1960-1973 гг.
      Кузнецов, стало быть, не любил Родину и свой народ. Я и без него знаю, что написать три антисоветских романа при пяти верноподданнических значительно легче, чем написать один «возможный» к публикации «Чертов палец». Я знаю это потому, что положил жизнь на это. Еще бы! Пожалуй, за «Момича» и за «Это мы, Господи!» я получил бы там денег больше, чем Кузнецов, но...
      Он совершил смертельную ошибку. Если он в самом деле талантлив, то больше трех лет там не продержится физически: или сопьется, или сойдет с ума. А кроме того...

      * * *
      В Библии сказано, что ничто не остается и не останется без возмездия,- и это хорошо, потому что безнаказанность преступления по своей сути аморальна, она разлагает человека, общество, наконец нацию, ибо является прецедентом для повторения зла.
      * * *
      Д. - командир партизанского отряда. По окончании войны ему предложили работу в НКВД. Он сообщил об этом своему старику отцу. Тот, подумав, сказал:
      - Тебе сейчас нельзя.
      - Почему?
      - Вначале надо операцию сделать.
      - Какую?
      - Совесть вырезать.
      Д. не пошел.
      
      * * *
      Широкая, поросшая травой дорога. И бойко катится по ней телега. И путник все время оглядывается назад, и почему-то ему кажется, что уже не встретить на дороге того, что было, чему он был свидетель...
      В тревожной дымке неизжитого теряется близкий конец пути-дороги. Что-то там?
      А позади - радости незабвенных встреч, зелень весны и беспричинный смех дерзновенной юности...

      * * *
      Говорил он спокойно, ласково, почти нежно, и до того бесстрастно, что было страшно. И хоть бы рассердился, накричал, вспылил. Нет! Ведь такие угробят любое дело, любого человека - и с улыбкой и нежностью. Гад!

      * * *
      Это было в апреле 1940 года в Польше в лесу. На стройной березе, начавшей распускаться, было несколько грубых топорных ран. Из них крупными светлыми монистами стекал сок - кровь березы или слезы. Береза плакала горько и безутешно. Я сидел под ней 40 минут и видел эти слезы.

      * * *
      Какое-то порочное убожество мысли, какое-то злое мещанство и желание видеть в жизни людей подрывные стремления.
      Если проследить природу подобных тенденций, то можно безошибочно сделать следующее заключение - человек, во всем выискивающий «крамолу», непременно сам отягощен каким-то непотребным для нашего общества грузом. И мнимая «крамола» нужна ему для воровского приобретения некоего политического капитала.

      * * *
      Да, конечно же! Опустошенность не что иное, как одна из стадий нравственного развития. Отречение от ложных богов, признавать которых и проще и выгоднее, требует от человека исключительного мужества и нравственной высоты. Чтобы достигнуть нравственности, писатель должен забыть все то, чему его учили, а он должен научиться смотреть своими глазами, «видеть все ясно и цельно», как говорил Хэм.

      * * *
      Он мог назвать их палачами и выродками, а сердце упрямилось поверить в их людоедскую жестокость, потому что в физическом облике их все было от обыкновенных людей.

      * * *
      Было поздно, и я долго стерег такси. Наконец я поймал его, и когда сел, то шофер, молодой, с волевым чистым лицом, погнал «Волгу» километров на 80, улицы Москвы были почти пустынны. И вдруг нас бархатным рокотом обошла «Чайка». Шофер покосился на нее и сказал чисто и жестко:
      - Слуга народа поехал.
      Я промолчал. Искоса оглядев меня и решив, видно, что я тоже имею отношение к этим «слугам», он высказался до конца, с удовольствием, сознавая безнаказанность свою:
      - Раньше, бывало, придет агитатор, и чуть что - он тебе: «Вам что, Советская власть не нравится?» А теперь: «Ну, слушайте, идите отголосуйте - и конец волынке! Мне ведь тоже надо домой! Что, я не такой, как ты? Один ведь хрен!» Ну и идешь. И все по-прежнему.

      * * *
      И вот я закончил эту повесть*. И вижу, что в нее вошло 60% того, что у меня было. И даже не 60, а 55 или 56: я все боялся, что все не опубликуют, не примут, а мне так хотелось рассказать или пожаловаться людям. О чем же я умолчал? Чего боялся и кого страшился? Ну, страшился и боялся, понятно, прежде всего редактора, цензора, среднего грамотного читателя, который сразу же пишет в «Литературку» протесты, негодования и пр., а я хочу ведь, чтобы повесть опубликовали.
      * "Вот пришел великан...".

      * * *
      Жизнь очень тревожна, люди в ней напоминают мне голубей, которых кормят на веранде ресторана,- кто больше и скорее склюет.

      * * *
      - Ну?! - крикнул он.
      Тот сидел и изумленно-растерянными глазами глядел на допросчика, и тогда он быстро выбросил руку и погасил окурок папиросы в глазу того.
      
      * * *
      Я не требовал наград за свои дела, потому что был настоящим русским.

      * * *
      Это какая-то мстительная зловредность, свойственная бездарным людям, нечаянно, по праву безвременья оказавшимся в силе делать свои пакостные заметки на чужих рассказах. К ним уже стало невозможно относиться с брезгливым пренебрежением, потому что они назойливо и откровенно (потому что «работают» безнаказанно) утверждают, что они - враги всех и каждого, кто мыслит. Кто не знает, что есть жемчужные мухи, водка «Российская», что можно посмотреть отчужденно, а что-то сказать миролюбиво, что можно ощутить царапную боль в сердце; и есть ладанно-горький запах, и можно непростудно кашлянуть, что можно рыдать судорожно, редко и трудно*.
      * Эта запись сделана в 1969 году, когда рассказ «Чертов палец» был возвращен автору редакцией журнала «Наш современник» с многочисленными пометами на полях рукописи.
      У Анны Андреевны Ахматовой есть такое стихотворение:
Не отбиться от рухляди пестрой.
Это старый чудит Калиостро,
Сам изысканный Сатана:
Кто над мертвым со мной не плачет,
Кто не знает, что совесть значит
И зачем существует она.
     
      * * *
      В описании советскими писателями военных ритурнелей бесстыдно выпирает холопское «чего изволите-с» и «сколько дадите-с?». Подонки!
      * * *
      Это те, кого уже не убедишь, что Христос воскрес, кто не знает, что такое тихая ночь, и луна, и звезды, и покой в мире.

      * * *
      После полувекового черного гнета русский народ отворил чугунные ржавые двери всероссийской темницы... И вот взору его в этих бескрайних гулких подвалах представилась груда (вместо радостного ожидания встречи с заточенными) серых костей. И они, люди, оплакивают, отпевают хором погибших.

      * * *
      Это был обыкновенный шалман, но там уже по западному образцу стояли высокие круглые столики - почти до подбородка,- и он встал за одним спиной ко мне и начал есть колбасу, кефир и булку, пританцовывая, сгибая ноги в коленях каким-то непристойно-вожделенным приемом, и при этом толстые, на вате, плечи габардинового макинтоша топорщились на нем, а он все приплясывал, ел и пил, и я подумал, что советской власти не будет конца.

      * * *
      Не стало личностей, индивидуальности. Страх личной смерти, неспособность на подвиг и жертву, готовность на любую обиду,- лишь бы жить, читать газеты и совокупляться. Таким обществом легко руководить: делай что хочешь, грабь, режь, жги, торгуй родиной, только дай жрать и радио. Такие подлые твари, что заселили сейчас Россию, не способны на избавление от рабства.
      Самоубийство - это уже божественный подвиг.

      * * *
      Дело было в том, что нельзя было не видеть глубокой порочности всего сущего, подтверждающего, как велик и уже необратим процесс распада человечности в этой гнусной антинародной и антижизненной системе власти.

      * * *
      Коммунисты, разорив в 29-30-е годы церкви, и казнив священников, и охулив перед народом веру в Бога, низвели этот народ до степени мерзостного стада обезьян.

      * * *
      Соцреализм - это полное лишение права писателя показывать действительность.

      * * *
      Во всей советской литературе нельзя найти такой, например, фразы - «с глубокой душевной болью». О чем совавтор может болеть?!

      * * *
      Ингредиенты эмоций советского человека напоминают мне составные части лагерной баланды - вода и костяная мука.

      * * *
      Эти семидесятилетние, со звездами, были, конечно, оплотом всего гнусного и страшного, что привелось испытать русскому народу. Иначе, если бы было наоборот, их не было бы в живых и они не были бы награждены.

      * * *
      На Руси были страшные времена, но подлее моего времени не было. Сохрани, Боже последние единицы, укрой их и защити!