(ИЗЪ ЗАПИСОКЪ НЕИЗВѢСТНАГО.)

_______

На дняхъ я видѣлъ свадьбу... но нѣтъ! Лучше я вамъ разскажу про ёлку. Свадьба хороша; она мнѣ очень понравилась, но другое происшествiе лучше. Не знаю какимъ образомъ, смотря на свадьбу, я вспомнилъ про эту ёлку. Это вотъ какъ случилось. Ровно лѣтъ пять назадъ, наканунѣ Новаго года, меня пригласили на дѣтскiй балъ. Лицо приглашавшее было одно извѣстное дѣловое лицо, со связями, съ знакомствомъ, съ интригами, такъ, что можно было подумать, что дѣтскiй балъ этотъ былъ предлогомъ для родителей сойтись въ кучу и потолковать объ иныхъ, интересныхъ матерiяхъ, невиннымъ, случайнымъ, нечаяннымъ образомъ. Я былъ человѣкъ постороннiй; матерiй у меня не было никакихъ, и потому я провелъ вечеръ довольно независимо. Тутъ былъ и еще одинъ господинъ, у котораго, кажется, не было ни роду, ни племени, но который, подобно мнѣ, попалъ на семейное счастье... Онъ прежде всѣхъ бросился мнѣ на глаза. Это былъ высокiй, худощавый мужчина, весьма серьёзный, весьма прилично одѣтый. Но видно было, что ему вовсе не до радостей и семейнаго счастья; когда онъ отходилъ куда нибудь въ уголъ, то сейчасъ же переставалъ улыбаться и хмурилъ свои густыя, черныя брови. Знакомыхъ, кромѣ хозяина, на всемъ балѣ у него не было ни единой души. Видно было, что ему страхъ скучно, но что онъ выдерживалъ храбро, до конца, роль совершенно развлеченнаго и счастливаго человѣка. Я послѣ узналъ, что это одинъ господинъ изъ провинцiи, у котораго было какое-то рѣшительное, головоломное дѣло въ столицѣ, который привезъ нашему хозяину рекомендательное письмо, которому хозяинъ нашъ покровительствовалъ вовсе не con amore^*, и котораго пригласилъ изъ учтивости на свой дѣтскiй балъ. Въ карты не играли, сигары ему не предложили, въ разговоры съ нимъ никто не пускался, можетъ быть издали узнавъ птицу по перьямъ, и потому мой господинъ принужденъ былъ, чтобъ только куда нибудь дѣвать руки, весь вечеръ гладить свои бакенбарды. Бакенбарды были дѣйствительно весьма хороши. Но онъ гладилъ ихъ до того усердно, что, глядя на него, рѣшительно можно было подумать, что сперва произведены на свѣтъ одни бакенбарды, а потомъ ужь приставленъ къ нимъ господинъ, чтобы ихъ гладить.

Кромѣ этой фигуры, такимъ умилительнымъ образомъ принимавшей участiе въ семейномъ счастiи хозяина, у котораго было пятеро сытенькихъ мальчиковъ, понравился мнѣ еще одинъ господинъ. Но этотъ уже былъ совершенно другаго свойства. Это было лицо. Звали его Юлiанъ Мастаковичъ. Съ перваго взгляда можно было видѣть, что онъ былъ гостемъ почетнымъ и находился въ такихъ же отношенiяхъ къ хозяину, въ какихъ хозяинъ къ господину, гладившему свои бакенбарды. Хозяинъ и хозяйка говорили ему бездну любезностей, ухаживали, поили его, кормили, лелѣяли, подводили къ нему, для рекомендацiи, своихъ гостей, а его самого ни къ кому не подводили. Я замѣтилъ, что у хозяина заискрилась слеза на глазахъ, когда Юлiанъ Мастаковичъ отнесся по вечеру, что онъ рѣдко проводитъ такимъ прiятнымъ образомъ время. Мнѣ какъ-то стало страшно въ присутствiи такого лица, и потому, полюбовавшись на дѣтей, я ушелъ въ маленькую гостиную, которая была совершенно пуста, и засѣлъ въ цвѣточную бесѣдку хозяйки, занимавшую почти половину всей комнаты.

Дѣти всѣ были до невѣроятности милы и рѣшительно не хотѣли походить на большихъ, несмотря на всѣ увѣщанiя гувернантокъ и маменекъ. Они разобрали всю елку въ мигъ, до послѣдней конфетки, и успѣли уже переломать половину игрушекъ прежде, чѣмъ узнали, кому какая назначена. Особенно хорошъ былъ мальчикъ, черноглазый, въ кудряшкахъ, который все хотѣлъ меня застрѣлить изъ своего деревяннаго ружья. Но всѣхъ болѣе обратила на себя вниманiе его сестра, дѣвочка лѣтъ одинадцати, прелестная, какъ амурчикъ, тихонькая, задумчивая, блѣдная, съ большими разумными глазами навыкатѣ. Ее какъ-то обидѣли дѣти и потому она ушла въ ту самую гостиную, гдѣ сидѣлъ я, и занялась въ уголку — своей куклой. Гости съ уваженiемъ указывали на одного богатаго откупщика, ея родителя, и кое-кто замѣчалъ шепотомъ, что за ней уже отложено на приданое триста тысячъ рублей. Я оборотился взглянуть на любопытствующихъ о такомъ обстоятельствѣ и взглядъ мой упалъ на Юлiана Мастаковича, который, закинувъ руки за спину и наклонивъ немножечко голову на бокъ, какъ-то чрезвычайно внимательно прислушивался къ празднословiю этихъ господъ. Потомъ я не могъ не подивиться мудрости хозяевъ при раздачѣ дѣтскихъ подарковъ. Дѣвочка, уже имѣвшая триста тысячъ рублей приданаго, получила богатѣйшую куклу. Потомъ слѣдовали подарки понижаясь, смотря по пониженiю ранговъ родителей всѣхъ этихъ счастливыхъ дѣтей. Наконецъ, послѣднiй ребенокъ, мальчикъ лѣтъ десяти, худенькой, маленькой, весноватенькiй, рыженькiй, получилъ только одну книжку повѣстей, толковавшихъ о величiи природы, о слезахъ умиленiя, и проч., безъ картинокъ и даже безъ виньетки. Онъ былъ сынъ гувернантки хозяйскихъ дѣтей, одной бѣдной вдовы, мальчикъ крайне забитый и запуганный. Одѣтъ онъ былъ въ курточку изъ убогой нанки. Получивъ свою книжку, онъ долгое время ходилъ около другихъ игрушекъ; ему ужасно хотѣлось поиграть съ другими дѣтьми, но онъ не смѣлъ; видно было, что онъ уже чувствовалъ и понималъ свое положенiе. Я очень люблю наблюдать за дѣтьми. Чрезвычайно любопытно въ нихъ первое, самостоятельное проявленiе въ жизни. Я замѣтилъ, что рыженькiй мальчикъ до того соблазнился богатыми игрушками другихъ дѣтей, особенно театромъ, въ которомъ ему непремѣнно хотѣлось взять на себя какую-то роль, что рѣшился поподличать. Онъ улыбался и заигрывалъ съ другими дѣтьми, онъ отдалъ свое яблоко одному одутловатому мальчишкѣ, у котораго навязанъ былъ полный платокъ гостинцевъ и даже рѣшился повозить одного на себѣ, чтобъ только не отогнали его отъ театра. Но чрезъ минуту какой-то озорникъ препорядочно поколотилъ его. Ребенокъ не посмѣлъ заплакать. Тутъ явилась гувернантка, его маменька, и велѣла ему не мѣшать играть другимъ дѣтямъ. Ребенокъ вошелъ въ ту же гостиную, гдѣ была дѣвочка. Она пустила его къ себѣ, и оба весьма усердно принялись наряжать богатую куклу.

Я сидѣлъ уже съ полчаса въ плющевой бесѣдкѣ и почти задремалъ, прислушиваясь къ маленькому говору рыженькаго мальчика и красавицы съ тремя стами тысячъ приданаго, хлопотавшихъ о куклѣ, какъ вдругъ въ комнату вошелъ Юлiанъ Мастаковичъ. Онъ воспользовался скандалезною сценою ссоры дѣтей и вышелъ потихоньку изъ залы. Я замѣтилъ, что онъ съ минуту назадъ весьма горячо говорилъ съ папенькой будущей богатой невѣсты, съ которымъ только что познакомился, о преимуществѣ какой-то службы передъ другою. Теперь онъ стоялъ въ раздумьи и какъ будто что-то разсчитывалъ по пальцамъ.

— Триста... триста, шепталъ онъ. — Одинадцать... двѣнадцать... тринадцать, и т. д. Шестнадцать — пять лѣтъ! Положимъ по 4 на сто — 12, пять разъ = 60, да, на эти 60... ну, положимъ, всего будетъ черезъ пять лѣтъ — четыреста. Да! вотъ... Да не по четыре со ста же держитъ, мошенникъ! Можетъ, восемь, аль десять со ста беретъ. Ну, пятьсотъ, положимъ пятьсотъ тысячъ, по крайней мѣрѣ, это навѣрно; ну, излишекъ на тряпки, гм...

Онъ кончилъ раздумье, высморкался и хотѣлъ уже выдти изъ комнаты, какъ вдругъ взглянулъ на дѣвочку и остановился. Онъ меня не видалъ за горшками съ зеленью. Мнѣ казалось, что онъ былъ крайне взволнованъ. Или разсчетъ подѣйствовалъ на него, или что нибудь другое, но онъ потиралъ себѣ руки и не могъ постоять на мѣстѣ. Это волненiе увеличилось до nec plus ultra^*, когда онъ остановился и бросилъ другой рѣшительный взглядъ на будущую невѣсту. Онъ было двинулся впередъ, но сначала оглядѣлся кругомъ. Потомъ, на ципочкахъ, какъ будто чувствуя себя виноватымъ, сталъ подходить къ ребенку. Онъ подошелъ съ улыбочкой, нагнулся и поцѣловалъ ее въ голову. Та, не ожидая нападенiя, вскрикнула отъ испуга.

— А что вы тутъ дѣлаете, милое дитя? - спросилъ онъ шопотомъ, оглядываясь и трепля дѣвочку по щекѣ.

— Играемъ...

— А? съ нимъ? Юлiанъ Мастаковичъ покосился на мальчика.

— А ты бы, душенька, пошелъ въ залу, сказалъ онъ ему.

Мальчикъ молчалъ и глядѣлъ на него во всѣ глаза. Юлiанъ Мастаковичъ опять осмотрѣлся кругомъ и опять нагнулся къ дѣвочкѣ.

— А что это у васъ, куколка, милое дитя? спросилъ онъ.

— Куколка, отвѣчала дѣвочка, морщась и немножко робѣя.

— Куколка... А знаете ли вы, милое дитя, изъ чего ваша куколка сдѣлана?

— Не знаю... отвѣчала дѣвочка шопотомъ и совершенно потупивъ голову.

— А изъ тряпочекъ, душенька. — Ты бы пошелъ, мальчикъ, въ залу, къ своимъ сверстникамъ, сказалъ Юлiанъ Мастаковичъ, строго посмотрѣвъ на ребенка. Дѣвочка и мальчикъ поморщились и схватились другъ за друга. Имъ нехотѣлось разлучаться.

— А знаете ли вы, почему подарили вамъ эту куколку? спросилъ Юлiанъ Мастаковичъ, понижая все болѣе и болѣе голосъ.

— Не знаю.

— А оттого, что вы были милое и благонравное дитя всю недѣлю.

Тутъ Юлiанъ Мастаковичъ, взволнованный до нельзя, осмотрѣлся кругомъ, и понижая все болѣе и болѣе голосъ, спросилъ, наконецъ, неслышнымъ, почти совсѣмъ замирающимъ отъ волненiя и нетерпѣнiя голосомъ...

— А будете ли вы любить меня, милая дѣвочка, когда я прiѣду въ гости къ вашимъ родителямъ?

Сказавъ это, Юлiанъ Мастаковичъ хотѣлъ еще одинъ разъ поцѣловать милую дѣвочку, но рыженькiй мальчикъ, видя, что она совсѣмъ хочетъ заплакать, схватилъ ее за руки и захныкалъ отъ полнѣйшаго сочувствiя къ ней. Юлiанъ Мастаковичъ разсердился не въ шутку.

— Пошелъ, пошелъ отсюда, пошелъ! говорилъ онъ мальчишкѣ: — пошелъ въ залу! пошелъ туда, къ своимъ сверстникамъ!

— Нѣтъ, не нужно, не нужно! пойдите вы прочь, сказала дѣвочка: — оставьте его, оставьте его! говорила она, почти совсѣмъ заплакавъ.

Кто-то зашумѣлъ въ дверяхъ, Юлiанъ Мастаковичъ тотчасъ же приподнялъ свой величественный корпусъ и испугался. Но рыженькiй мальчикъ испугался еще болѣе Юлiана Мастаковича, бросилъ дѣвочку и тихонько, опираясь о стѣнку, прошелъ изъ гостиной въ столовую. Чтобъ не подать подозрѣнiй, Юлiанъ Мастаковичъ пошелъ также въ столовую. Онъ былъ красенъ, какъ ракъ и, взглянувъ въ зеркало, какъ будто сконфузился себя самого. Ему, можетъ быть, стало досадно за горячку свою и свое нетерпѣнiе. Можетъ быть, его такъ поразилъ, въ началѣ, разсчетъ по пальцамъ, такъ соблазнилъ и вдохновилъ, что онъ, не смотря на всю солидность и важность, рѣшился поступить какъ мальчишка и прямо абордировать свой предметъ, не смотря на то, что предметъ могъ быть настоящимъ предметомъ, по крайней мѣрѣ, пять лѣтъ спустя. Я вышелъ за почтеннымъ господиномъ въ столовую и увидѣлъ странное зрѣлище. Юлiанъ Мастаковичъ, весь покраснѣвъ отъ досады и злости, пугалъ рыжаго мальчика, который, уходя отъ него все дальше и дальше, не зналъ — куда забѣжать отъ страха.

— Пошелъ, что здѣсь дѣлаешь, пошелъ, негодникъ, пошелъ! Ты здѣсь фрукты таскаешь, а? Ты здѣсь фрукты таскаешь? Пошелъ, негодникъ, пошелъ, сопливый, пошелъ, пошелъ къ своимъ сверстникамъ!

Перепуганный мальчикъ, рѣшившись на отчаянное средство, попробовалъ было залѣзть подъ столъ. Тогда его гонитель, разгоряченный до нельзя, вынулъ свой длинный батистовый платокъ и началъ имъ выхлестывать изъ подъ стола ребенка, присмирѣвшаго до послѣдней степени. Нужно замѣтить, что Юлiанъ Мастаковичъ былъ немножко толстенекъ. Это былъ человѣкъ сытенькiй, румяненькiй, плотненькiй, съ брюшкомъ, съ жирными ляшками, словомъ, что называется, крѣпнякъ, кругленькiй, какъ орѣшекъ. Онъ вспотѣлъ, пыхтѣлъ и краснѣлъ ужасно. Наконецъ, онъ почти остервенился, такъ велико было въ немъ чувство негодованiя и, можетъ быть (кто знаетъ?), ревности. Я захохоталъ во все горло. Юлiанъ Мастаковичъ оборотился и, не смотря на все значенiе свое, сконфузился въ прахъ. Въ это время изъ противоположной двери вошелъ хозяинъ. Мальчишка вылѣзъ изъ подъ стола и обтиралъ свои колѣни и локти. Юлiанъ Мастаковичъ поспѣшилъ поднесть къ носу платокъ, который держалъ, за одинъ кончикъ, въ рукахъ.

Хозяинъ немножко съ недоумѣнiемъ посмотрѣлъ на троихъ насъ; но, какъ человѣкъ, знающiй жизнь и смотрящiй на нее съ точки серьёзной, тотчасъ же воспользовался тѣмъ, что поймалъ наединѣ своего гостя.

— Вотъ-съ, тотъ мальчикъ-съ, сказалъ онъ, указавъ на рыженькаго: — о которомъ я имѣлъ честь просить...

— А? отвѣчалъ Юлiанъ Мастаковичъ, еще несовсѣмъ оправившись.

— Сынъ гувернантки дѣтей моихъ, продолжалъ хозяинъ просительнымъ тономъ: — бѣдная женщина, вдова, жена одного честнаго чиновника; и потому... Юлiанъ Мастаковичъ, если возможно...

— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, поспѣшно закричалъ Юлiанъ Мастаковичъ: — нѣтъ, извините меня, Филиппъ Алексѣевичъ, никакъ не возможно-съ. Я справлялся; вакансiи нѣтъ, а если бы и была, то на нее уже десять кандидатовъ, гораздо болѣе имѣющихъ право, чѣмъ онъ... Очень жаль, очень жаль...

— Жаль-съ, повторилъ хозяинъ: — мальчикъ скромненькiй, тихонькiй...

— Шалунъ большой, какъ я замѣчаю, отвѣчалъ Юлiанъ Мастаковичъ, истерически скрививъ ротъ: — пошелъ, мальчикъ, что ты стоишь, пойди къ своимъ сверстникамъ! сказалъ онъ, обращаясь къ ребенку.

Тутъ онъ, кажется, не могъ утерпѣть и взглянулъ на меня однимъ глазомъ. Я тоже не могъ утерпѣть и захохоталъ ему прямо въ глаза. Юлiанъ Мастаковичъ тотчасъ же отворотился и довольно явственно для меня спросилъ у хозяина, кто этотъ странный молодой человѣкъ? Они зашептались и вышли изъ комнаты. Я видѣлъ потомъ, какъ Юлiанъ Мастаковичъ, слушая хозяина, съ недовѣрчивостiю качалъ головою.

Нахохотавшись вдоволь, я воротился въ залу. Тамъ великiй мужъ, окруженный отцами и матерями семействъ, хозяйкой и хозяиномъ, что-то съ жаромъ толковалъ одной дамѣ, къ которой его только что подвели. Дама держала за руку дѣвочку, съ которою, десять минутъ назадъ, Юлiанъ Мастаковичъ имѣлъ сцену въ гостиной. Теперь онъ разсыпался въ похвалахъ и восторгахъ о красотѣ, талантахъ, грацiи и благовоспитанности милаго дитяти. Онъ замѣтно юлилъ передъ маменькой. Мать слушала его чуть ли не со слезами восторга. Губы отца улыбались. Хозяинъ радовался излiянiю всеобщей радости. Даже всѣ гости сочувствовали, даже игры дѣтей были остановлены, чтобъ не мѣшать разговору. Весь воздухъ былъ напоенъ благоговѣнiемъ. Я слышалъ потомъ, какъ тронутая до глубины сердца маменька интересной дѣвочки, въ отборныхъ выраженiяхъ просила Юлiана Мастаковича сдѣлать ей особую честь, подарить ихъ домъ своимъ драгоцѣннымъ знакомствомъ; слышалъ, съ какимъ неподдѣльнымъ восторгомъ Юлiанъ Мастаковичъ принялъ приглашенiе, и какъ потомъ гости, разойдясь всѣ, какъ приличiе требовало, въ разныя стороны, разсыпались другъ передъ другомъ въ умилительныхъ похвалахъ откупщику, откупщицѣ, дѣвочкѣ и въ особенности Юлiану Мастаковичу.

— Женатъ этотъ господинъ? спросилъ я, почти въ слухъ, одного изъ знакомыхъ моихъ, стоявшаго ближе всѣхъ къ Юлiану Мастаковичу.

Юлiанъ Мастаковичъ бросилъ на меня испытующiй и злобный взглядъ.

— Нѣтъ! отвѣчалъ мнѣ мой знакомый, огорченный до глубины сердца моею неловкостiю, которую я сдѣлалъ умышленно...

_______

Недавно я проходилъ мимо ***ской церкви; толпа и съѣздъ поразили меня. Кругомъ говорили о свадьбѣ. День былъ пасмурный, начиналась изморозь; я пробрался за толпою въ церковь и увидалъ жениха. Это былъ маленькiй, кругленькiй, сытенькiй человѣчекъ съ брюшкомъ, весьма разукрашенный. Онъ бѣгалъ, хлопоталъ и распоряжался. Наконецъ раздался говоръ, что привезли невѣсту. Я протѣснился сквозь толпу и увидѣлъ чудную красавицу, для которой едва настала первая весна. Но красавица была блѣдна и грустна. Она смотрѣла разсѣянно; мнѣ показалось даже, что глаза ея были красны отъ недавнихъ слезъ. Античная строгость каждой черты лица ея придавала какую-то важность и торжественность ея красотѣ. Но сквозь эту строгость и важность, сквозь эту грусть просвѣчивалъ еще первый дѣтскiй, невинный обликъ; сказывалось что-то до нельзя наивное, неустановившееся, юное, и, казалось, безъ просьбъ, само за себя молившее о пощадѣ.

Говорили, что ей едва минуло шестнадцать лѣтъ. Взглянувъ внимательно на жениха, я вдругъ узналъ въ немъ Юлiана Мастаковича, котораго не видалъ ровно пять лѣтъ. Я поглядѣлъ на нее... Боже мой! Я сталъ протѣсняться скорѣе изъ церкви. Въ толпѣ толковали, что невѣста богата, что у невѣсты пятьсотъ тысячъ приданаго... и на сколько-то тряпками...

Однако, разсчетъ былъ хорошъ! подумалъ я, протѣснившись на улицу...