Какой бы то ни было «полонофобской» партии в России не имелось до последней трети XIX века. В то же время для значительной части российской элиты с начала XVII века была характерна ярко выраженная полонофилия. Она проявлялась как в культуре, так и в политике.

События Смутного времени начала XVII столетия показали, что в российской знати имеется очень сильное пропольское течение. Оно проявилось уже в эпопее восшествия на престол Лжедмитрия I. В 1610 году группировка боярства сделала попытку призвать на московский престол польского королевича Владислава. Было бы неверно изображать стремления этой группировки так, как это делали тогда её противники и как до сих пор иногда их трактуют. То есть как намерения «окатоличить» Русь. Разумеется, ни у бояр, ни ранее у Лжедмитрия, ничего подобного и в мыслях быть не могло. Об этом свидетельствуют хотя бы условия, на которых означенная партия русской знати призывала царствовать Владислава. Польский королевич должен был принять Православие и обязывался не пускать в Россию проповедников католической веры. Хорошо заметно стремление бояр оградить свои привилегии как сословия. Новый царь не должен был принимать решения по важнейшим государственным делам без совета с боярской Думой. Боярин не мог быть наказан без суда с участием представителей своего сословия. Таким образом, в политике «семибоярщины» мы видим не более, чем попытку ограничить самодержавие в пользу аристократии, а призванный иноземный царь гораздо лучше подходил для роли ограниченного монарха, нежели коренной русак. Если бы эта попытка удалась, политический строй России сблизился бы с таковым Польши и, быть может, история обоих славянских государств пошла бы иным путём.

Но, как известно, соглашения были грубо нарушены польской стороной. Алармистские круги Польши (себе на беду, как позднее выяснилось) отвергли исторический шанс достичь примирения и сближения двух славянских держав. Действия короля Сигизмунда и Жолкевского объективно усилили позиции противников «семибоярщины». Политику их противников никоим образом нельзя трактовать как проявление некой «полонофобии». Это была естественная национальная реакция на вероломную иноземную оккупацию.

До середины 17 столетия Польша казалась сильнее России и являлась наступающей стороной в «споре славян между собою». Смоленская война 1632-1634 гг. стала последней, выигранной Польшей у царской России. Сильный удар по Польше нанесла война Украины за независимость, начавшаяся в 1648 году. С середины XVII века наступающей стороной становится Россия.

Но та же война за независимость Украины обозначила важное место Польши в геополитике Российского государства. Война завершилась фактически разделом Украины между Россией и Польшей. Русская элита того времени считала Польшу более надёжным и предсказуемым партнёром, чем склонное к постоянным изменам украинское казачество. Русская элита в это время интенсивно впитывала польскую культуру, а главным проводником польского культурного влияния стал двор самого царя Алексея Михайловича. По Андрусовскому перемирию 1667 г. Украина была разделена по Днепру, но при этом Киев на правом берегу Днепра достался России. Когда через 20 лет близился срок завершения перемирия, то такой крупный деятель российской элиты того времени как Ордин-Нащокин не исключал при заключении «вечного мира» (был подписан в 1686 г.) для его прочного обеспечения даже отдать Киев Польше.

Больше столетия Россия и Польша являлись стратегическими партнёрами. Правда, Россия неоднократно, в целях собственной безопасности, вмешивалась в борьбу партий в Польше, стремясь обеспечить королевский трон за пророссийскими кандидатами. Но на территориальную целостность Польши, как она была обозначена в договоре 1686 года, не посягала. Первый раздел Польши 1772 г., инициаторами которого выступили Австрия и Пруссия, не поколебал тесных партнёрских отношений. При этом Россия присоединила к себе лишь восточную часть Белоруссии. Только разделы 1793 и 1795 гг., закончившиеся ликвидацией польской государственности и породившие мощное национальное движение в Польше, возобновили конфронтационную эпоху в отношениях двух наций.

При этом со стороны России долгое время не наблюдается никаких враждебных тенденций по отношению к полякам как нации. В результате разделов Польши к России были присоединены этнические украинские, белорусские и балтские земли, но не собственно польские. На присоединённых территориях поляки были представлены главным образом элитными группами – дворянством, католическим духовенством и частью горожан. Россия XVIII – 1-й половины XIX вв. проводит ярко выраженную политику веротерпимости в отношении других христианских исповеданий. В царствования Павла I и Александра I это доходит даже до попыток объединить все ветви христианства. Польское дворянство инкорпорируется в состав дворянства российского с сохранением всех привилегий. Павел I освобождает из тюрьмы вождя польского сопротивления Косцюшко. Другой бывший репрессированный вождь польского восстания Адам Чарторыйский становится министром иностранных дел в первые годы царствования Александра I.

Со стороны русских правящих кругов в это время имеет место ярко выраженная полонофилия. Польша рассматривается частью русской элиты как мост, призванный соединить Россию с Западной Европой и приобщить Россию к благам западной цивилизации. Польша как высококультурная страна, транслятор западных тенденций на Россию – вот господствующий русский взгляд на Польшу в эту эпоху увлечения либерализмом.

Даже участие значительной части поляков в мировой войне начала XIX века на стороне Наполеона не поколебало дружественного расположения Александра I и его двора к Польше. Она по-прежнему рассматривалась им как пример для России. С этой целью он на Венском конгрессе настоял на включении большей части Польши в состав Российской империи на правах автономного «царства». Как и в Финляндии, в Польше Александр I правил как конституционный монарх. При этом он надеялся, что конституционные порядки Царства Польского смогут стать в будущем примером для России. Официальным языком делопроизводства в Польше в это время был польский, у Польши был свой сейм и своя армия.

Слишком явное покровительство царя Польше вызывало в то время оппозицию не у российских консерваторов, а у революционно-демократической части русского дворянства – будущих декабристов. Когда в 1817 году прошёл слух, будто Александр I хочет восстановить Польшу в границах 1772 года, то есть с Курляндией, Литвой, Белоруссией и Правобережной Украиной, один из братьев Орловых поклялся убить царя. Слух оказался ложным. Однако этот случай отнюдь не говорит о какой-то «полонофобии» у русских дворянских революционеров. Совсем наоборот. Передовая русская общественность всегда воспринимала ликвидацию польской государственности как несправедливость. В планах декабристов было предоставление независимости Царству Польскому. Руководитель Южного общества Павел Пестель вёл переговоры с главой Польского Патриотического союза Яблоновским. Это было по достоинству оценено самими поляками. Так, во время польского восстания 1830-1831 гг. в Варшаве было проведено богослужение в память пятерых мучеников русской свободы, казнённых Николаем I.

Польское восстание 1830-1831 гг. стало концом конституционной идиллии, о благотворном влиянии которой на Россию мечтал Александр I. Царство Польское было лишено всякого намёка на институты государственности. Между тем, официальным языком остался польский, на права магнатов, шляхты и ксёндзов, не примкнувших к восстанию, государство не посягнуло.

В новую эпоху либеральных веяний – в первые годы царствования Александра II – российская власть поначалу предпринимает шаги к восстановлению некоторых польских «вольностей», заигрывает с поляками. Это особенно заметно в официальной государственной идеологии, наглядным выражением которой стал памятник «Тысячелетие России» в Новгороде, установленный в 1862 году (кстати, автор проекта, Михаил Микешин, поляк по матери – урождённой Борташевич-Одолянской). На нём красуются фигуры трёх великих князей литовских, которые принадлежат не только и не столько русской, как польской истории – Гедимина, Ольгерда и Витовта.

Но уже на следующий год вспыхнуло новое восстание в Польше. Хотя радикальная общественность в лице Герцена выразила сочувствие и приветствие восстанию, либерально настроенную часть российской элиты оно оттолкнуло стремлением вновь забрать под польскую власть западно-русские (т.е. белорусские и украинские) земли. После подавления восстания началась русская националистическая реакция. Конец XIX века – время становления национализма в современном смысле этого слова по всей Европе.

Хотя титул «царя Польского» остаётся в титулатуре российского императора, название «царства Польского» исчезает из государственных документов. Теперь российская часть Польши официально именуется «привислинскими губерниями». Делопроизводство и школьное образование полностью переводятся на русский язык, употребление польского языка в общественной жизни запрещается. При этом сословные и имущественные привилегии элиты не ограничиваются. Однако российское правительство берёт курс на русификацию Польши и её элитных классов.

В начале ХХ века стало понятно, что эта политика завершилась провалом. Тем более, что температуру политической жизни стали определять уже не прежние элитные классы, а новые, выходящие на общественную арену, в первую очередь – промышленный пролетариат. Российский премьер Столыпин выдвигает план предоставления Польше в её этнографических границах государственной самостоятельности, правда, «в вечном союзе с Россией». То есть при наличии всех атрибутов государственной власти суверенитет Польши ограничивался бы в сфере внешних сношений и обороны наличием безусловных обязательств перед Россией. Выделение Холмской губернии с преобладающим (до операции «Висла» 1944-1947 гг. по выселению украинцев в новые западные районы Польши) украинским населением из состава «привисленских губерний» было первым шагом к делимитации будущей государственной границы между Россией и Польшей по этнографическому признаку.

В начале Первой мировой войны неосуществлённый план Столыпина был снова извлечён на свет. Он претерпел заметные коррективы в расчёте на победу: в состав Польши предполагалось включить отобранную у Австро-Венгрии Западную Галицию с Краковом, аннексируемые у Германии земли на запад до Одера, а также южную, бóльшую часть Восточной Пруссии (северная, меньшая должна была отойти к России). Объявление этого плана должно было быть приурочено к крупной победе русских войск, а она-то как раз и не приходила. Тем временем, после вступления в Варшаву немцев летом 1915 года кайзер Вильгельм II демагогически провозгласил независимость Польши. После этого, в обстановке поражений, говорить о собственных планах в отношении Польши царскому правительству было как-то неудобно. Принцип независимости Польши был официально признан только Временным правительством.

Оглядываясь на историю взаимоотношений России и Польши, резонно задаться вопросом: не было ли поведение российской элиты позицией этакого «старшего брата»? Готов терпеть самостоятельность до известных пределов, но наказываю за непослушание? Или же это было стремление найти модель добрососедского сосуществования двух крупнейших славянских наций? Представляется, что здесь переплетались мотивы как того, так и другого рода.

Но можно определённо сказать одно: российская элита, за исключением небольшой её части и то короткое время конца XIX века, не стремилась к изменению национальной и религиозной идентичности польского народа. В то же время господствующие течения в польской элите, когда имели такую возможность, стремились к распространению польской этнокультурной модели на восточную часть славянства. Если в политике России мотивы национально-религиозного мессианства полностью исчезли уже к концу XVII века, то польские элитные круги проявляли их по отношению к Белоруссии и Украине и во время польских восстаний XIX века, и в период между двумя мировыми войнами ХХ столетия. Именно этой архаичной установкой на мессианство, восприятием своей геокультурной роли как форпоста католического Рима и европейской цивилизации на границе с варварским схизматическим Востоком до сих пор обусловлены многие моменты непонимания и неприятия России Польшей.

В то же время смягчённый вариант культурного мессианства Польши, трактуемый как культурный мост между Европой и Россией, облегчающий России добровольное восприятие благ западной цивилизации, всегда благосклонно воспринимался в России. Мы это видели на примере недавних времён, на отношении советских граждан к Польше, когда та была частью социалистического сообщества. Польша способна играть уникальную геокультурную роль посредника в диалоге между Россией и Западом, одинаково хорошо зная ту и другую сторону. Представляется, что будущее добрососедских польско-русских отношений именно в этом.

Автор – историк, публицист, кандидат исторических наук, доцент ГГУ.

ПримечанияСтатья была подготовлена на основе выступления автора на первой встрече польско-российского клуба «7/7», организованного Посольством Польши в РФ в Москве 17-18 декабря 2009 г.

АПН