"Открываю в чью – жизнь
Дверь – рву конверт:
«Поддержи, заступись,
Защити, дай совет!..»
Добрый дай совет!»
– писал Яшин.
Пробивая просеку, расчищал её. Такие как он, искали духовный путь и вели за собой свое поколение. И поколение это, будучи наследником предшествующих христианских родов, еще по инерции было носителем законов Евангелия, Его света, а русские писатели творчеством своим воспитывали, поддерживали, подпитывая в человеке нравственную душевную основу, которая является краеугольным камнем для духовного роста человека. Призывающие к правде, нравственности, восполняя словом своим отсутствие храмов-проповедей – конечно, на мирском уровне. И были в людях горение и любовь, не было этой страшной убивающей теплохладности, безразличия.
Через пять лет после смерти Н. Рубцова, когда вдова А. Яшина вместе с несколькими писателями из Вологды и Москвы отпевали его в храме Святителя Николая, что в Кузнецкой слободе Москвы, священник сказал о нем: "Истинные поэты – это первые, кто идет за нами. Он шел не со Христом, но путем Христа, по его стопам”.
И писатели должны были воспитывать в людях чувства ответственности, морали, хотя бы на уровне мирского понятия: Не обманывай, говори правду, будь честен... И тогда такому опрятному человеку в жизни легко воспринять Истину, когда она коснется его сердца, и жить по правде Божией. И они это делали в официально атеистической стране, неся в себе свет Евангелия, завещанного им дедами, той самой Святой Русью, о которой мы вспоминаем, тоскуя.
Как солнце, когда заходит, над горизонтом еще какое-то время держит свет над землей и подсвечивает облака и прилегающую местность, так и тут: от Святой Руси свет был...
И сам писатель, удивляясь, вдруг открывает для себя простую истину, причину наших бед:
Давно обходимся без Бога:
Чего просить?
О чем молить?
Но в сердце веры хоть немного,
Наверно, надо б сохранить.
Именно обходимся, перебиваемся. А так – все есть у нас. Сколько же это "веры хоть немного надо сохранить? Так сказано же: хотя бы с горчичное зерно. Храмы сейчас открываются, но души людские как-то особенно изощренно разоряют, а – они главные храмы.
Сейчас разрешено говорить о церкви, и многие, в том числе писатели, осуждая ушедших, почувствовали себя чуть ли не пророками или праведниками и свободно пишут обо всем, используя большое количество религиозных терминов.
Для Александра Яшина путь духовного прозрения, "переходный возраст” был мучительно труден. ”Из распутья, из бездорожья” он пробирался, к заветным святым словам, понимая их глубинный смысл, зная их силу как духовного меча. Каждое он поднимал, словно со дна как драгоценность, очищая, осматривая, проникая в смысл – так ли, верно ли?! Надо сказать, что, когда открываешь его поэтические тетради, то завораживает как он умел работать со словом: сколько вариантов! Многие строчки так точны, что жалеешь их брошенности: "Не стеснен никакою обидою...” Он шел к этим словам всеми своими скорбями, заблуждениями и открытиями, отчаяньем и верой. Сквозь тьму к Истине.
"Просто нет покоя нигде. Коль не в Бога, так хоть в Тебя, в Богородицу, должен верить. Просто трудно мне” – записывает он в тетради. Богородица как посредник перед Христом.
Как следствие мучительных переживаний в поисках своего пути, различных проработок, непечатания – было порой и охлаждение к работе, которая для него была не просто призванием, а формой жизнедеятельности, как он сам писал. И состояние этой духовной блокады, крепостного рабства души было мученичеством. Интересно, что старцы говорили о том. что в последние времена христиане будут спасены не физическими подвигами, а "...терпением душевных скорбей! И те, кто понесет эти скорби душевные мужественно и терпеливо, получат венцы большие, чем те, кто спал на земле, вкушал пищу раз в неделю, стоял на столпе в молитвенном подвиге всю жизнь.”
Служение Яшина, было еще и воинским. Он был воин. Как встал на защиту Отечества в 1941 году, так остался стоять воином за Россию в своей жизни и деятельности. Он думал, что служит Советской России, такой строй был в то время, а на самом деле той России какой бы она ни была или будет. Воин, охраняющий, защищающий, ограждающий. Во время похорон на Бобришном Угоре земляки отдали ему воинскую честь ружейным салютом.
И Владимир Солоухин подписывал ему свои книги как воину: "Дорогому Александру Яшину – поэту, человеку, бойцу с ощущением плеча”. И другая надпись как расшифровка: "Дорогому, русскому, честному, мужественному, любимому А. Яшину”.
Сочетание крестьянина и поэта. Он засевает семенами слов чистые листы, как пахарь поле. Поле и лист бумаги. Обо всем этом есть в его творчестве. И классическая форма стиха – точность, лаконичность, образность, живопись, и вечные, глубинные темы. Всё его творчество говорит о несомненной духовности. Есть стихотворения напрямую говорящие о духовном поиске. Но почти в каждом есть об этом: строфа, строка... Темы бывают разные, но собственные искания не противоречат священному писанию, святоотеческому преданию, хотя всё – человеческое. Многие его стихотворения, если не напрямую, то подспудно являются иллюстрациями заповедей Божиих. О почитании родителей, о любви к ближним, даже о седьмой заповеди: "И я обманывал...” или "Счастливы однолюбы”. А о любви к Творцу – везде славит он мир Божий, нерукотворный, в котором всё создано для человека.. Почему мы не удивляемся, не благодарим за эту красоту!? Природу он называет "зеленой благодатью”. И противопоставляется это городской тюрьме без природы, созданной человеком. Об этом стихотворение "Все для человека,” да и многие другие.
Вот простое на первый взгляд стихотворение "О насущном”, "Свежему хлебу дивлюсь как чуду...” Это же своими словами – "Хлеб наш насущный даждь нам днесь...” И далее: "... Станут мои земляки сердечней... Будут горой стоять друг за друга”. И это тоже другими словами: "Не хлебом единым жив человек”. И так почти каждое стихотворение объемно, многопланово – второй, третий план в строчках, за строчками, в словах и за словами, фоном... А о любви к ближнему – не перечесть примеров.
Вот еще несколько кратких примеров. В начале своего пути поэт в стихотворении "Присказки” просит напутствия на жизнь у своей бабушки, Авдотьи Павловны Поповой, а на самом деле – благословения "День наступал. Душа тянулась к свету. Наставь, родимая, на светлый путь!”
А разве о материальном благополучии, а не о нравственном состоянии души человеческой такие стихотворерния как "Мы неполной жизнью живем”; "Мы все облучены” и другие. Или такое: о глухой зиме в нашем обществе той поры, лишенного даже звонницы – "Глухая зима”.
Одно из самых трагических стихотворений о смерти сына, где прямо говорится о двух мирах – "Саше”. А вот стихотворение о вере и добре, о всем чего нельзя лишать будущее поколение : "Мы с детства верили примете”... А "Весенняя болтовня”? Это же об одном из самых распространенных грехов, особенно характерном для наших дней: пустословии, словоблудии, многословии. Это и про депутатов и про писателей и про средства массовой агитации. А ведь за каждое праздное слово человек даст ответ...
И хотя одна из тем – удивления, восхищения созданным Творцом миром в творчестве Яшина везде есть, но есть и утверждение, что мы на этом свете в командировке, в дороге на постоянное место жительство... –
"Продли мне, Боже,
командировку
на этом свете,
на этой планете.
Разве не о четком понимании, что там за чертой уже ничего нельзя будет ему самому изменить, говориться в стихотворении "Отходная”: "И никаких нельзя извлечь уроков.” Изменить может только помощь живых в молитве, в поминании.
Удивительно и стихотворение "Не умру”, когда перед раненным бойцом на грани жизни и смерти встают вдруг важнейшие для него картины жизни родной стороны. Есть свидетельства, что в таком крайнем положении человеку показывается вся его жизнь.
Стихотворение "Еще о собаках” кажется чисто политическое, но после высказанной ненависти к овчаркам, автор в последней строчке как бы остановившись, спрашивает: "А может, по-человечьи Их следует пожалеть?” Один из собратьев по поэтическому цеху возмутился: "Опять русская уморушка, всепрощение?!.” В духовном же плане Евангелие нас учит молиться за врагов и автор, сердцем понимая это, даже и не подумал менять строчку.
А вот еще одна из последних записей поэта в дневнике о том, что в нем два человека. "Все во мне из двух частей: одна – старая, а другая – молодая (...). Один накопил мудрость. А другой еще только в начале этого накопления.” Сравните: "... но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется” 2 Кор. 4.16.
Или стихотворение "Все можем”, которое в дневнике имеет второе название: "Вот о чем речь”. Всё можем, все имеем: "Моря рукотворные шумят там и тут, Отрогами горными плотины встают”. "... Излишние в Вологде умерим дожди...” "И на севере... Чего б ни посеяли – всё будет расти... Вселенную... Сдадим к заселению”... Кажется безмерность возможностей современного мира и вдруг резкий поворот о самом человеке: "Когда ж мы научимся Друг друга беречь?” Тут сами собой приходят слова Апостола Павла: "Если... и знаю и имею дар пророчества, и все тайны, и имею всякое познание, и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто.(2 Кор...)
"А не имею любви...” Яшин родился с любовью к своему Отчему краю, к Родине. "Тебе, любимая!” – назвал он книжку, посвященную 850-летию Вологды. Человек он был вспыльчивый, горячий, увлекающийся. Но как он все верно объяснял, когда писал нам, детям, что ссоры – это преходящее явление, а любовь – она вечная. Откуда он это знал всегда?! Такие хрупкие, ранимые, драгоценные человеческие отношения, а не восполняемые и не заменяемые, скрепленные только любовью.