Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Пятница, 29.03.2024, 07:36
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Светочи Земли Русской [131]
Государственные деятели [40]
Русское воинство [277]
Мыслители [100]
Учёные [84]
Люди искусства [184]
Деятели русского движения [72]
Император Александр Третий [8]
Мемориальная страница
Пётр Аркадьевич Столыпин [12]
Мемориальная страница
Николай Васильевич Гоголь [75]
Мемориальная страница
Фёдор Михайлович Достоевский [28]
Мемориальная страница
Дом Романовых [51]
Белый Крест [145]
Лица Белого Движения и эмиграции

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


Елена Семёнова. Честь имею! Борис Можаев. Часть 5.
5. Таганка

 

Борис был очень общительный человек, блистательный рассказчик. Такой вроде простой... хотя у него была и выправка всегда - «Честь имею».

и поражало меня в Борисе, сколько он знает. Сколько он наизусть цитирует стихов, прозы! Какой-нибудь Мельников-Печерский, Амфитеатров, эмигранты, Зайцев, - я уж не говорю, Бунин, столпы - ушедшие писатели, он и их знает. Поэзию... Как он Библию знал хорошо... Вот это удивительно, что вроде такая внешность - мужичок. Хотя у него всегда офицерская косточка была.

Ю.П. Любимов

 

Юрий Любимов неслучайно оказался в тот день вместе с Борисом Андреевичем. Долгое время Можаев плотно сотрудничал с театром на Таганке. Фактически, этот театр стал целой вехой в биографии писателя. Л.П. Делюсин вспоминает: «Борис был очень увлечен Таганкой. Близко сдружился со многими актерами, особенно с Валерием Золотухиным и Владимиром Высоцким. А к Любимову испытывал огромную любовь. Войдя в состав Художественного совета, не пропускал ни одной премьеры, бывал на генеральных репетициях, старался, как мог, помочь Любимову в сражениях с чиновниками от культуры. Их пытались стравить. Подходили к Любимову и спрашивали, как вы могли связаться с таким антисоветским писателем, а потом к Можаеву – как вы могли связаться с таким антисоветским режиссером? Это дешевое стравливание никаких результатов не давало, только укрепляло их дружбу.

Редкие из спектаклей, Которые ставил Юрий Петрович, не натыкались на запрет начальства. Тогда Юрий Петрович писал Брежневу письма, в которых доказывал, что спектакли его не носят антисоветского характера, а наоборот помогают партии преодолевать пороки партчиновников. Б.А. принимал активное участие в составлении этих писем. Иногда такие письма помогали сломить сопротивление чиновников, но с «Живым» этого не случилось.

«Кузькин» на Таганке это был взлет. Один режиссер сказал: Юрий Петрович столько вложил в этот спектакль, мне бы на 10 спектаклей хватило. И как артисты играли: как Золотухин играл Кузькина, как Зина Славина Авдотью, Матюков – Антипов, покойный Колокольников, Шаповалов… Блестяще играли.

Там была одна сцена – Ю.П. ее потом выбросил – когда Кузькин идет с вязанкой хвороста и замерзает в дороге – это удивительная сцена, как из Гойи, из его рисунков, она ушла потом, трагическая была сцена…

А когда понадобились частушки, Б.А. притащил столько, что на одних частушках можно было целый спектакль ставить…»

Спектакль «Кузькин», о котором идёт речь, был инсценировкой повести Бориса Можаева «Живой», или, как переименовали в «Новом Мире», «Из жизни Фёдора Кузькина». О публикации своей повести Борис Андреевич узнал в родном Пителине. «Мы уже неделю были в лугах на сенокосе, помогали моему двоюродному дяде, который выведен в рассказе под именем Семёна Семёновича. Кстати, темперамент Фёдора Кузькина, его острое бойкое слово были взяты отцом именно с брата. Он – один из прототипов Живого…

И вот. Когда я приехал из лугов в Пителено на вечернюю гулянку со сверстниками, вдруг доставили телеграмму. Я знал, что отец очень ждёт её. Я тут же оседлал своего синего «Орлёнка» и припустил в луга за десять вёрст. Только голова среди трав мелькала! Так была получена отцом телеграмма от Твардовского, где тот извещал, что повесть «Живой» под другим названием поставлена в номер и идёт в печать.

Тем и закончилась наша поездка и гощение на родине. Начиналась бурная жизнь повести «Живой», ставшей во многом ключевой для литературы, театра и всей в целом общественной жизни последней трети двадцатого века…» - вспоминает А.Б. Можаев.

 «Ещё живой крестьянин после стольких лет колхозного рабства» - так ёмко определил суть героя Солженицын. «Можаеву выпало сказать о воле к независимости. «Живой» создавался на подступах к роману, и зарево замысла о подавленном восстании 30–го года над этой повестью нависает. Достоинство, изобретательность и упорство, с какой недавний фронтовик Кузькин, желающий прокормить пятерых детей и свою Авдотью, всякий раз находит честный — но помимо колхоза — заработок и всякий раз колхоз и район чинят ему расправу — в истории этой закодирован простой крепостной сюжет. Закодирован прямодушно и с озорством совершенно бесстрашным. Балаган тут несет в себе историческую драму, и Театр на Таганке, перенеся повесть на сцену, эту чисто можаевскую оптику сделал внятной всем…» - пишет Инна Борисова. Спектакль запрещали ещё до премьеры целых пять раз, тем не менее Любимов сумел показать его на «общественных просмотрах» немалой части столичной интеллигенции.  Валерий Золотухин, исполнитель роли Кузькина рассказывал в интервью журналу «Россия» в 1997 году: «Единственно, что я помню, что это был один из тех прогонов, когда яблоку негде было упасть. Когда я вышел, что меня просто поразило — я никогда не видел столько золота, да еще волнение, свет, я был просто ошарашен... от этих медалей, орденов, я увидел такое количество золота на один квадратный сантиметр наверное впервые. Начался спектакль, и он шел потрясающе. На просмотрах было обычно ну 150–200 человек, это одна реакция. А здесь было 600 человек — помню смех, шум в зале, очень горячий приём, аплодисменты. И я готовился, конечно, въехать на белом коне. Когда началось обсуждение, я сел на сцене, как победитель. Я был, как Кузькин, в гимнастерке, как он на суде, начистил медали...

Но тут всё очень быстро пошло наоборот. Помню недоумение, растерянность на лицах Любимова и Можаева. Такого подготовленного, массового, мощного натиска, когда на белое говорится — чёрное, когда люди смеялись, плакали сначала, а потом говорили нечто совершенно заготовленное, вспоминая про свой партбилет... это была чудовищная акция, потому что если раньше спектакль закрывали сами чиновники, то теперь они подготовили мнение народа. Руками народа закрывался спектакль «Живой», руками специалистов по сельскому хозяйству.

Спустя три–четыре года меня пригласили на один племенной завод, в Подмосковье. Попросили выступить в профилактории, спеть старушкам «Ой мороз, мороз...» Было человек 50, стол накрыт, а одно место свободное. Через пятнадцать минут появляется директор. Депутатский значок, Герой Соцтруда. Он мне говорит: "А ведь мы с вами знакомы. Мы однажды встречались". — Где? — "Я смотрел у вас очень хороший спектакль." Тут до меня доходит, что он один из тех, кто выступал на обсуждении "Кузькина". Самое ужасное, их собрали за две недели, поместили в гостинице, лекции читали, объясняли, какие слова говорить, какие мотивы... а потом написать в Политбюро, чтобы не Дёмичев и компания, не министерство культуры, не критика, а кто понимает в сельском хозяйстве закрыли спектакль наглухо. Я говорю этому директору: "Как же вы сейчас так хвалите этот спектакль, а тогда?.." — "Да, спектакль был хороший и нам об этом сказали, но добавили, что именно поэтому его нельзя показывать. Всю правду народ знать не должен"».

«Борис Андреевич рассказывал, что Фурцева очень негодовала во время спектакля и порывалась уйти после конца каждого действия, - вспоминает В. Степанов. - Ее чуть ли не за руки усаживали в кресло, обещая, что конец будет благоприятный. Спектакль, конечно, запретили до следующего министра культуры, которым стал Демичев. Демичева привезли на просмотр через несколько лет, и он сказал, что надо почистить спектакль, а так он ничего. Но надо пригласить деятелей самого сельского хозяйства, чтобы они оценили, насколько спектакль отражает настоящую реальную жизнь деревни. Оба спектакля мне довелось посмотреть. Спектакль меня совершенно поразил актерским исполнением. Мне всегда казалось, что Театр на Таганке такой элитный, и никто там понятия не имеет, что такое деревенская жизнь, но деревенскую жизнь они представили так ярко, с такой подлинной достоверностью, что я был буквально ошеломлен. Я не только смотрел на сцену, но смотрел и на Бориса Андреевича. Мне запомнилось, с каким детским, прекрасным, искренним простодушием он следил за ходом спектакля, за игрой актеров, будто даже и не он сам автор этой пьесы, не он сам все это придумал. А второй спектакль мне запомнился другим. Было обсуждение, в котором участвовало несколько знатных председателей колхозов, Героев социалистического труда, людей прославившихся своими делами в сельском хозяйстве. На спектакле все дружно и искренне совершенно аплодировали тому, что представлялось на сцене, но когда спектакль закончился и началось обсуждение, люди, которые только что хлопали и в сторону Бориса Андреевича, как автора пьесы, и в сторону Любимова, как постановщика спектакля, начали, опустив глаза, лжесвидетельствовать, говоря, что спектакль все-таки очерняет действительность, что она не такая мрачная и что во всю свою жизнь ничего подобного в деревне не видели. Борис Андреевич, как мне показалось, слушал, опустив глаза; ему стыдно было за это лжесвидетельство людей, которые струсили и хотели выполнить какой-то определенный социальный или партийный заказ. Единственный человек, который тогда не побоялся откровенно заступиться за спектакль Бориса Андреевича, был Михаил Михайлович Яншин. Почти наизусть помню коротенькое выступление. Он говорил так: «Я человек старый, я давно не был в настоящей деревне, иногда я смотрю про деревенскую жизнь в очерках, но я свидетельствую всей своей прожитой жизнью, что все, что показано было сейчас на сцене, истинная правда».

Ю.П. Любимов рассказывал: «Он замечательно вел себя, Борис, но он наивный был в чем-то человек. Он меня покорил, когда Фурцева  кричала, и никого в зале не было, и какой-то молодой чиновник вскочил и начал говорить всякие гадости, вдруг встал Можаев - сидели все чиновники, замминистра и так далее - мало их было, человек пятнадцать, пустой зал, никого не пустили, даже композитора не пустили Эдисона Денисова. Вознесенский пробрался, но она сказала: «А вы уж сядьте и помолчите». Он, бедный, заткнулся, как говорят на молодом сленге. И вот когда этот чиновник молодой стал подсюсюкивать мадам и стараться нас клеймить всякими словами: антисоветчики глумятся над народом... Тут Можаев вскочил и сказал: «Ай-яй-яй! Сядьте, молодой человек!» И Кате (Е.А.Фурцева - Авт.): «Неужели вам, министру, не стыдно, кого Вы воспитываете - жалких карьеристов!» Тот: «Как Вы смеете!» - «Сядьте, я вам говорю!» И был у них шок, и минуты две они в растерянности слушали. Потом спохватились, начали кричать на нас. Катя закричала: «Вы думаете, с этим «Новым миром» вы далеко уйдете?»  - там на сцене  висел на березках журнал «Новый мир», в котором была опубликована эта повесть Можаева. А я не сообразил, сказал: «А Вы думаете, что вы со своим «Октябрем» далеко ушагаете?» А она поняла, что я говорю это про Октябрьскую революцию, а не про журнал кочетовский. И тут она закричала: «Что же это такое! Я сейчас же иду докладывать Генеральному секретарю...» Побежала, манто упало... Она все-таки была дама. Потом она кричала там уже, внизу - я не пошел ее провожать, и пальто не подал, которое упало, рассердился очень. И она кричала: «Нахал какой! Он даже не проводил до машины, негодяй»! Так что она все-таки по сравнению с химиком Петром Нилычем... (Демичевым)

Тот так милостиво сказал о спектакле: «Пусть идет». Потом приехал в Министерство - и запретил. Дали нам 90 поправок, потом 70, мы чего-то там делали, потом мы попали к Зимянину - там был крик. Сперва я был один, потом уговорил Зимянина, чтоб он вызвал Можаева. Потому что он катил бочку на Бориса: «этот закоренелый антисоветчик, матерый подрывник наших основ марксистско-ленинских»...»

Премьера «Кузькина» состоялась на Таганке лишь спустя 21 год… Была запрещена к постановке и трагедия Бориса Андреевича «Единожды солгавши».  Зато не без активной помощи Можаева удалось отстоять спектакль «Деревянные кони» по Абрамову. Именно Борис Андреевич свёл Абрамова, до того скептически относившегося к Таганке, с Юрием Любимовым, и вскоре писатель изменил своё мнение о театре…

Борис Можаев много работал в кино. Правда, большая часть написанных им сценариев так и не были экранизированы, но даже за них писатель получал 25% гонорара авансом, как обычно практиковалось на «Мосфильме». Это был основной доход. Тем более, после «Живого» перед Борисом Андреевичем частично закрылась возможность публикации как очерков, так и литературных произведений. Правда, некоторые фильмы всё же были сняты и увидели свет. Самый знаменитый из них – «Хозяин тайги» с В. Высоцким и В. Золотухиным в главных ролях.

Борис Андреевич сам был очень артистичным человеком. Мог очень точно скопировать какого-либо человека, любил пошутить. Это помогало в общении в высоких кабинетах. Можаев пускал какую-нибудь цитату из Ленина или брежневского доклада, подходящую к случаю, а когда чиновники начинали негодовать, невозмутимо сообщал им первоисточник… Но «…оказалось, что вся эта огромная энергия, активность и связи Можаева – всё равно не вписывались в нашу тогдашнюю действительность. Он всё равно не вписывался, потому что сам был слишком живым для этого.

У него вообще было замечательное сочетание юмора, артистизма и симпатичной хитрости – не той хитрости, чтобы себе урвать, а хитрости в смысле артистичного и художественного подхода к действительности. Он часто играл. Играл, что ему легко, когда ему было трудно. Играл и шутил, когда ему было не до шуток. Это всегда в нем чувствовалось. Кроме того, в нем чувствовалась огромная сила – и художественная, и художническая, и просто сила.

У меня впечатление о нем – как о человеке очень надежном. Я всегда видела в нем союзника, помощника, защитника. В этом смысле у меня к нему абсолютно стопроцентное отношение. Он никогда не увиливал, не уклонялся от трудностей, никогда не хитрил по-крупному, тут манеры было больше, но это всё были небольшие хитрости. Никогда его хлопоты за или против не были интригой, это всегда было честной игрой. И время показало, что эти игры он далеко не всегда выигрывал, как казалось по его рассказам, когда он говорил: «я пришел к министру и сказал...», а результат получался совершенно другой. Нет, своим он для них не был. Он не мог их переиграть, потому что для этого надо было играть совсем по другим правилам»[1].

Громогласный, быстрый в движениях, с офицерской статью – Борис Андреевич был очень яркой, неординарной личностью. Неординарны бывали и поступки его. «Его все ругали – зачем черную «Волгу» купил? А он: спросят, кто приехал – из обкома, скажут. Он ее просто облизывал, эту машину. Едем с ним, вдруг по дороге камешек какой-то по крылу ударил. Какая была трагедия – попортили черную «Волгу»!

Шоферским искусством ему помогала овладеть Людмила Васильевна Целиковская. «Ну что ты, как корова по льду, едешь» скажет. Он сперва плохо водил, а она водила замечательно. Она к нему с большой любовью относилась. Иногда ругала его. Но и он ее любил…» - вспоминает Лев Делюсин.

Жене Бориса Можаева Мильде Эмильевне достался в наследство от отца хутор Уки на берегу Рижского залива. Время от времени Борис Андреевич наезжал туда, приглашал гостей. И.А Делюсина вспоминает, что Можаев до мелочей занимался всем хозяйством: «Он во все влезал. Я плохо приготовила – он вмешается: у тебя гречневая каша, как шрапнель. Или чистим мы с его дочкой Анечкой грибы. Червяк особенно рыжик любит, но рыжик один из самых вкусных грибов. А мы выбросили все рыжики, которые он принес. Он увидал – идиотки, кричит, что вы делаете?! Забрал все рыжики, надел очки, сам стал чистить.

Он был очень хлебосольный и гостеприимный. Сам научился прекрасные вина делать. И очень разные. Главное – из красной смородины. Из черной тоже делали. Из малины. Я больше всего любила из ревеня. В первый год, когда мы уезжали, он дал нам с собою целый бочонок. Мы не хотели брать – заставил. Он делал вино по старым латышским рецептам. А однажды – тоже мы уже собирались уезжать – рыбаки предлагают огромного лосося. Как отказаться… а все мы уже собрались. На машинах. Как он чистил этого лосося, с каким знанием дела. Разложил по кастрюлям, посолил. Было это необыкновенно вкусно. А угрей как он делал…»

Ей вторит и Л.П. Делюсин: «В нашем хозяйстве он был добытчик. Женщины за продуктами почти не ездили. А он поедет – обязательно что-нибудь вкусное привезет. Знал какие-то мелкие магазинчики, хутора… добыча продуктов, поездки по магазинам – тут уж мы вместе с ним ездили. Ехать с ним на машине одно удовольствие, потому что, помимо рассказов, он еще прекрасно пел. Сидел за рулем и пел старинные романсы – голос у него был хороший, слух прекрасный.

Там, на хуторе Уки, открылась нам большая деликатность Бориса Андреевича по отношению к тем, кто рядом с ним живет. Я писал на хуторе диссертацию, и он не давал меня отвлекать, хотя сам в это время работал над сценарием. Сценарий, насколько я помню, был антилысенковский, и он не пошел.

Огромная любознательность у него была к тем людям и к тому району, где он жил, хотя в те годы он был поглощен романом. Это были 69-й год, 70-й – до 75-го года мы ездили туда. Он был поглощен романом, но старался, поскольку жил в Латвии, посмотреть, как работают латышские крестьяне, как работает соседний совхоз. Он не мог уйти с головой только в свой роман. Ему до всего было дело. Он видел непорядки, разговаривал с работниками совхоза, с партийными работниками. То, что он наблюдал в своей Рязанской области, было и здесь, в Латвии. Он приезжал из совхоза, где, как он говорил, «коровы землю едят», совершенно разъяренный и вместо романа садился писать очерк…»



[1]Елена Чуковская. Не по порядку

Категория: Люди искусства | Добавил: rys-arhipelag (01.06.2010)
Просмотров: 683 | Рейтинг: 0.0/0