Приветствую Вас Вольноопределяющийся!
Пятница, 29.03.2024, 18:38
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Категории раздела

Наш опрос

Оцените мой сайт
Всего ответов: 4119

Статистика

Вход на сайт

Поиск

Друзья сайта

Каталог статей


Иван Шмелёв. УБИЙСТВО (2)

IV 

 

Поезд освобожденных шел… 

И вот  случилось…  случилось в пути  страшное,  явился  как бы знак  предостерегающий,  знамение  показанное  Судьбой,  тревожный сигнал  в пути: «блюдите,  како  опасно ходите!»  

Бесснежны,  голы были  сибирские  просторы.  Кажется,  28 марта,  а может быть и  первого  апреля  была Пасха.  Весенняя  тишина  стояла в тайге,  шумели ручьи.  Вечерами  пустынные  огоньки костерков  давали  приют  подтягивавшимся  к городам  освободившимся  с революцией  каторжанам уголовным.  Бритоголовые,  серые,  поглядывали они  на  призывающие  к свободе  плакаты  поезда-ревуна,  выделывали  что нужно  на остановках.  

Иные из них подсаживались и в  поезд,  рассказывая  про горевую  свою  судьбу и «зловредность  проклятого  самодержавного  режима»,  ни за что,  ни про что  высосавшего  из них  «трудовую  пот-кровь». Их  принимали  братски. Они «отходили» на людях, с красными  бантами  на груди , с их лиц  сползала  сероватая  нелюдимость-тайна,  и удивительные истории  подвигов и страданий  иногда  развертывались  перед сочувствующими  им слушателями.   Почти каждый из  «пострадавших»  мог  с недомолвками  намекнуть,  что  и он принимал  участие  в «великом  деле  освобождения». Здесь  были  и пострадавшие  за «народную правду»,  проломившие череп  или выпроставшие «чрево»  у старшины-живоглота.  Были потерявшие  заработок  по проискам  разных «лакеев самодержавия», по капризу  господ  вынужденные пойти  в услужение  «к генералу  Кукушкину», и почти  все  убийцы  были  убийцами  «из  души», «из правды», и почти  у каждого  жертвами были   буржуи-толстопузые,  исправники,  становые,  урядники, сыщики и городовые. 

Они  соскакивали  иногда перед  большой станцией,  руководствуясь  только одним им  ведомыми  географическими признаками,  урочищами,  товарищескими  связями,  и планами.  На место  одних  подсаживались  другие,  в смешном одеянии,  в шляпах и  папахах,  в кофтах и даже бурках.  Много их было по откосам,  еще больше,  конечно, в тайге.  И все  они были  теперь  свободны. 

Наступил  вечер  Великой Субботы,  солнечной  Субботы,  вдруг потемневшей,  захмурившейся ночи. Вдруг  повалило снегом,  и белая,  зимняя  Сибирь  уже белела за  окнами.  В салон-вагоне  и по вагонам-столовкам  освобожденные,  немного затихшие  почему-то,  разговлялись.  Пасхи из творога и  куличи  в розанах из  бумаги,  в красных цветах  рождающейся  весны-Пасхи, красные  яйца горками,  без радостного  «Христос Воскресе»,  и бегущая  в загустившейся  за окнами  ночи  белая,  зимняя Сибирь, − все  вызывало непреодолимую тоску по чем-то,  уже утраченном. Это чувство  передалось и матерым  революционерам. Помню,  один  из них,  принимая из  рук  печальной  сестры-санитарки  крашеное  яичко,  спросил ее: 

− Почему вы такая  грустная? 

Она  пожала плечами,  дернулась. 

− Почему?.. У нас уже больше   н е   б у д е т  Светлого  Дня… 

− У нас  теперь  все дни  будут  с в е т л ы е! − лихо ответил  матерой  революционер. 

− Как  вы наивны и близоруки!  − выкрикнула  сестра. − Или  лжете сами себе.  Ч т о   вы делаете с народом?!  Вы его  убиваете! 

Он только  пожал  плечами. А она со слезами, с  болью  начала говорить, говорить  кричать истерично. 

Была уже глубокая ночь. Густая  метель  крутилась  за окнами. Сугробы  уже наметало  в лиственницах,  на  рельсах,  у верстовых  сторожек.  Черная собаченка  прыгала  по рыхлому снегу,  увязая по уши. Я стоял  в коридоре вагона.  Кто-то,  рядом  со мной,  чавкал. Кто  такой? Это был  вышедший подышать  из купе  представитель  рабочих  Иваново-Вознесенска.  Он стоял у окна,  угрюмо  смотрел  на снег,  тяжко  сопел  и обгладывал  куриную ножку. Пахло крепкой мадерой. 

− Да-а-с… − сказал  он  в мою сторону. − Вот и  Пасха-с!  С праздничком  вас… 

Тут не  было  никого больше. Главное: не было  слушателей. И я многое  высказал  ему − с глазу  на глаз.  Он все молчал. Потом,  вытянувшись так,  что хрустнули  все суставы,  сказал,  зевая: 

− Так-то  оно  все так… и право,  полегшее  надо!.. 

Но он все же не стал  «полегшее». 

А когда  он ушел  в  купе,  появился возле меня  «матерой»  и долго, молча смотрел, как  бежала  зима за окнами.          

− Конечно, вас не убедила сестра? 

Он ответил задумчиво: 

− Да,  правда...  что-то не совсем ладное… 

Утро  встретило нас зимой,  пышной зимой под сибирским небом,  белесым, туманным. Метель затихла,  снег таял,  валился  с лапистых лиственниц.  Выглядывало  на миг солнце.  Поезд подходил к станции.

− Какая?.. 

− «Зима»! 

− «Зима»?!  Нет, серьезно?... 

Действительно  это была станция «Зима».  Обычная сибирского типа,  станция,  кажется  деревянная,  длинная,  с поленницами дров  швырковых,  с  мужиками в треухах и лохматых шапках,  в валенках, в тулупах.  Вдруг  быстрые-быстрые  шаги, и в дверь вагона кричит  побледневшее лицо  черноватенького  герольда,  возвещавшего  обычно публичные  выступления:  

− Вы слышали,  что случилось сегодня ночью?!  Каторжане  целую семью вырезали у станции… 

Да, случилось.  В эту метельную ночь,  первую революционно-пасхальную ночь Сибири,  на станции  «Зима», мало кому известной,  освобожденные  революцией  каторжане зверски зарезали  семью из семи человек,  семью машиниста товарного  поезда: молодую жену,  мальчика  и двух девочек,  свояченицу-подростка,  шурина-прапорщика  и заночевавшего  неизвестного никому солдата.  Русскую трудовую  семью  русского трудового человека.  

Зарезали освобожденные каторжане,  двое  болтавшихся  с вечера «матерых»,  двое волков из тайги,  на  человечьих ногах,  с человечьими лицами, пропавших в метельной ночи. 

И пошло  из вагона в вагон: 

− Слышали? Какой ужас!..  

− Вы слышали?!  Вырезали семью… 

Слышали все  и никому в голову не пришло,  что  на великой станции человечества,  их же руками  совершается  величайшее из убийств,  еще неведомое истории, − убийство  целой страны,  убийство  многомиллионного  народа − растление его духа. 

Прошел  «поезд  свободы»,  не заметив  красного  флага,  тревожного знака,  поставленного в пути  Судьбой:  «Блюдите,  како опасно ходите!»   

Пошел и пошел….  

                         

V

 

Пошел к  сердцу России. 

Там уже  работали лаборатории: запасы гнилой прививки  были  огромны.  Газеты  стряпали  жгучую  «П р а в д у», вливая ложь, передергивая,  извращая  факты, разжигая  злобу,  капля по капле  вливая гной  в буйную кровь народа.  

Но были силы сопротивления: там, на фронте.  Сотни тысяч  сынов России, − русское  офицерство,  молодежь русская,  проходившая школу,  − бывшие студенты,  окончившие гимназии  и городские училища,  выходцы  изо всех народных слоев и, главным  образом,  из крестьянства.  Эти сотни  тысяч  были опасны  углубителям революции: они получили  образование  хотя бы настолько,  чтобы учуять  неизмеримую  сложность  жизни и всю опасность  безумных кроек  ее по  новому; настолько,  чтобы не верить  в бесстыдные обещания  шулеров.  Не верить и удержать массы. 

Эти сотни тысяч  отдавали себя за родину,  примером  внушали массам  исполнить долг,  собой  защитить ценнейшее − право народа,  право России  на жизнь  по силам ее свойствам,  право идти с другими  к прекрасному будущему.  Понимали они,  что взрывом  не развязать  сложный узел ошибок,  приведших  к страшной  войне; что для России не выход  − уничтожение наций,  превращение всех  в покорное стадо,  в стадо  людей  без прошлого и без будущего,  под единственным  знаком − человека № n+1,  − превращение  во что бы то  ни стало,  какими  бы не пришлось  жертвами,  хотя бы уничтожением всей культуры и всех несогласных,  путем  жесточайшей из тираний. 

Эти сотни  тысяч были опасны.  Их нужно  было смести. 

Носители новой, «интернациональной», веры  облегчали  себе борьбу  отказом от  той морали,  которой  жило все  человечество,  которая  полагала  предел  в выборе  средств  борьбы:  все заповеди  они заменили одной  − все можно.  

И вот,  полилась отрава.  Раскинуты были  перед глазами масс,  неспособных  на сознательный подвиг,  все животные  блага мира,  все те  соблазны,  которыми  соблазняет дьявол: право на  все решительно,  до безнаказанного  убийства. 

Носителям  «новой веры»,  работавшим  на вражеские  деньги,  помогали  и многие,  не понимавшие новой веры.  То были или  близорукие,  переоценившие  свои силы,  или не  учитывавшие  последствия,  или захлебнувшиеся  в величайших возможностях,  или настолько  стыдливо-робкие,  что  боялись  упорством  скомпрометировать  свое прошлое  перед  «прозревшим народом»,  подделывались к нему,  потакая,  не имея  мужества  сознаться  перед собой в трусливости,  продолжая  бояться все  еще пугающего клейма: старорежимник  и черносотенник.  Иные из них,  умеренные  по политическим взглядам, не оказывали сопротивления,  иные −  даже способствовали приказам,  убивающим  силу фронта,  и не помешали  гнусному делу  натравливания солдат  на офицеров.  

Трагедия  лучшего слоя страны,  бедной культурными силами,  слоя,  почти  целиком захваченного войной  на командные должности,  − надежда России  в будущей  напряженной  работе  просвещения  и строительства,  − его обреченность  гибели − была видима  многим,  не захваченным  вихрем власти.  Но эти  зрячие могли  лишь  взывать и писать  в газетах.  Их голоса  пропадали в вихре. 

А гной  продолжал  вливаться,  при  попустительстве  и содействии  так называемых  «демократов»,  поплясывавших  у социалистического  болота и все  не решавшихся  в нем  заплавать.  Пока они пробовали делать маленькие дела  по комиссариатам,  выглядывали  «покушения на свободу»,  следили, чтобы  революция  «развивалась»  и подымали  тревожный крик,  как  пуганные вороны  перед кустом,  когда  являлся  их испуганному воображению  призрак  «белого генерала».  Впоследствии они  каялись  и писали  воспоминания  позволяющие сделать только один вывод:  что за ничтожество тогда направляло жизнь!  У них,  с маленькими головками,  у этих бывших  статистиков  и народных учителей,  долго мечтавших  о роли двигателей  и направителей  народных,  спирало дыхание от власти, от игры в государство  на совещаниях,  от горделивого чувства,  что они  «направляют корабль  российский»,  что смотрит на них  Европа,  что их имена  и портреты  печатаются  в газетах!  Спирало дыханье,  разбегались глаза,  мутились умы,  горели от волнения души,  трепетали сердца от  делания. Они говорили дерзости  генералам; они, стоя  в автомобилях,  принимали величественные,  иногда перед зеркалами заученные,  позы, − они принимали цветы  и лавры,  как балерины,  наигрывали  командные голоса,  вычитывали из книг когда-то и  кем-то  сказанные  речи,  приказывали,  отменяли,  обещали,  убеждали,  назначали,  дарили лаской.  Они геройски-отважно  закладывали «первые ячейки», выступали перед солдатскими  массами в качестве  укротителей,  не забывая об удобствах автомобилей,  отдельных вагонов и  экстренных поездов,  − с мандатами  чрезвычайными.  Былые кропатели  журнальных и  газетных статеек,  выдававшие  сами  себе  звание  публицистов,  провинциальные  адвокаты,  вдруг ощутившие в груди  наполеоновские  призвания,  валявшиеся  по царским постелям  из мещанского  честолюбия, − все это  пробовало  проявлять  свою деятельность и на фронте,  где  большевизм  уже  разливал гангрену.  Тряпками  слов  своих  пытались  они  заткнуть прорвавшуюся  плотину.  Часто на их глазах  или сейчас  же  за их отъездом  натравливаемые агитаторами  солдаты,  словно по спискам,  убивали и всячески  «убирали»  лучших из генералов,  адмиралов и  специалистов,  смещали  лучших в военном  смысле  командиров,  засыпая жалобами комиссаров,  присвоив и  утвердив  за собой  право оценки  доблести офицерской,  мечтая лишь об одном: уйти в тыл,  грабить  и делить награбленное. 

Для кого-то еще  виднелось  оплеванное  лицо России,  но для  большинства  из активных  политиков того  исторического  позора,  который  еще и  до сего дня  торжественно именуется  Великой Революцией,  Россия не  существовала,  как родина,  как итог,  живой и прекрасный,  тысячелетнего  творчества крови  и духа поколений; не  естественное  чувство  любви  и народной  гордости двигали ими (над сентиментальностями  Карамзина  только бы посмеялись,  а об  органическом  и планомерном развитии государственности российской,  Ключевского,  и не  думали):  им Россия была нужна,  как удачное место  для проведения в жизнь   с в о и х  идеалов-планов,  наскоро и  часто рабски призанятых из  брошюрного обихода (что за  историки и  государственного  опыта  люди они были − это они доказали ярко!) и,  возможно  и вероятно,  как место для приятно-острых  переживаний  в почете, и власти  и сытости,  если бы удалось  им оставить власть за собой,  что потом так наглядно  показали  большевики-коммунисты. 

Я отлично  предвижу, как «серьезные» историки  революции с усмешкой мне укажут (а может быть  и не снизойдут до этого),  что многое я сгустил,  что многое  у меня  ненаучно,  необоснованно,  дано во освещении и преломлении «обывательском».  Я хочу  предварить  их упреки и замечания: я даю  не «историю  революции». Я  даю лишь  к а р т и н у  того разложения,  того растления  государства  российского,  того проклятого гноя,  который упорно,  систематически  вливался в народ;  к а р т и н у  всего того,  что убило Россию нашу.  Убило, и теперь только   ч у д о  может случиться,  чудо  Великого Воскресения. 

Оно случится. 

Факт  изнасилования  и убийства  великой страны − налицо.  Факт  десятков миллионов  слепо и  зверски  отнятых  человеческих жизней, − лучших молодых,  жизней − и миллиардных  богатств  имуществ аи  культуры, собранных  тысячелетним трудом  России,  не может быть возмещен  ничем.  Он останется голым  и гнусным  актом  глупости  и безволия  того слоя  российской  интеллигенции,  который несет  ярлык,  отныне  роковой  и жгучий  ярлык − интеллигентский  демократизм.  Он, этот  факт  растления  и убийства  России, станет  отныне  памятником, поставленным  героям  от социализма,  памятником  из человеческих  трупов,  позора и нищеты,  что навеки  поставлен  глашатаями  «новой веры». Его  не  закроют  ни ссылки  на народную  темноту,  ни оправдания в ошибках  и преступлениях,  ни упреки  и взаимные  обвинения  боровшихся  групп.  Этот  чудовищный  памятник  все  накроет собой,  этот  постыднейший  крах  демократических  и социалистических  устремлений  живой подоплекой  народа  будет усвоен и никогда не  забудет его народ,  уцелевший еще от  гибели.  Вывод  зреет и, верю,  уже  явно  созрел в народе. Созрел,  ибо  наиболее  чуткие, пророки  народа, стихийно  созданные  неведомыми  силами  русской души,  духовно  мощные  люди  русские, − писатели, мыслители,  ученые  и общественники, − и там, в бывшей России, и здесь, в Европе  рассеянные, − уже  предвосхищают  и образуют  народное  сознание происшедшего и смело  и сильно  показывают  пути,  по которым  будет  совершаться  ход  воскресшей  России.  

Не странно ли?  Лучшие  художники слова,  лучшие  выразители  национальной  сути,  мыслители, ученые  и общественники,  люди с русскими именами  и русским сердцем,  явно и резко  отмежевывали  себя не  только от  социалистических упражнений  всякого  сорта,  но и от  «республиканско-демократических»  устремлений,  чуя и в них  опасность  для возрождения. 

Достаточно вспомнить  и перечислить их имена,  известные  и в России и в Европе,  чтобы увидеть,  что главные силы  духовно российской мощи, е 99%  удельного веса,  не отдали своего  святая-святых,  ума своего  и сердца,  творцам могилы  русской и  другим,  не покинувшим планов  проделать и новый   опыт. Что удержало  их?  Ведь для них  открывались  пути и почеьа т славы,  и обеспечений,  и трубные звуки, и лавры,  и почетные  титулы!  Удержала  духовно-кровная связь  с народом,  чуткость к болям  России,  духовное  знание путей ее. Глубоко глядят они,  видят дали российские,  чуют умом  и духом. Они не пошли на   о п ы т.  Они н  остались с  т е м и. Ибо  они, прежде всего,  люди самостоятельной  мысли,  люди  глубокого, не разменного  чувства,  понимающие ответственность. Они −  на высотах  мысли  и духа,  они наделены  чудесной  способностью  обобщить  и провидеть;  люди большого  духовного  напряжения,  они способны  мерить  глубокой мерой и видеть  и предвидеть  именно то,  что  зацветает  в душе народа,  который  вылепил  их из  лучшего  материала  жизни  неведомыми путями,  с которым они  кровно-духовно  связаны,  как пророки и вдохновенные,  чуют и прозревают. Это невидимые щиты,  которыми  бессознательно  оберегает  народ  с в о е. Это великие  охранители,  которым  незримо  доверяет  народ  ценнейшее − сберечь  и пронести в дали. Они сберегут,  пронесут  в дали  и укажут  пути ему. 

И уже указывают пути. 

Когда-то их  голоса  тонули  в вое  революционных  шакалов,  вопле гиен,  волков и стервятников,  слетевшихся и сбежавшихся на пир  совсюду. Теперь  их вещие голоса  начинают слышать.  Скоро начнут внимать.  «Имеяй уши  слышати  да слышит!»[i]  Через них говорит  онемевший русский народ. 

Но тогда,  в вопле  революционном  их голоса тонули.  Тогда шли  на шакалий вой, − простая  и легкая  дорога, − там  падаль. Россию  выволакивали  на свалку!  Наконец-то! Проклятую,  ненавистную  Россию,  которая  устраивала  погромы,  угнетала народности,  грозила  медвежьей  лапой  «лихим наездникам»,  нациям  чужеродным,  точившим  зубы  и когти  на ее богатства.  Наконец-то Россию валят! Валят,  волокут в майдан!  Туда  и дорога ей!  В зверином вое не слышали и забыли  Россию  великих  дел, Россию  − стража и возбудителя  мировой культуры,  Россию − народный  ум,  из лесных дебрей,  снегов,  песков  и степей собравший великое  государство,  под защитой которого  процвели,  сохранились  и окрепли народы,  теперь частью сметенные,  частью разрываемые на части. Россию валят!  Сколько  великих политиков потирало руки!  Сколько авантюристов  предвкушало!  Но занято было время войной, и казалось иным,  что   п о к а это несвоевременно. Прошло − и потиравшие руки  молчаливо  одобрили  «убийство». Это  было  очень  для них  удобное  «дело»,  удачный исход в соперничестве,  развязка  для легкого  достижения национальных  целей,  в ущерб  жизненным целям  великороссийского народа,  чего массы народа не  сознавали,  что было  вовсе  недорого  для огромной части  «политиков»,  по многим причинам  лишенным чувства  кровной связи  с Россией. 

Историки  и  философы  национальных движений  и революций  потом разберут  вопрос о национальных  задачах России и значении  их для  мира и дадут объяснение,  в силу каких причин  в недрах  российской интеллигенции  вырос проклятый  чертополох − людей без родины.  Бывают дети,  чуждающиеся  родителей,  как и птицы,  загаживающие гнездо свое.  Бывают и  духовные босяки,  человеческий сухостой,  лишенный  корней  национального  культа и национально чести, как есть люди,  не понимающие  звуков и красок. 

И вот,  сибирский поезд  политических каторжан,  подпольщиков и  восторженных  сумасшедших,  шулеров слова  и мысли,  своекорыстных,  обиженных  жизнью  и  затаивших злобу  и просто  радующихся  легкой  возможности перемен, поезд  выросший  в апокалиптическое  чудовище,  обрушился  на помутившуюся  Россию. 

         

VI  

     

Разрушив  верхнюю  смычку  сложного  здания  государства, свора  социалистов  всех  мастей,  безвольно  направляемая  изъянами их программ,  невежеством  и неопытностью и скрытыми  указаниями крайней  клики,  пошла  раскидывать  и разметывать  все,  до самого  основания,  то наступая дерзко,  то пугливо отскакивая,  чего-то  еще стыдясь,  что-то  еще проглядывая,  чего-то  опасаясь,  что грозным  предупреждением  вставало  даже  перед  опьяненными  легкостью  свершений  и возможностей − очень  не емкими  мозгами.  Раскидала,  порою  пробуя  что-то  строить, не веря друг другу  в правительстве,  подозревая  измену  принципам,  родине,  заданиями партии.  То  отваживаясь  на крутые меры,  до смертной казни включительно,  столь  противной  любвеобильному  сердцу  социалиста,  то вдруг  ощериваясь  на последний  призывной вздох,  на последний  взгляд погибающей  родины:  Корнилова  затравили  и обезвредили.           

Это  постыдная  травля  Корнилова,  выдвинутого  Россией стихийного  из ее  недр,  казака-рыцаря,  которому  Россия  будущая  воздвигнет  великий  памятник  горя и гордости народной; эта  трусливая  суетливость  всех  перед дерзкой  кучкой,  которой  из трусости  развязали  руки; этот  постыдный  отказ  от власти,  так легко  и доверчиво  давшейся  и так  малодушно  брошенной, − все это  закончилось,  наконец  позором: власть  взяли,  подняли  власть  упавшую − власть  над отравленной  и горячечной  Россией,  которую  уже  ничто  не мешало  насиловать,  кто как  хочет. 

Но в спазмах  предсмертных,  давимая врагом  извне,  терзаемая  внутри,  травимая  миллионами  сбитых  и одураченных, и опьяненных  возможностями  сынов  своих,  Россия  даже  в такую  пору величайшего из  отчаяний смогла  еще  выделить  из себя здоровую кровь,  перед  которой  оказался  бессильным гной  безумнейшей  из  безумных  революций,  революции  ненациональной, революции  «углубленной»  безответственными  пришельцами. Эта здоровая кровь −  великое  б е л о е  движение,  порыв  десятков  тысяч  российской  молодежи,  студентов  и офицеров  и лучших детей  народа,  казаков  и солдат русских,  почуявших вдруг нутром,  что дело идет всерьез,  не о  классах,  не о мужиках и барах,  не о материальных  благах,  а о том,  чего не взвесишь и не измеришь,  чего не купишь,  чего не найдешь нигде.  Дело идет о  родине-России,  той колыбели общей,  из которой  все вышли  голыми  и в недра которой  сойдут одинаково  голыми все[ii]. Дело идет  о высшем благе,  о чести имени  русского, о величии,  о существе и ценности всего  русского, − прошлого,  настоящего и будущего, − о том,  часто даже неуловимом,  что может быть  высказано  только  глубоким  вздохом  скорби и радости,  или вдохновенным  стихом поэта. О том,  что не  наполнить  словами,  но что  сольешь в одно слово − Россия. 

Была борьба,  были победы,  удачи и неудачи,  геройские  подвиги и зверства,  порожденные  зверством  т е х,  что еще недавно кричали  яро:  долой смертную  казнь! Чистые  ряды  умиравших  за родину  героев и толпы  появившихся  в тылу  шакалов,  агитаторов и тупиц.  Ряды  святой,  самоотверженной  молодежи,  лучшей крови России,  погибающей  в неравных   боях, изнурявшейся  от несчастных  ран и голода,  и безудержные  тылы уже  отравленных ядом  очертиголовства, произволом начальников и  пропагандой. Порывы светлых вождей − Корнилова, Алексеева,  Деникина,  последние напряжения Врангеля,  пытавшегося  удержать распад, − и явная  слабость власти, неумение  отрешиться  от домогательств  былого  класса владетелей,  во время  крикнуть слово, народу нужное, − слово,  которое должно  было  претвориться  в дело  по совести. Предательства  со стороны социалистов-партийников,  в страшные  для армии  дни рывших  подкопы  под нарождающуюся  власть России,  закончившиеся  выдачей на смерть  другой гордости и отваги  русской − Верховного  Правителя  Колчака − и ему  поставит  Россия  памятник  героя  и гордости − и эта  великая  и святая  борьба  за родину,  борьба против  великого  разложения  души и  тела России, кончилась выходом  на чужбину. Оставленная  союзниками  белая армия,  тень и душа России,  ушла из  нее,  и живет,  и бьется, и ждет. И держит  Россию в сердце. 

А Россия… Она прошла  все испытания,  еще  невиданные  ни одним  народом. Преданная,  обманутая,  забитая,  она все еще бьется в муках.  Еще проделывают над ней  опыт прививки   коммунизма-социализма,  еще  пластают  и раздирают тело.  И равнодушно  поглядывают на нее  народы.  Иные  приглядывают куски,  иные довольствуются  дешевкой соков  ее. Но Россия  еще живет,  живет  какой-то  особой  посмертной жизнью. Кучка  прививщиков,  увеличившая свои  ряды  за счет  очертиголовства  и уголовников,  проделала  со статридцатимиллионным народом  все, что  приходило ей в голову,  чтобы заставить его  жить не так,  как он хочет,  но он все  же живет − своей,  недренной  жизнью,  для многих  − какой-то  странной,  посмертной жизнью.  Но Россия  живет − в могиле.  И придет время  − воскреснет.  Миллионы  сынов  ее убиты казнями по подвалам,  миллионы лучших детей ее. Побито,  потерзано  по подвалам  лучшее,  жившее  сердцем родины.  Миллионы  хозяйств  крестьянских стерты  с лица земли. Десятки миллионов  трудившихся на земле погибли  голодной смертью.  И гибнут, гибнут.  А Россия еще живет,  посмертною живет  жизнью.  Разбита и  убита промышленность,  побиты,  бежали  ее хозяева,  и новый,  Разбойничий, вид  торговли,  и разбойным  народам неведомый  Нэп  дуется  гнойниками,  все заражая  собой,  захватывая  своей гангреной  и самих  делателей «новой жизни».  Гной течет и течет,  буровит  и разлагает кровь русскую,  и Великие Инквизиторы Человечества  пытаются  разложить  и духовный оплот  народа − православную Церковь.  Расстреляв  на Руси  и в подвалах тысячи  священнослужителей  и вождей  церковных,  они пытаются  самую  Церковь сгноить  и этим  окончательно отравить  душу  России. 

И все  же − жива  Россия,  потусторонней,  посмертной  жизнью. В мучениях  жива,  пронесших ее заветы.  В сердцах  и душах жива,  жива в тайниках  народного сердца. 

         

  1. г.             

 

 

[i]   Кто имеет уши слышать, да слышит! (Матф. 11:15,  13:9, 13:43, 25:30);  Если кто имеет уши слышать, да слышит! (Мар. 4:9, 4:23, 7:16); Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит! (Лук. 8:8, 8:15, 14:35) 

[ii]   Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился 21 и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! (Иов. 1:21)
Категория: Антология Русской Мысли | Добавил: Elena17 (20.09.2014)
Просмотров: 440 | Рейтинг: 0.0/0