Светлый князь – так называли Олега родные, учителя и все, кто знали его. Одарённый многими талантами, он, казалось, не был предназначен к военной стезе. Его мир был – литература, музыка, живопись, театр… Из шестерых братьев он один унаследовал таланты своего отца, поэта К.Р. В 16 лет им было написано стихотворение-молитва:
О, дай мне, Боже, вдохновенье,
Поэта пламенную кровь.
О, дай мне кротость и смиренье,
Восторги, песни и любовь.
О, дай мне смелый взгляд орлиный,
Свободных песен соловья,
О, дай полет мне лебединый,
Пророка вещие слова.
О, дай мне прежних мук забвенье
И тихий, грустный, зимний сон,
О, дай мне силу всепрощенья
И лиры струн печальный звон.
О, дай волнующую радость,
Любовь всем сердцем, всей душой...
Пошли мне ветреную младость,
Пошли мне в старости покой.
Литературой князь Олег занимался серьёзно, в ней видел своё призвание: «Быть писателем — это моя самая большая мечта, и я уверен, убежден, что я никогда не потеряю желания писать». Его стихи были пронизаны глубочайшей верой и любовью к Родине.
Гроза прошла... а вместе с ней печаль,
И сладко на душе. Гляжу я смело вдаль,
И вновь зовет к себе отчизна дорогая,
Отчизна бедная, несчастная, святая.
Готов забыть я все: страданье, горе, слезы
И страсти гадкие, любовь и дружбу, грезы
И самого себя. Себя ли?.. Да, себя,
О, Русь, страдалица святая, для Тебя.
Кроме стихов писал молодой князь пьесы и рассказы. Первый рассказ «Запорожец Храбренко» был написан им 12 лет под впечатлением от рассказов о казачестве его воспитателя Максимова. Такая подлинная основа была и у последующих произведений князя. В 1907 году в деревне Олег познакомился с одним священником, личная жизнь и личная драма которого его глубоко заинтересовали. О нём создаётся повесть «Отец Иван». В другой раз ему случилось наблюдать жизнь помещика, вся личность которого очень привлекла Олега, и молодой автор написал рассказ под заглавием «Ковылин». Этот рассказ и несколько стихов стали единственной публикацией князя. Они были напечатана в 1914 году в журнале «Нива» . В 1913 году Олег Константинович написал целый ряд великолепно сделанных очерков, под общим заглавием: «Сценки из собственной жизни».

Проза князя отличалась глубоким чувством красоты, природы, тонкостью, лиризмом, поэтичностью, словно солнечным светом была пронизана она, словно дышала весенней свежестью.
«…Мы очутились на проселочной дороге. Наступила невозмутимая тишина. В первый раз после упорной зимней работы и треволнений последних дней я вздохнул свободно. Вся грудь дышала и наслаждалась чистым деревенским воздухом. Экзамены, профессора, Лицей, полк, все волнения, все, все теперь позади…
Боже, как хорошо! Вырвался! Где-то там, далеко, далеко люди волнуются, страдают, создавая себе обманчивые кумиры, в погоне за каким-то счастьем…
Счастье! Да вот оно, счастье! Боже, как хороша эта тишина, как хорошо это небо, этот лес, поле…
- А что, Иван, - спросил я, заметив лежащие на дороге кучи камней, - никак шоссе собираются делать?
- А кто их ведает? Приезжали, мерили, да вот наворотили… Нет, им скоро шашу не сделать!
Шоссе! – думалось мне, - признак культуры, прогресса… Этому, надо радоваться – шаг вперед! Не будет тогда ни ухабов, ни ямщиков, ни троек. Начнем сюда ездить на автомобилях и уж не два часа, а только час. Мало-помалу повырастут фабрики, закипит промышленность. Направо и налево я больше не увижу необозримых полей и лесов… Все застроится… Лес вырубят, болота осушат…
И подумать страшно о том времени, когда перед окнами нашего помещичьего дома вырастет фабричная труба! Чудное небо закроет облаками вонючего дыма, воздух будет навсегда отравлен, и пропадет поэзия и прелесть деревенской жизни. Нет, нет… Лучше бы этого не увидеть, уж лучше не дожить до этого времени…»
Это фрагмент из дневника Олега Константиновича 1913 года. Дневник юный князь, следуя примеру отца, стал вести рано. Первая запись девятилетнего отрока была такова: «Я большой и потому имею мужество. Я тут отмечаю, сколько грехов я сделал за весь день.… Отмечаю тут неправду точками, а когда нет неправды, отмечаю крестиками». Эпиграфом к одной из своих дневниковых тетрадей он избрал наставление Серафима Саровского: «Каждодневно выметай свою избу, да хорошим веником». Во время несчастной Русско-Японской войны 13-летний князь записывал: «До чего мы дожили!.. Да, много героев пало под Порт-Артуром. Кто во всем виноват? Русская халатность. Мы, русские, живем на авось. Это авось нас делает виноватыми. Когда же, наконец, пройдет эта ужасная халатность? У нас управляют не русские, а немцы. А немцам до нас нет дела. И понятно, оттого-то русские везде и проигрывают. Они с малолетства не стараются воспитать себя. И выходят ненужные люди для отечества. С малолетства себя воспитывать надо…»
Константин Константинович воспитывал сыновей в глубоком сознании чувства Долга, повторяя им одну и ту же фразу: «Кому много дано, с того много и взыщется». Это чувство было развито в Олеге особенно остро. Отметив день своего совершеннолетия, он писал отцу: «Вообще довольно много думал, думаю и, дай Бог, всегда буду думать о том, как мне лучше достигнуть моей цели – сделать много добра родине, не запятнать своего имени и быть во всех отношениях тем, чем должен быть русский князь. Я стараюсь всеми силами бороться со своими недостатками и их в себе подмечать. А это так трудно…»

Олег Константинович глубоко и трепетно любил всё русское, был буквально влюблён в Россию и пропитан тёплой, живой любовью к Православной вере. Даже традиционное «Отче наш» перед семейной трапезой он читал вдохновенно. Б. Адамович вспоминал: «Это было прекрасное сочетание совершенного понимания смысла слов молитвы с тонкой, сдержанной выразительностью и звонкой чистотой еще отроческого голоса…»
Европейские просторы мало трогали юного князя, о чём свидетельствует его письмо отцу, написанное во время путешествия по Европе: «В окне тянулась мимо меня однообразная немецкая равнина. Она вся обработана, вся засеяна – нет живого места, где глаз мог бы отдохнуть и не видеть всей этой, может быть, первоклассной, но скучной и назойливой культуры.… Теперь я подъезжаю к милой России. Да, через час я буду в России, в том краю, где все хранит еще что-то такое, чего в других странах нет.… Там, где по лицу земли рассыпаны церкви и монастыри.… Там, где в таинственном полумраке старинных соборов лежат в серебряных раках русские угодники, где строго и печально смотрят на молящегося темные лики святых.… В том краю, где сохранились еще и дремучие леса, и необозримые степи, и непроходимые болота.… Отчего-то мне вдруг припомнилось в связи с этими мыслями стихотворение:
Приди ты, немощный, приди ты, радостный,
Звонят ко всенощной, к молитве благостной».
Иные чувство рождала родная старина. Князь Гавриил вспоминал, что во время путешествия семьи по Волге наибольший интерес к древностям проявлял брат Олег. «Он взбирался по древней лестнице внутрь стены Золотых ворот, на остатки помоста, с которого в древности лили кипяток, сыпали камни и пускали стрелы в осаждавших врагов. Он внимательно осматривал уцелевшие гнёзда для балок помоста и, видимо, желал возможно яснее представить себе картину боя с татарами». Сопровождавший путешественников В. Т. Георгиевский, знаток русской старины, вспоминал о том, как князь Олег в одиночестве (остальные члены семьи в это время осматривали ризницу) молился перед гробницей погибших княгинь: «Среди полумрака древнего собора одинокая коленопреклоненная фигура Князя надолго врезалась мне в память…. Я не хотел мешать его молитве.…Отступив вглубь храма, я видел затем, как Олег Константинович подошёл к гробнице великого князя Юрия Всеволодовича и ещё раз склонился перед его мощами и надолго припал своей головой к рукам святого страдальца за землю русскую, как бы прося его благословения». Отечественную историю князь знал очень хорошо. Его выпускное сочинение «Феофан Прокопович как юрист» было удостоено Пушкинской медали, что особенно было приятно автору, так как эта награда давалась не только за научные, но и за литературные достоинства произведения.

К Пушкину Олег Константинович питал особое чувство. «Я так люблю книгу «Юношеские годы Пушкина», что мне представляется, что я также в Лицее. Я не понимаю, как можно перестать читать эту книгу. В этой книге моя душа», - писал он в дневнике. Князь посвятил много времени изучению жизни и творчества поэта. В 1911 году князь он выступил с инициативой факсимильного издания рукописей Пушкина. Они хранились в Лицее, в государственных собраниях, так же были рассеянны по частным архивам. Первый выпуск «Рукописей Пушкина» вышел в начале 1912 года. Выполненное с изящной простотой и безукоризненным вкусом, издание включало факсимиле семнадцати стихотворных произведений первого лицеиста. Среди них – «Воспоминание в Царском Селе», которое пятнадцатилетний Пушкин с необыкновенным оживлением читал перед Г. Р. Державиным на публичном лицейском экзамене по российской словесности. Внешнее сходство факсимиле с оригиналами удивительно: оттенок чернил, размеры, цвет, даже сама фактура бумаги, аналогичной пушкинской, усиливали иллюзию подлинности. Князь Олег проявил редкую ответственность на всех этапах работы: от выработки общего плана издания, отбора рукописей для первого выпуска до сличения готовых снимков с подлинниками и правки корректурных оттисков. Критика писала в те дни:
«Осуществляется план как бы изъятия пушкинских рукописей из крепко-накрепко замкнутых музейных витрин и библиотечных шкафов, доступ к которым возможен лишь полноправным членам «ордена пушкинианцев», а не простым смертным». (Русский библиофил)
«Издание дает прямо эстетическое наслаждение, и первое, что думаешь, любуясь им, это - что надо его иметь в лучших русских средних школах. В самом деле, не знаю лучшего способа приблизить учеников к Пушкину, как показывая им эти тетради и листочки его автографов». (Русская мысль)
Тираж первого выпуска составил 1000 экземпляров, 890 из них князь Олег принес в дар Лицею. Министр народного просвещения «признал целесообразным рекомендовать издание к приобретению в библиотеки средних учебных заведений», что и было сделано. Между тем, князь решил существенно расширить проект — выпустить многотомное факсимильное издание всех рукописей Пушкина — и привлёк к нему ряд специалистов. «К Рождеству думаю дать второй выпуск моего издания, куда войдет вся проза Пушкина, находящаяся в Лицее, - писал он сестре. - Видишь, как много планов. Самое трудное – хорошо их выполнить, на что я надеюсь с Божьей помощью».

Замыслы Олега Константиновича поражали специалистов, как того времени, так и в будущем, своей масштабностью. Они отличались поистине великокняжеским размахом и фундаментальностью. Пушкинист П.Е. Щёголев свидетельствовал: «Для князя издание рукописей Пушкина является молитвенной данью культу Пушкина.… На редкость тщательно выполненное издание потребовало от издателя самого напряженного и пристального внимания: с величайшей заботливостью он следил за неуклонной верностью воспроизведений подлинникам. Казалось бы, цинкографическое воспроизведение рукописей не требует особенного присмотра в силу своего автоматизма, но князь Олег Константинович правил корректуры оттисков с клише и внёс немало поправок: оказалось, фотография не везде принимала точки и черточки, пожелтевших от времени рукописей, — и князь с изощрённым вниманием отмечал эти отступления».
Увы, издать удалось только первый выпуск — стихотворения, собранные в Пушкинском музее Александровского лицея. Продолжению работ все время что-то препятствовало: сначала – занятость князя учёбой, потом болезнь, наконец – война… Тем не менее и тем, что успелось, Олег Константинович положил начало более широкому изучению рукописей поэта.
Помимо литературных дарований, юный князь сочинял музыку, писал картины и играл в домашних театральных постановках. С 1910 года в Павловске устраивались т.н. «субботники», целью которых было знакомство с произведениями русских писателей 19 века и творениями зарубежных композиторов. Князь Олег выступал на них и как чтец, и как пианист, и как мелодекламатор. Из всех же ролей, исполненных им в любительских постановках, наиболее выделяется одна – Пимена-летописца в сцене из «Бориса Годунова», которую Олег исполнял вместе с братом Игорем, коему досталась роль Отрепьева. Как вспоминал князь Гавриил, Олег «весь ушёл в роль летописца».
Олег Константинович стал первым представителем Августейшей семьи решившим получать высшее образование. Заочно окончив Полоцкий кадетский корпус, он поступил в Александровский Лицей. Его примеру последовал старший брат Гавриил. Для князей был приглашён преподаватель, крупный специалист по римскому праву и русской литературе, поэт и литературный критик Борис Владимирович Никольский. О князе Олеге он вспоминал: «Он готовился к экзамену с таким настроением, точно говел, а на экзамен шёл как на исповедь. Но чем труднее была работа, тем более радовал его успех, и после каждого удачного экзамена, счастливый побеждённою трудностью, он загорался решением преодолеть ещё большую». Гавриил Константинович описывал в своих воспоминаниях, как сдавал экзамены вместе с братом: «В этот день мы поехали с Олегом в Петербург в Киевское подворье, где митрополит Киевский Флавиан отслужил для нас молебен, а затем – в часовню Спасителя, на Петербургской стороне, и только потом уже – в лицей…
…Мы оба хорошо выдержали и получили полный балл… …После экзамена мы снова поехали в часовню Спасителя, помолились и поблагодарили Бога за оказанную нам помощь. С тех пор мы каждый раз ездили в часовню до и после экзамена».
Однажды Олег Константинович спросил директора Лицея генерала Шильдера: «А вы, куда вашего сына готовите? В Корпус?». «Я его готовлю в хорошие люди» - был ответ. С тех пор князь, когда братья спрашивали его о будущем поприще, неизменно отвечал: «Прежде всего, я хочу быть хорошим человеком».

Лицей Августейший воспитанник окончил с серебряной медалью. Он собирался всерьёз заняться юриспруденцией, но по семейной традиции обязан был прежде отдать дань стезе военной. Этот долг был священен для князя, следовавшему завету своего прадеда Николая Первого: «Мы, Князья, обязаны высоко нести свой стяг, чтобы оправдать в глазах народа свое происхождение». Вторя ему, князь Олег писал: «Нет, прошло время, когда можно было почивать на лаврах, ничего не знать, ничего не делать нам – князьям. Мы должны высоко нести свой стяг, должны «оправдать в глазах народа наше происхождение». В России дела так много! Мне вспоминается крест, который мне подарили на совершеннолетие. Да, моя жизнь - не удовольствие, не развлечение, а крест. В пример себе я ставлю Папа. Мне хочется довести себя до такого нравственного совершенства, которого достиг он. И тут-то я чувствую, насколько я хуже его. Меня пугает моя страстность, страстность во всем, что я делаю».
Служба в полку продолжалась недолго, тяжёлая болезнь заставила корнета Романова надолго покинуть строй. Оправляясь от недуга, князь отправился в Италию. Но и здесь он не предавался праздности, и здесь служил своей Родине. В ту пору на острове Бари шло строительство русского храма во имя Святителя Николая. Нужно было выяснить на месте, при участии членов строительной комиссии, неотложные вопросы, относительно внутренней отделки помещений, а также по снабжению храма и странноприимного дома предметами обстановки. Этим и занялся Олег Константинович, бывший пожизненным действительным членом Императорского Православного Палестинского общества.
Во время недельного пребывания в Бари князь Олег проявил исключительное внимание к делу комитета и лично разобрался в весьма многих строительных вопросах. Он не отказывался всходить даже на самый верх здания по колеблющимся подмосткам, выслушивал доклады архитектора и подрядчиков, и давал свои весьма ценные в хозяйственном отношении указания. В ранние утренние часы и поздно вечером назначал заседания строительной комиссии, на которых подвергались всестороннему обсуждению наиболее существенные вопросы строительства и предстоящее оборудование храма и странноприимницы. Во время нахождения князя Олега Константиновича в Бари был заключен договор с подрядчиком Камышовым на устройство черепичной крыши над зданием странноприимницы, что было особенно важно из-за необходимости прикрыть возведенную постройку от обильных в Италии осенних дождей. Также был окончательно решен вопрос о применении пароводяного отопления во всех помещениях странноприимницы и в церкви.
Как раз в это время накалились отношения между Россией и Германией, и молодой князь, ещё слабый от болезни, поспешил возвратиться на Родину, о служении которой так истово мечтал. «Меня всегда увлекает мечта, что, в конце концов, в Царской семье образуется с течением времени остров. Несколько человек будут проводить в жизнь реакцию по отношению ко всем безобразиям сегодняшней жизни. И мало-помалу опять появятся настоящие люди, сильные и здоровые духом, а во-вторых, и телом. Боже, как мне хочется работать на благо России…», - писал он в дневнике.

А. Ф. Кони вспоминал: «Я вижу перед собою, с той отчетливостью, которая свойственна скорби, князя Олега Константиновича в походной боевой форме, с его милым лицом и мягким, устремленным задумчиво вдаль взором «говорящих» глаз, - сердечно прощающегося со мною 23 июля, в день его отъезда в действующую армию…
Нас соединяла любовь к Пушкину, к которому он относился восторженно, проницательно и трудолюбиво. В Пушкине, рукописи которого были начаты им с таким успехом, - для него олицетворялось все, чем сильна, своеобразна, дорога и по праву может быть горда
Россия. И когда эта Россия позвала Олега Константиновича на брань, он отдал ей все силы и помышления, сознавая, что есть исторические минуты, когда родина, видоизменяя слова Писания, должна сказать:
Да оставит человек отца и матерь свою и прилепится ко мне. В его душе, так понимавшей и знавшей Пушкина, не мог не прозвучать завет «старицы-пророчицы» молодому витязю:
Уберися честно ранами,
Ты омойся алой кровию…»
Уезжая на фронт, князь Олег попросил мать вернуть обручальное кольцо своей невесте княжне Надежде Петровне, дочери Великого Князя Петра Николаевича. Они обручились в начале года. Надежда была младше, и против их любви выступала её мать Великая княгиня Милица Николаевна, но родители князя благословили влюбленных. Княжне на тот момент было только 16 лет, но Олег сказал, что будет ждать столько, сколько нужно…
Гусарский полк, с которым выступил в поход корнет Романов, входил в состав первой действующей армии и уже в начале августа 1914 года получил боевое крещение в Восточной Пруссии. По состоянию здоровья князь удерживался при штабе, ему поручено было вести полковой дневник, чем он и занимался со всей ответственностью. Однако штабная должность не могла удовлетворить желавшего подвигов молодого человека, и он рвался в строй. Наконец, его перевели во 2-й эскадрон. Офицеры эскадрона очень полюбили Олега и были с ним в самых дружеских отношениях. 6 августа в составе Лейб-гвардии Гусарского полка 2-й гвардейской кавалерийской дивизии он получил боевое крещение бою под Каушеном, одном из самых знаменитых боёв Второй Отечественной войны.
В тот день противник закрепился дальше в деревне Каушен, немецкая пехота и артиллерия обрушили оттуда бешеный огонь на конногвардейцев, кавалергардов из 1-й бригады 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии. Им приказали спешиться. Кирасирская гвардия пошла на германские батареи, расстреливающие их в упор, в полный рост. Шквал свинца и картечи косил, но гвардейцы, заваливая поле телами, откатывались лишь для того, чтобы снова подняться и идти в огонь. Гибла кавалерийская элита в пешем строю, от дыма и пороховой гари день стал чёрен, наступление захлёбывалось.
Целым в резерве остался один-единственный эскадрон Конного полка, как будто и существовавший на те случаи, когда геройство последних оставшихся в живых или оправдывает исторический гвардейский завет: «Гвардия умирает, но не сдается!» - или побеждает, совершая немыслимое. Это был 3-й шефский конногвардейский эскадрон Его Величества под командой ротмистра Петра Врангеля. Царский эскадрон уцелел, потому что по традиции охранял полковое знамя. Но, вот, и он был брошен в атаку.
- Шашки к бою, строй, фронт, марш, ма-арш! – раздался зычный голос ротмистра.
Конники выпрямились в седлах, словно на параде, потом пригнулись, выхватывая оружие, и ринулись в дымы и разрывы Каушена. Доскакать можно было, только примеряясь к местности. Врангель превосходно использовал ее: перелесок, пригорки, – чтобы под их прикрытием сблизиться с палаческой батареей, наглухо прикрытой мельницей. Эскадрон вдруг вылетел напротив нее в ста тридцати шагах и молниеносно развернулся. Изумленные внезапностью немцы ударили наудачу, не успев сразу изменить прицел. Эскадрон шел в лоб, не сворачивая, редея в грохоте пушек и визге пуль, предсмертном лошадином ржанье и свисте осколков. Все его офицеры, кроме командира, и 20 солдат нашли смерть в этом отчаянном броске. Коня Врангеля, обливающегося кровью от девяти картечных ран, сразили под ротмистром уже около вражеских траншей. Барон вскочил на ноги и кинулся с шашкой к батарее. Сидя верхом на неприятельской пушке, он рубил немцев направо и налево. Остатки его эскадрона дрались на немецких позициях врукопашную. Так был взят Каушен.

Об условиях службы князя Олега и переживаемых им чувствах рассказывает его письмо отцу: «Не знаю, как и благодарить Вас, наши милые, за все, что Вы для нас делаете. Вы себе не можете представить, какая радость бывает у нас, когда приходят сюда посылки с теплыми вещами и с разной едой. Все моментально делится, потому что каждому стыдно забрать больше, чем другому, офицеры трогательны. К сожалению только многие забывают, что нас много и потому какая-нибудь тысяча папирос расхватывается в одну минуту и расходуется очень, очень скоро. Надо посылать много. У солдат нет табака, папирос, на что они очень часто жалуются: «Вот бы табачку али папирос!» Мы живем только надеждой, что на нашем фронте немцы скоро побегут, — тогда дело пойдет к концу. Так хочется их разбить в пух и со спокойной совестью вернуться к Вам. А иногда к Вам очень тянет! Часто, сидя верхом, я вспоминаю Вас и думаю, вот теперь Вы ужинаете, или Ты читаешь газету, или Мама вышивает. Всё это тут же поверяется взводному, который едет рядом.
Взводный мечтает в это время о том, что Бог поможет разбить немцев, а потом скоро придет время, когда и он, наконец, увидит семью. Такие разговоры с солдатами происходят часто. Иногда очень хочется увидеть Вас, побыть с Вами…
…Были дни очень тяжелые. Одну ночь мы шли сплошь до утра, напролет. Солдаты засыпали на ходу. Я несколько раз совсем валился на бок, но просыпался, к счастью, всегда во время. Самое неприятное — это дождь. Очень нужны бурки, которые греют больше, чем пальто.
Где Костя? Что он? Ничего не знаем. Слыхали и читали у тебя или у Татианы в письме, что его товарищ Аккерман ранен около него. Да хранит его Бог! Все за это время сделались гораздо набожнее, чем раньше. К обедне или ко всенощной ходят все. Церковь полна.
Маленькая подробность! Недавно я ходил в том же белье 14 дней. Обоз был далеко и все офицеры остались без белья, без кухни, без ничего. Варили гусей чуть не сами. Я сам зарезал однажды на собрание двадцать кур. Это, может быть, противно и гадко, но иначе мы были бы голодны.
Никогда в жизни не было у нас такого желания есть, как теперь. Белого хлеба нет! Сахару очень мало. Иногда чай бывает без сахару.
На стоянках картина меняется. Там мы получаем вдруг шоколад, даже какао, чай, папиросы и сахар. Все наедаются, а потом ложатся спать. Часто во время похода ложимся на землю, засыпаем минут на пять. Вдруг команда: «К коням!» Ничего не понимаешь, вскарабкиваешься на несчастную лошадь, которая может быть уже три дня не ела овса, и катишь дальше... Все наши люди здоровы. Передайте это пожалуйста их семьям. Макаров, Аверин, Кухарь (прислуга братьев) получили письма, первый даже несколько писем…
…Молитесь за нас. Да поможет Бог нашим войскам поскорее одержать победу».
27 сентября при наступлении на Владиславов Олег Константинович получил смертельное ранение. Генерал Н.Н. Ермолинский вспоминал: «…князь Олег, давно стремившийся в дело, стал проситься у эскадронного командира, графа Игнатьева, чтобы ему позволили с его взводом захватить зарвавшихся немцев. Эскадронный командир долго не соглашался его отпустить, но, наконец, уступил.
Все остальное произошло очень быстро. Преследуя отступающий неприятельский разъезд, князь Олег вынесся далеко вперед на своей кровной кобыле Диане…
Вот они настигают отстреливающегося противника... Пятеро немцев валятся, прочие сдаются…
Но в это время в князя Олега целится с земли раненый всадник… Выстрел.
И князь Олег падает с лошади...

Первыми подскакали к раненому князю вольноопределяющийся граф Бобринский и унтер-офицеры Василевский и Потапов. Первые два принялись перевязывать рану, а Потапов был услан за фельдшером и с докладом эскадронному командиру.
На вопрос, не больно ли ему, князь Олег ответил отрицательно. Общими усилиями раненого перенесли в близкий хутор, где фельдшер Путь сделал ему первую настоящую перевязку.
Увидав прискакавших на хутор братьев, раненый обратился к князю Гавриилу Константиновичу со словами: «Перекрести меня!», что тотчас же было исполнено…»
Олег страдал, и брат подал ему яблоко, которое он стал грызть от боли. Гавриил Константинович оставался при нем очень недолго, потому что ему надо было вернуться в эскадрон. С Олегом остался брат Игорь.
Раненого князя срочно доставили в госпиталь Вильно. В Пильвишках,по собственной инициативе он приобщился Святых Тайн, говоря, что тогда, наверное «легче будет». Олег Константинович быстро слабел. Ноги онемели, а пульс едва прощупывался. Всё же он находил в себе силы улыбаться, говорил, что чувствует себя хорошо. В госпитале князь получил телеграмму о своём награждении Георгиевским крестом. Н.Н. Ермолинский писал: «Нужно было видеть радость его высочества! Он с гордостью показал мне обе телеграммы, и я рад был принести ему свои поздравления». Навестивший раненого генерал-майор В.А. Адамович писал Великому Князю Константину Константиновичу: «Его высочество встретил меня как бы «не тяжёлый» больной. Приветливо, даже весело, улыбнулся, протянул руку, жестом предложил сесть… …Войдя, я поздравил князя с пролитием крови за Родину. Его высочество перекрестился и сказал спокойно: «Я так счастлив, так счастлив! Это нужно было. Это поддержит дух. В войсках произведёт хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь царского дома»… …Его высочество был оживлён и сиял в счастливом для него сознании своих страданий. Мгновениями же были видны подавляемые им мучения».
Мученику становилось всё хуже. Силы слабели, сознание туманилось бредом. Чтобы как-то поддержать силы, страдальца поили шампанским, вливали в вену солевой раствор. В это время приехали его родители. Константин Константинович привёз умирающему сыну Георгиевский крест его деда.
- Крестик Анпапа! – прошептал князь Олег, потянулся и поцеловал белую эмаль. Вскоре его сердце остановилось…
Генерал Ермолинский вспоминал: «Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой. Он лежал спокойный, ясный, просветлённый, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на груди». Гроб почившего князя утопал в цветах. При перенесении его в Романовскую церковь народ сплошными массами теснился по улицам и площадям, многие плакали.
Еще 12-летним мальчиком Олег Константинович высказал желание быть похороненным в Осташеве – милом его сердцу подмосковном имении отца. А. Ф. Кони писал: «…В любимом им Осташеве, видевшем расцвет этой жизни, на высоком холме спит он вечным сном. Его сторожат развесистые деревья, кругом расстилаются далекие нивы, блестит в своих извивах река и приветливо высится церковь – все, что так чтил и любил он, - а сбоку, близко, его земное жилище, где, в смирении перед Высшей волей, пролилось о нем столько горячих слез…»