В моей душе есть чувства благородные, Порывы добрые, надежды и мечты; Но есть в ней также помыслы негодные, Задатки пошлые, ничтожные черты. Но я их затопчу, и с силой обновленною Пойду вперед с воскреснувшей душой. И пользу принесу работой вдохновенною Моей Отчизне милой и родной.
Младшая из детей Великого князя Петра Николаевича, Надежда, родилась 3 марта 1898 года в Дюльбере, через пять месяцев после освещения нового дворца, которое состоялось в октябре 1897 года. О первом приезде и новоселье великокняжеской семьи в Дюльбере свидетельствовала надпись на арабском орнаменте ниши квадратного фонтана, находящегося рядом с дворцом. Эта надпись, по словам князя Романа, обижала Надю, так как ее имя там не было вписано, она родилась через полгода после указанного события.
Княжна Надежда была всего на два года младше брата, поэтому много времени они проводили вместе. В детстве они лазили по деревьям, катались в гамаках, в маленьком бассейне плескались и играли в кораблики, купались в море. В конце лета дети любили бегать на виноградники, которые простирались до границы с соседним имением. В начале каждого ряда стояли столбы с вывесками, указывающими сорта винограда. Князь и княжна с наслаждением срывали спелые, сочные гроздья, тут же съедая их. У каждого из них были свои любимые сорта винограда. Надя любила Изабеллу, а Роман предпочитал благоухающие грозди Муската- Александрина. На виноградники дети ходили обычно после дневных прогулок или игры в теннис. Князь Роман был свидетелем детских игр сестры в Дюльбере. Позже он вспоминал: "На главном въезде в Дюльбер был вахтенный домик в арабском стиле. Несмотря на решение, чтобы никто не жил в этом доме, я и Надя просили наших родителей "получить это". Домик имел 2 комнаты, в нижней находилась печка. С первого этажа шла наружная лестница. Надя чувствовала себя здесь хозяйкой и готовила иногда удивительные и несъедобные блюда. В "свой" дом она приглашала Нину и Ксению, дочек дяди Георгия Михайловича. Они играли здесь, одетые в татарскую одежду. Надя часто сажала их за работу, девочки приносили воду из бассейна, подражая татарским женщинам, которых они видели в Кореизе. Повзрослев, княжна Надя с удовольствием осматривала с братом исторические окрестности Мисхора. Нередко они устраивали с друзьями пикники на живописной горе Ай-Петри.
В сентябре 1913 года в Крым на кратковременный отдых приехал из Петербурга недавний выпускник Александровского лицея князь Олег Константинович, корнет лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. Олег остановился в имении великого князя Георгия Михайловича "Харакс", которое находилось недалеко от Дюльбера. Князь Олег каждый день приезжал в Дюльбер на роскошном новом автомобиле Delaunae -Belleville, чтобы увидеть княжну Надежду. В этот период молодые счастливые люди особенно много путешествовали. Посетили Судак, Коктебель, Феодосию, Евпаторию, Бахчисарай, Карасубазар, Симферополь, знакомясь с историческими и природными достопримечательностями древнего полуострова. Это была последняя мирная осень в жизни влюбленных. В начале 1914 года красавица княжна Надежда стала невестой князя Олега, четвертого сына Великого князя Константина Константиновича (К.Р.) Необыкновенно талантливый князь Олег унаследовал литературное дарование отца. В 16 лет он написал стихотворение-молитву :
О, дай мне, Боже, вдохновенье, Поэта пламенную кровь. О, дай мне кротость и смиренье, Восторги, песни и любовь О, дай мне смелый взгляд орлиный, Свободных песен соловья… О, дай полет мне лебединый, Пророка вещие слова. О, дай мне прежних мук забвенье. И тихий, грустный зимний сон. О, дай мне силу всепрощенья И лиры струн печальный звон. О, дай волнующую радость, Любовь всем сердцем, всей душой Пошли мне ветреную младость. Пошли мне в старости покой.
С князем Олегом, мечтавшим стать писателем, княжна Надежда Петровна была знакома с детства, они часто встречались в Петербурге, и в Крыму. Ранняя гибель князя (ему не было и 22 лет) разрушила счастливые планы молодых людей. Князь Олег Константинович погиб в сентябре 1914 года, в первый месяц своей фронтовой жизни. Записи из дневника Князя Олега, приведенные в мемуарах его брата, князя Гавриила Константиновича:
"Утром 18-го явился в полк. Мне сообщили, что в состав полка я не записан и что мне советуют, в виду слабого здоровья и незнания строевого дела, зачислиться ординарцем в Главную Квартиру. Я пошел ругаться и даже, кажется, переубедил В.» После долгих хлопот Олегу действительно удалось, добиться оставления его в полку: «Меня, — пишет он в дневнике, — назначили в штаб полка. Командир сказал: «Я вам специально сообщаю, что вы будете вести дневник полка и будете моим корреспондентом». «Надеюсь, что я у вас долго не останусь», — отвечал я, на что командир возразил: «Это уж мое дело!» «Несмотря на столь определенные обязанности, мне обещали, что если я буду хорошо себя чувствовать, меня назначат опять в строй».
В Дневнике Олега имеются краткие записи его переживаний в эти знаменательные дни: «Мы все пять братьев идем на войну со своими полками. Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская Семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчеркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне только радостно, что мы, Константиновичи, все впятером на войне».
Княжна Надежда и Князь Роман
Между 20 августа и 11 сентября братом Олегом не сделано в дневнике ни одной записи. Пропущен также бой под Каушеном 6-го августа. Правильнее всего предположить, что записи делались в другой тетради, но что эта тетрадь в походе утеряна. Сперва Олег был при штабе полка. Но он все время стремился в строй. Наконец, его перевели во 2 эскадрон, однако, ответственных поручений ему не давали и берегли его, потому что, несмотря на всю свою добросовестность и старание, он службы еще не знал. Офицеры эскадрона очень полюбили Олега и были с ним в самых дружеских отношениях. 11 сентября Олег записывает: «II сентября полк оставался в Кошанах. Утром в 8 часов, получено было приказание строиться за деревней на поле оставшимся эскадронам, ввиду приезда командующего армией. Люди, оставшиеся с больными лошадьми ушедших на разведку эскадронов, тоже выстроены. Вскоре было приказано перевести полк на другую сторону деревни и встать около драгун. Погода стояла хорошая. Между шоссе и Кошанами на поле мы ожидали приезда ген. Ренненкампфа. Он поздоровался с полком и поблагодарил нас за усердную работу. После молебна, который был отслужен прот. Шавельским, была раздача орденов».
(23 сентября): ... «На север от Владиславова, впереди, ночью и утром гремят пушки. Мы отбили Ширвиндт, который сейчас занят нашей стрелковой бригадой. По словам прошедшего только что мимо нас раненого, немцы пытались вчера овладеть Ширвиндтом два раза».
24 сентября: ... «Идет бой под злополучным Ширвиндтом... Раух находится с главными силами где-то сзади и копается. Нам нужны еще пушки... Ночевали сегодня в Жарделе... Наш маршрут: Жарделе, Печиски, Блювы, Гудой-Це, Раугали, Рудзе, Бойтеле и Атмонишки»...
25 сентября: «Сегодня мы выступили в 8 час. Мороз. Делали рекогносцировку на Радзен. Шел только один наш полк со взводом артиллерии. Передовые части вошли в город, из которого в это время выехало несколько велосипедистов. Дозорные по собственной инициативе поехали вплотную на велосипедистов. Убиты двое. Совсем непонятно, отчего вся дивизия не принимает участия в этой совсем бестолковой операции».
26 сентября: «Выступили в 8 час. утра. Предположено идти в Дайнен затыкать дыру образовавшуюся между Стрелковой бригадой и 56 дивизией, с целью зайти немцам, сидящим в Шукле, в тыл. Конечно, мы знали, что это не будет сделано. Мы сейчас сидим в одном фольварке уже 11 часов, не дойдя еще до Владиславова. Слышны пулеметы и артиллерийские выстрелы... Стрельба чаще. Пехота отходит. Команда: «К коням!» Нам было приказано прикрывать лавой отходящую пехотную дивизию... Когда подошли лавой, то заняли фольварк... Додик и я на третьем, Голицын на втором, а Кушелев на первом (взводе)». На этих словах оканчивается запись Олега.
27 сентября Олег был смертельно ранен и скончался в госпитале в Вильне, 29 сентября. Вот как это описывает ген. H. H. Ермолинский: «В ночь с 27 на 28 сентября получена была в Штабе армии из 3-го армейского корпуса срочная телеграмма такого содержания: «Раух доносит, что сегодня при лихой атаке на неприятельский разъезд ранен в ногу князь Олег Константинович Чагин». Садясь в автомобиль, я совершенно недоумевал, куда ехать. Телеграмма, составленная, очевидно, наспех, не сообщала никаких подробностей. Самым логичным казалось отправиться первоначально в Штаб 3-го корпуса, что я и сделал. После семи часов беспокойного пути удалось, наконец, дотащиться до Вильковишек. Вблизи шел бой. Вследствие редкого упорства противника, Е. (ген. Епанчин) против обыкновения нервничал, а добрый Ч. (Чагин) старался меня успокоить, уверяя, что рана князя Олега, наверно, легкая, и тревожиться нечего. Где находился раненый? Этого пока никто не знал. Вдруг, Е. озарила счастливая мысль, и он посоветовал мне сговориться с полком по искровому телеграфу. Мне долго пришлось соединяться с гусарами и еще долее ждать ответа. Наконец, писарь расшифровал телеграмму следующего содержания: «Князя Олега повез дивизионный врач в Пильвишки. Оттуда поездом Вильно-Павловск. Выехал вчера ночью. Корнет граф Игнатьев». Получив такой тревожный ответ, я отправился на автомобиле не в Пильвишки, а прямо в Ковно, надеясь предупредить поезд с раненым и ждать его там. Около шести часов заблестели огоньки железнодорожного пути, и мотор подкатил к вокзалу. Я бросился к начальнику станции и узнал от него, что поезд с раненым прошел в Вильно еще утром, но зато приехавший с ним уполномоченный Красного Креста Бутурлин остался и в настоящее время пьет чай в буфете. Дойти туда было делом минуты.
На вопрос, какова рана, Бутурлин отвечал, что рана серьезная, так как пробита прямая кишка, и князя повезли только до Вильны, где будут тотчас оперировать. Ко всему этому он добавил еще успокоительную весть, что раненого сопровождает его брат Игорь Константинович. В 6 часов 30 мин. отправлялся пустой состав до Кошедар. Мне не стоило большого труда уговорить начальника станции дать паровоз еще дальше, до Вильно. В тяжелой неизвестности путь казался бесконечным. 12 часов ночи я был в Вильне и тотчас отправился по адресу Витебской общины, в местное реальное училище. Князь Игорь Константинович уже спал. Я разбудил его и, наскоро справившись о состоянии только что уснувшего князя Олега, попросил рассказать всё сначала.
Ранение князя случилось при следующих обстоятельствах. 27 сентября, после полудня, 2-ая Гвардейская кавалерийская дивизия, имея в авангарде два эскадрона Гусарского полка, наступала в направлении Владиславова. Проходя недалеко от деревни Пильвишки, боковая застава заметила неприятельский разъезд и начала его обстреливать. Немцы шарахнулись в сторону и наскочили на четвертый эскадрон Гусарского полка, шедший в голове колонны главных сил. Тотчас же был открыт огонь. Разъезд повернул опять, но встретил заставу его величества эскадрона под командой корнета Безобразова. Как раз в этот момент князь Олег, давно стремившийся в дело, стал проситься у эскадронного командира, графа Игнатьева, чтобы ему позволили с его взводом захватить зарвавшихся немцев. Эскадронный командир долго не соглашался его отпустить, но, наконец, уступил. Все остальное произошло очень быстро. Преследуя отступающий неприятельский разъезд, князь Олег вынесся далеко вперед на своей кровной кобыле Диане. Вот они настигают отстреливающегося противника... Пятеро немцев валятся, прочие сдаются; но в это время в князя Олега целится с земли раненый всадник. Выстрел, и князь Олег валится с лошади...
Первыми подскакали к раненому князю вольноопределяющийся граф Бобринский и унтер-офицеры Василевский и Потапов. Первые два принялись перевязывать рану, а Потапов был услан за фельдшером и с докладом эскадронному командиру. На вопрос, не больно ли ему, князь Олег ответил отрицательно. Общими усилиями раненого перенесли в близкий хутор, где фельдшер Путь сделал ему первую настоящую перевязку. Увидав прискакавших на хутор братьев, раненый обратился к князю Гавриилу Константиновичу со словами: «Перекрести меня!», что тотчас же было исполнено. Когда началась стрельба, ротмистр Раевский послал меня со взводом вправо от дороги, по которой мы шли. Я спешил взвод у какой-то изгороди и открыл стрельбу по противнику. После этого я прискакал на хутор, возле которого Олег лежал на животе на земле. Я дал ему образок. Олег страдал и я подал ему яблоко, которое он стал грызть от боли. Я оставался при нем очень недолго, потому что мне надо было вернуться в эскадрон. Я был ужасно расстроен... Игорь оставался при Олеге. Это было моим последним свиданием с Олегом. «В это время, — продолжает ген. Ермолинский, — приготовляли арбу. Раненого положили на солому и в сопровождении дивизионного врача Дитмана и князя Игоря Константиновича повезли в Пильвишки. В течение этого долгого переезда князь Олег сильно страдал от тряски и беспрестанно задавал вопрос: «Скоро ли? В Пильвишках, по собственной инициативе он приобщился св. Тайн, говоря, что тогда наверное «легче будет».
На станции поезд уже ожидал. Сопровождать раненого по железной дороге был назначен уполномоченный Красного Креста В. А. Бутурлин. Тут же со станции была дана телеграмма Ковенскому коменданту. Комендант вызвал к приходу поезда в Ковно находившегося там проф. Военно-Медицинской Академии В. А. Оппеля, консультанта Красного Креста. В своих воспоминаниях проф. Оппель рассказывает подробно о своей встрече с князем Олегом, о его положении, операции и последних минутах жизни: «27 сентября», пишет проф. Оппель, «я проработал в Ковенских госпиталях до ночи. В 9 часов утра 28-го я должен был выехать в Вильну. Однако меня разбудили в начале шестого утра и сказали, что по телефону требуют сейчас же на вокзал, что прибудет «князь». Зачем меня требуют, кто меня требует — всё это было для меня неизвестно. Ясно было одно, что я нужен для прибывающего. Я быстро оделся и отправился на вокзал.
Князья Константиновичи с Императрицей и Великими княжнами
Еду по улицам, день чуть занимается. Подъезжаю к вокзалу, спрашиваю, в чем дело. Оказывается, меня вызвал комендант вокзала. Он получил известие, что в 6 часов утра в Ковну прибудет раненый князь Олег Константинович, и, зная, что я в Ковне, решил меня вызвать на вокзал. Теперь все это я понял... Не успели сделать распоряжение (о доставке носилок), как к вокзалу подошел паровоз с одним вагоном первого класса. Вагон я сейчас узнал. Это был вагон, предоставленный уполномоченному Красного Креста В. А. Бутурлину. Действительно, на площадке вагона я увидел самого Бутурлина, который вез раненого из Пильвишек. Я вошел в вагон, в отделение, в котором лежал князь Олег Константинович. Он встретил меня приветливой улыбкой.
Раненый лежал на спине. Он был бледен, губы пересохли. Пульс прощупывался частым и слабым... Я предложил высадить раненого в Ковне, но общее желание — как самого раненого, так и его брата (Игоря Константиновича), и д-ра Дитмана, — склонялось к тому, чтобы сразу ехать в Вильну, дабы проконсультировать с проф. Цеге-фон-Мантейфелем. Так как переезд предстоял небольшой, то возражать против него не было причин. Моя помощь могла выразиться в сопровождении его высочества до Вильны. Ровно в 7 часов утра мы тронулись из Ковны. Я поместился в отделении князя Олега Константиновича. Последний, несомненно, страдал. За время стоянки в Ковне пульс несколько улучшился, но как только поезд пошел, пульс опять упал. Князь Олег Константинович бодрился, улыбался, временами говорил, временами закрывал глаза и погружался в полусон, но, тем не менее, его постоянно беспокоили ноги: в правой ноге не только имелись боли, но было и особенно беспокоившее раненого чувство онемения. Такое же чувство онемения тревожило левую ногу. Последнее обстоятельство было подозрительно и не вполне объяснялось наличием правосторонней раны. Как бы то ни было, осматривать рану, делать для этого перевязку в вагоне было, понятно, невозможно. Следовало пока лишь облегчать положение раненого без перевязки. Кое-что можно было сделать в этом отношении. Начать с того, что князь Олег Константинович очень неудобно лежал: под ним была постлана бурка, под головой ничего не было. Нашлась подушка. Этим маленьким удобством раненый остался очень доволен. Нашлось одеяло, которым укутали его высочество. Для подкрепления сил я поил раненого вином. Чуть успокоившись, его высочество пытался весело разговаривать, интересовался сведениями из газет, слушал чтение газеты вслух, но все это делал отрывочно. В Вильну мы приехали ровно в 10 часов утра. На вокзале приезда поезда ожидали проф. Цеге-фон-Мантейфель, проф. Бурденко и доктор Фомилиант. Явился вопрос, как вынести раненого из вагона, причинив ему наименьшие страдания. Нашли, что наиболее просто сделать это, воспользовавшись окном. Князя Олега Константиновича бережно укутали, через опущенное окно вдвинули в отделение носилки, осторожно положили на них раненого и вынесли его на платформу. Затем носилки были поставлены на автомобиль, рядом с носилками в автомобиле поместились мы с проф. Цеге-фон-Мантейфелем, и через несколько минут мы уже были в Витебском госпитале Красного Креста.
В госпитале его высочество был встречен проф. Мартыновым. Там была уже готова операционная и отдельная палата. Раненого сразу внесли в операционную и положили на операционный стол для исследования. Сестры милосердия заботливо сняли с раненого одежду и все тело обтерли спиртом. Затем началось исследование. Как было установлено д-ром Дитманом сейчас же после ранения, на правой ягодице имелось маленькое входное пулевое отверстие. Правая ягодица припухла. Справа около заднепроходного отверстия имелась маленькая ранка, как бы выходное отверстие пули. Кругом заднепроходного отверстия было сплошное кровоизлияние. Из ранки около заднепроходного отверстия вытекала коричневатая, с гнилостным запахом, жидкость. Пульс был част, мал и слаб. Стало сразу понятно, что общее тяжелое состояние объясняется гнилостным заражением пулевого канала и начавшимся гнилостным заражением крови. Вставал вопрос, каким образом произошло заражение, Исследование пальцем прямой кишки обнаружило, что кишка пробита навылет и подкожно почти оторвана от жома. В правой стене кишки определялось входное, в левой — выходное отверстие пули. Данные исследования разъясняли всю картину: пуля, войдя в правую ягодицу, прошла по ней, пробила прямую кишку и застряла где-то в левой ягодице. Теперь понятны стали болезненные ощущения в левой нижней конечности. Ранку справа от заднепроходного отверстия следовало рассматривать, как добавочную, образованную или осколком пули, или, быть может, осколком отскочившей кости. Спрашивалось, что делать? На совещании, в котором приняли участие проф. Цеге-фон-Мантейфель, проф. Мартынов, д-р Дитман и я, прежде всего было признано, что состояние его высочества тяжелое, что, вследствие ранения, развилось заражение раны и заражение крови. Было признано, что для спасения его высочества возможно прибегнуть к операции, хотя и оперативное вмешательство не может гарантировать излечения. На операцию надо было смотреть, как на последнее средство, которое, быть может, остановит заражение.
Само собой разумеется, результат совещания не мог быть сообщен раненому князю Олегу Константиновичу. Князь Игорь Константинович первый должен был выслушать грустный приговор о своем брате, с которым делил все радости и тяготы похода. Князю Олегу Константиновичу сообщили только, что операция нужна; на нее он охотно дал свое согласие. В виду слабой деятельности сердца, было желательно произвести операцию без общего усыпления. И действительно, операция была начата под местным обезболиванием новокаином. Однако, первый разрез через ранку около заднепроходного отверстия показал, что клетчатка около прямой кишки омертвела, что омертвение клетчатки идет в глубину пулевого канала, что, следовательно, требуется большой разрез, произвести который под местным обезболиванием невозможно. Потому перешли к хлороформному усыплению. Операцию его высочество перенес очень хорошо. После операции он перенесен был в отдельную светлую палату, где вскоре пришел в себя.
Около трех часов дня раненый чувствовал себя очень хорошо. В это время он получил телеграмму от Государя Императора о пожаловании ему Георгиевского креста и телеграмму от Верховного Главнокомандующего. Нужно было видеть радость его высочества! Он с гордостью показывал мне обе телеграммы, и я рад был принести ему свои поздравления. К вечеру состояние здоровья раненого не ухудшилось. Надежда на благополучный исход заболевания чуть усилилась». Вечером же раненого посетил начальник Виленского Военного училища, генерал-майор В. А. Адамович, который в письме к великому князю Константину Константиновичу так описывает свою встречу с Князем Олегом: «Его высочество встретил меня как бы «не тяжелый» больной. Приветливо, даже весело, улыбнулся протянул руку и жестом предложил сесть. Я заботился только увидеть состояние, чтобы сообщить Вам и сделать посещение возможно короче. Войдя, я поздравил князя с пролитием крови за родину. Его высочество перекрестился и сказал спокойно: «Я так счастлив, так счастлив! Это нужно было. Это поддержит дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома». Его высочество мне сказал, что вчера причастился. «Но вы скажите дома, что мне никто не предлагал. Это было мое личное желание. Я причастился, чтобы мне было легче». Оба князя сказали мне несколько восторженных слов о поведении солдат с ними вместе в боях. Князь Игорь прочитал брату телеграмму от Верховного Главнокомандующего. Выслушав, Олег Константинович перекрестился. Его высочество был оживлен и сиял в счастливом для него сознании своих страданий. Мгновениями же были видны подавляемые им мучения».
Дальнейший рассказ о событиях опять находим в воспоминаниях H. H. Ермолинского: «Около часу ночи мне сообщили, что раненый проснулся. Я тотчас отправился в соседнюю палату и при свете лампады увидел моего дорогого князя. Он был бледен, как смерть. При виде меня приветливая, но крайне болезненная улыбка озарила его полудетское лицо. — Наконец-то, Николаус!.. Господи, как я рад!.. Теперь уже никуда не отпущу! Никуда! — Никуда и не уйду, — ответил я с волнением. — И здесь будем вместе и поправляться вместе поедем. — Да, да будем вместе... И в Домнихе будем... Помните, как тогда?.. Хорошо это было!.. Он был убежден в своем скором выздоровлении. Приходилось глотать слезы, чтобы себя не выдать. — Рассказал ли все Игорь? Ведь Государь мне пожаловал Георгия... Я так счастлив! Вот телеграмма... Там на столе... И от Главнокомандующего тоже... Я сел возле кровати, поправил ему ноги, как он просил, начал разговаривать, но вскоре заметил, что он погружается в забытье. Не могу назвать наступившее состояние сном, так как настоящий сон не приходил еще долго. При всякой моей попытке встать и выйти из комнаты, он открывал глаза и останавливал меня на полдороге: — Ну вот! Уже ушел... Только что начал рассказывать... Ведь сказал же, что не отпущу, и баста! Я опять возвращался, садился у кровати и продолжал свои рассказы. Полчаса спустя дыхание раненого стало ровнее.
Мне удалось незаметно встать и, несмотря на скрипучие полы, тихонько выйти из комнаты. Я прилег и заснул часа на три. Настало ужасное утро, вечно памятное 29 сентября. Около 11 часов утра пришла телеграмма, что великий князь и великая княгиня прибывают в Вильну к 5 часам вечера. Это известие очень обрадовало раненого: «Вот хорошо! Вот хорошо!» — повторял он беспрестанно. Вскоре ему захотелось мороженного. Послали в кондитерскую. Пока его приготовляли, князь Олег беспокоился и, по крайней мере, раз десять, нетерпеливо спрашивал, принесли ли его. Наконец мороженое пришло, и он поел его из моих рук с ложки. Около 12 часов дня проф. Оппель, остававшийся после перевязки у постели князя, осмотрел его еще раз и подтвердил, что надежды увеличиваются, так как пульс хорош и явных признаков заражения незаметно. Обрадованный его словами, я воспользовался минутой, когда раненый задремал, и отправился на вокзал, чтобы узнать точное время прибытия великокняжеского поезда. Утешительного оказалось мало: весь путь был настольно загроможден, что опоздание являлось неизбежным. Мне не оставалось ничего другого, как возвратиться в Общину. Но в это время к станции подошел поезд, в котором ехал в ставку Верховного Главнокомандующего великий князь Андрей Владимирович. Я решил войти в вагон и доложить его высочеству о тяжелом положении его троюродного брата. Выслушав доклад, великий князь тотчас же отправился со мною к раненому. Он оставался в Общине часов до 3-х. Вскоре после того в госпиталь стали собираться врачи для дневного осмотра князя Олега. Начиная с 4-х часов дня, положение больного значительно ухудшилось: дыхание стало чаще, пульс ослабел, появились признаки сепсиса, бред. Всё утро он не находил себе места, теперь же на вопрос о самочувствии, отвечал неизменно: «Чувствую себя ве-ли-ко-леп-но». При этом язык его не слушался, и он с трудом выговаривал слова. Как только сознание князя прояснялось, он тотчас же требовал меня к себе, держал рукою за шею, не отпускал никуда, но потом опять начинал заговариваться, кричал, чтобы ловили какую-то лошадь или бросались на бегущего неприятеля. Поезд, привозивший августейших родителей, сильно запаздывал и мог быть в Вильне лишь около 8 часов, а силы раненого падали ежеминутно. Пришлось каждые четверть часа давать сердечные средства, делать подкожные впрыскивания и поить шампанским. Чтобы не подавать больному вида о безнадежном состоянии, его уверяли, что пьют с ним за скорое выздоровление, и заставляли с ним чокаться. Это было поистине ужасно! Мне никогда не забыть этих глотков вина в присутствии умиравшего князя. Ясное сознание перемешивалось с бредом. Часов в 7 раненый обхватил своей худенькой рукой мою шею и прошептал: — Вот так... вот так... встретим... встретим... вместе встретим... Я подумал сначала, что он бредит, но нет, он говорил со мной о встрече родителей. Вскоре, не зная, чем еще поднять падавшие силы, профессора решили попробовать новое мучение для умирающего, а именно, вливание в вену руки солевого раствора. Пришлось держать раненому руки. Операция кончилась, когда приехали августейшие родители. На минуту он узнал их. Великий князь привез умиравшему сыну Георгиевский крест его деда. — Крестик Анпапа! — прошептал князь Олег. Он потянулся и поцеловал белую эмаль. Крест прикололи к его рубашке. Вскоре больной стал задыхаться. По его просьбе ему подымали ноги все выше и выше, но это не помогало. Обратились к кислороду. После третьей подушки стало ясно, что бедный князь умирает. По приказанию великого князя, я позвал священника (о. Георгия Спасского) читать отходную, но по дороге успел его убедить делать это потише, чтобы умирающий не слышал. Началось страшное ожидание смерти: шопот священника, последние резкие вздохи... Великий князь, стоя на коленях у изголовья, закрывал сыну глаза; великая княгиня грела холодевшие руки. Мы с князем Игорем Константиновичем стояли на коленях в ногах. В 8 часов 20 минут окончилась молодая жизнь... Вечером собрался семейный совет. На нем было решено бальзамирования не производить, отпевать в местной Романовской церкви и, во исполнение воли почившего, испросить высочайшее соизволение на похороны тела в Бозе почившего князя в его любимом Осташеве, на берегу реки Рузы. К 10 часам тело усопшего было омыто, одето в китель и положено в той же палате под образами. На груди белел приколотый Георгиевский крест. С этих пор начали беспрерывно поступать венки от разных воинских частей, учреждений и обществ, так что к ночи весь катафалк утопал в цветах и Георгиевских лентах. Августейшие родители решили ночь проводить в вагоне. После их отъезда из Общины я лег на кровать, но заснуть не мог. В голове вставали образы минувшего... Через час невмоготу было лежать. Я встал, оделся и, пройдя через большую полуосвещенную палату, вошел в комнату, где лежало тело. В углу стоял какой-то человек и тихо плакал. Я узнал камердинера князя Олега, Макарова. Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой. Он лежал спокойный, ясный, просветленный, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на груди. На следующий день в 2 часа состоялся вынос. Перед литией в присутствии августейших родителей тело усопшего было положено в гроб. Служение совершал высокопреосвященнейший Тихон, архиепископ Литовский и Виленский. По окончании литии, гроб с останками покойного был на руках перенесен в Романовскую церковь. Народ сплошными массами теснился по улицам и площадям. Многие плакали. По пути следования были расставлены войска. Вечером, перед последней панихидой, гроб был запаян. На следующий день, 2 октября, происходило отпевание. К началу богослужения в церковь прибыли августейшие родители и братья покойного: князья Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь Константиновичи, а также начальствующие лица. После отпевания гроб был на лафете перевезен на вокзал. Войска стояли шпалерами, многотысячная публика расположилась на тротуарах. Около 2-х часов дня гроб был поставлен в приготовленный вагон и поезд отбыл в Москву. Отъезжая из Вильны, великий князь Константин Константинович поручил Виленскому губернатору передать искреннюю, сердечную благодарность жителям г. Вильны, всем учреждениям и лицам, выразившим свое сочувствие его семейному горю. При прохождении траурного вагона многие крестьяне становились на колени и клали земные поклоны. Духовенство на станциях служило панихиды. На следующий день на Волоколамском вокзале собрались: королева эллинов Ольга Константиновна, великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Дмитрий Константинович, княгиня Татиана Константиновна Багратион-Мухранская, княгиня Елена Петровна, князь Георгий Константинович и многочисленные депутации. На пероне был выстроен почетный караул. Вокруг вокзала — тысячная толпа окрестных крестьян и прибывшие для отдания воинских почестей части пехоты и артиллерии. Когда поезд подошел, войска взяли «на караул». Братья и дядя почившего вынесли на руках гроб. Под звуки «Коль славен», гроб был вынесен на площадь и поставлен на лафет. Тысячная толпа обнажила головы. В торжественной тишине тронулся печальный кортеж, предшествуемый духовенством и хором певчих. По всему пути стояли крестьяне. Свыше ста венков везли на колесницах. За гробом следовали августейшие родители, прибывшие на погребение особы Императорской Фамилии, должностные лица и все депутации. Впереди погребального шествия несли на подушке пожалованный князю Олегу орден св. великомученика Георгия 4-ой степени. Пехота и артиллерия замыкали шествие. По прибытии в имение, печальное шествие направилось к месту последнего упокоения почившего. Это место для могилы он сам себе избрал при жизни в поэтическом уголке, на высоком, обрывистом кургане, где растут тополя и заросшая мхом старая лиственница. С кургана, господствующего над всей округой, открывается великолепный вид на причудливые изгибы реки Рузы, на поля, уходящие в безбрежную даль, и на далеко синеющий лес. Гроб опустили в могилу... Над ней быстро образовался холм, покрытый венками, цветами и увенчанный простым деревянным крестом. Многообещавшая жизнь князя Олега кончилась». Было ужасно тяжело и печально, когда гроб Олега опустили в могилу и стали засыпать землей. Я стоял рядом с дяденькой и в этот момент, под наплывом чувств, взял его под руку. В другое время я не решился бы это сделать. На следующий день почти все, в том числе и я, уехали из Осташева. Остались родители и тетя Оля.
Князь Олег Константинович стал единственным членом императорского дома, погибшим на фронте Первой мировой войны. Весть о трагической гибели князя Олега княжна Надежда получила в Киеве, где находилась с матерью и сестрой, помогая раненым и работая сестрами милосердия при Покровском монастыре.
Прошло три года после героической гибели князя Олега Константиновича. Много горестных событий произошло за это время в России. Княжна Надежда Петровна вместе со всей семьей приехала в Дюльбер. В Крыму обосновалась и семья князя Владимира Николаевича Орлова. Чувства, возникшие между Владимиром и Надеждой на Кавказе, получили продолжение в Крыму. Учитывая сложную политическую обстановку в стране, родители решили не откладывать свадьбу младшей дочери и провести ее в семейном кругу, не привлекая внимания местной публики. На венчании, которое состоялось 10 апреля 1917 года в небольшой церкви святой Нины в Хараксе, присутствовали только самые близкие родственники. Два года - с весны 1917 до весны 1919 года - супруги Орловы провели в Крыму. В Ялте супругов часто навещали родственники и друзья Николая Владимировича. Летом 1917 года в переполненной беженцами Ялте, оказался известный художник-портретист С.А. Сорин. Светская львица, "самая элегантная женщина Петербурга", княгиня Орлова (урожденная Белосельская-Белозерская) заказала Сорину портрет своей невестки, княжны Надежды Петровны. Сейчас портрет княжны находится в Эрмитаже, его подарил музею в 2009 году владелец парижской художественной галереи Popoff господин Морис Барош.
С 1919 года княжна Надежда живет в эмиграции. Ее брак с Владимиром Орловым продлился 23 года. В 1940 году супруги Орловы развелись. Князь Николай Владимирович переехал в США , где прожил до своей смерти в 1961 году. А Надежда Петровна осталась с дочерьми Ириной и Ксенией во Франции. Надежда Петровна прожила долгую жизнь, последние годы она провела в небольшом городке Шантийи. Умерла княгиня в возрасте 90 лет.
Гавриил Константинович "В Мраморном дворце" "Хозяева и гости дворянских имений Крыма"
|