Арбат жил обычной своей суетой: многоликая, разномастная толпа растекалась по проспекту; от проносившихся нескончаемым потоком автомобилей стоял непрерывный гул; серые башни из железобетона, сверкавшие витринами, от света, однако - заслоняли; упавшая тень не спасала от духоты и зноя. Я сидела в маленьком полупустом кафе, отрешенно вглядываясь в лица, фигуры людей, спешащих и праздно гуляющих, и пыталась представить среди них его - красивого темноволосого юношу с лучистым взглядом серых глаз и губами, застывшими в полуулыбке. Напрасно: никак не вписывался он в сие окружение.

...И в городе лживом и сером
Одиноким останусь я вновь, вспомнила только что прочитанные стихи. Да и не вспомнила даже - воспроизвела в памяти, потому как еще находилась под впечатлением, с неохотой покинув читальный зал архива русского зарубежья в доме-музее Марины Цветаевой. Три книжечки - маленькие, очень скромно оформленные, потрясли меня безмерно: я встретилась с Владимиром Диксоном. Не берусь судить о литературных достоинствах произведений, скрытых под тонкой обложкой, есть на то свидетельства современников автора, отмечавших в егостихах "чистоту языка, "зависимость от традиций всей русской поэзии и "подлинный поэтический голос. А В. Набоков писал о "прекрасном языке и образной простоте рассказов В. Диксона.

Но для меня не это было важно. Хотелось понять, узнать его поближе. Кажется, удалось - отчасти, ведь в душу не заглянешь, хоть и писал Владимир искренне:
...Верю в родины тайную силу
И храню молчаливый завет:
Без нее мне и солнце уныло,
Без нее мне и радости нет...

Официально он являлся гражданином Северо-Американских Соединенных Штатов, но родиной своей всегда считал Россию. Сюда, назначенный заведующим паровозостроительным отделением сормовских заводов, прибыл в 1895 году его отец Вальтер Франк Диксон, который женился на русской подданной Людмиле Ивановне Биджевской. А вскоре судьба накрепко связала их с Подольском небольшим уездным городком под Москвой, где компания «Зингер» основала первый и единственный в России завод швейных машин. Его строительством и затем крупнейшим по тем временам производством вплоть до 17-го года руководил Василий Васильевич (так, на русский манер, именовали директора) Диксон.

Когда семья Диксонов из Сормова переехала в Подольск, сыну, который появился на свет 28 (16 по ст. ст.) марта 1900 года, едва исполнилось три месяца. Что касается имени, то ни сверстникам, ни взрослым не было надобности переиначивать его: звали Диксонамладшего Владимир. По-русски...

Да он и был русским. Даже в истории своего рода (предки по отцовской линии были шотландцы, одного из них за военные заслуги английский король Вильгельм III Оранский одарил землей в Ирландии) открыл однажды Владимир неуловимую духовную связь страны его предков с Россией: «Эта связь идет не во времени и не в крови а как-то под временем и в духе. Особенно эта связь сильна в понимании святости; в понимании жизненности веры; в какой-то неизъяснимой надежде»

Воспитанием мальчика занимались мать и гувернантка-француженка.

Отца видел нечасто - тот был занят на службе, но встречи с ним доставляли особую радость.

Родителей он очень почитал, иначе не посвятил бы им первую свою творческую удачу - сборник стихов "Ступени. В последующих же изданиях мать - Людмила Ивановна и отец - Василий Васильевич, присутствуют, можно сказать, зримо: некоторые рассказы во многом автобиографичны, а место действия, события, люди, проходящие через восприятие героя, легко узнаваемы:

"...Саша говорит, что лошади поданы, и Митя с мамой едут кататься.

Мама сама правит и знает, как повернуть шарабан и как его остановить. Хорошо, когда в шарабан запряжен Барс. Он легкий и летит легко; Васька - тяжелый, на Ваське ездят в городе, а если кататься - то всегда Барса или Змея. Шоссе - белое и по обе стороны - лес до самых Дубровиц; потом поле, а после Кривого моста - опять лес. За Кривым мостом - имение Елены Павловны - "Кузнечики - там летом по вечерам лягушки и кузнечики заливаются и летают мушки, у которых брюшко светится...

В девять лет, поступая в подольское реальное училище, Володя уже прекрасно владел французским. И - тяготел к литературе, писал стихи. Может, сказки, которые когда-то рассказывал ему отец, сыграли свою роль?

Или учеба?..

Не думаю, что Диксон оказался исключением среди воспитанников реального училища, на которых весьма благотворное влияние оказало пребывание в этих стенах, где царила атмосфера товарищества и творчества, где каждый преподаватель, не говоря уже о директоре Вячеславе Николаевиче Ферри, не только прекрасно знал предмет, но и представлял собой личность уникальную. На учениках это, разумеется, не могло не отразиться: из училища вышло немало замечательных людей. С одним из них академиком, дважды Геро ем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской и Государственной премий, главным конструктором первой в мире АЭС Н.А. Доллежалем, посчастливилось мне встретиться не единожды. О Подольске, где прошли его детство и юность, вспоминал Николай Антонович с особой теплотой. А доброе напутствие директора «перед предстоящим выходом в такую новую и такую многообещающую жизнь» он приводит в своей книге «У истоков рукотворного мира» почти дословно:

«Древняя пословица гласит: «Будь тем, кем хочешь казаться». А каждому из вас я уверен, хочется слыть в той среде, в которой предстоит жить и трудиться, всесторонне полезным и приятным в общежитии человеком

У вас, друзья мои, и семья, и, смею надеяться, училище воспитали трудолюбие, порядочность, заложили основы нравственного поведения. Скоро эти свойства души подвергнутся самому строгому испытанию испытанию жизнью. Вам предстоит в очень непростых условиях определять, где проходит граница между добром и злом, какой поступок вписывается в рамки морали, а какой нет. Не раз вы станете перед выбором: близкое вашей душе, полезное народу дело или сиюминутная выгода, материальная корысть. И чтобы не ошибиться в выборе, не потерять своего лица, не переставайте образовывать себя!..»

Напутствие это выпускники 1917-го запомнили на всю жизнь. Во многом оно оказалось пророческим. "За годы, проведенные здесь, сказал Вячеслав Николаевич, - не один из вас раскрыл задатки яркой, одаренной личности. Возьмите Володю Диксона - он уже сейчас пишет вполне зрелые стихи и обещает стать незаурядным поэтом...

Так оно и вышло. Много лет спустя, в 29-м, Владимир Вальтерович (Васильевич) Диксон, известный уже поэт и прозаик, пришлет из Парижа своему другу Николаю Доллежалю письмо - в стихах! - где возвратится к старым, добрым временам, друзьям своим и наставникам. - Очень умный, красивый мальчик, - рассказывал мне о Владимире Николай Антонович. Фотографироваться любил в профиль. Талантливый писал прекрасные стихи. Каждому из нас он посвящал шутливые строчки. Например:
И ты, непревзойденный воин,
Хохол Микола Доллежаль,
В суровой битве был спокоен
И шашкой храбро гнал печаль Вообще выдумщик был, каких поискать. Однажды Боб Заливский похвастался, что любые ноты с ходу, с листа сыграет. Фортепиано он действительно хорошо владел, но когда Володя принес похоронный марш в ритме танго растерялся Мы ведь с Диксоном даже в одну девочку были влюблены. И хотя она меня предпочла, на отношениях наших это ничуть не отразилось. Остались друзьями

А потом случилась революция. Вовлеченные в водоворот событий, люди воспринимали их по-разному. Одни - с восторгом и надеждой. Иные...

В "Рассказе о Мите есть эпизод про сон, который "...всегда возвращался, который был непонятен. Начиналось так: было темно, и тьма медленно надвигалась; где-то гудело и воздух дрожал, но шума не было слышно. Потом из тьмы вырастали огромные черные столбы,

- они поднимались высоко в небо и конца их не было видно. Из-за столбов внезапно, бесшумно выкатывалось огромное черное колесо и начинало гоняться за Митей. Митя хотел от колеса влезть на столб, но столбы были скользкие, и Митя только беспомощно прыгал перед ними и обнимал их и боялся; а черное колесо смеялось...

Не стал ли этот сон явью тогда, в семнадцатом? Колесо истории сделало очередной виток, круто изменив судьбы России и Диксона.

Он покинул родину, не теряя надежды на возвращение. Сбыться которой - увы!

- не было суждено...

Как сложилась дальнейшая жизнь Владимира Диксона? В феврале 1918 года он поступил в Массачусетский технологический институт на курс инженеров-механиков. Через три месяца вступил в Офицерский подготовительный корпус, а когда был объявлен набор 18-летних, служил солдатом, не оставляя занятий в институте. В феврале 1919 года ему представили назначение в штаб генерала Першинга переводчиком (Диксон к тому времени владел четырьмя языками), но после 11 ноября 1918 года он получил отставку и продолжил занятия в институте, который окончил досрочно, за три с половиной года вместо четырех со степенью бакалавра в июне 1921 года. Спустя два месяца Владимир стал студентом Гарвардского университета и в июле 1922-го получил степень магистра.

После путешествия с отцом в Европу поступил на завод компании "Зингер, где в течение года работал в разных отделениях. В октябре 23-го принял предложение компании переехать в Париж, занимая ответственное положение по службе.

Что более увлекало его, неизвестно, но именно на эту пору приходится расцвет творчества Владимира Диксона. Он много пишет, печатается в журнале русской литературной культуры "Благонамеренный, издаваемом князем Д.А. Шаховским, занимается переводами на английский язык стихов молодых русских поэтов. "Перевожу я почти дословно - как переводил на английский Пушкина дворянин Панин. Искать рифмы на чужом языке нельзя; но можно сохранить музыку, - это из письма Диксона Шаховскому 17 августа

1925 года.

Очень теплые, доверительные отношения сложились у Владимира с А.М. Ремизовым, который писал об их дружбе: "Нас соединяла Россия и книги. Все часы после службы он посвящал ученью. Бретонские легенды и Византия, мне близкое, занимали его, и наши свидания заполнялись кельтами и византийскими веками. Пытливость и жажда знания меня трогали в нем, а еще и сердце. В первый раз, когда он пришел ко мне, я подумал, глядя на его глаза: "Вестник с опущенными крыльями! И за шесть лет нашей дружбы я понял и благословил его приход...

"Пытливость и жажда знания... Так и хочется поставить рядом слова В.Н. Ферри из памятной речи накануне выпуска из училища, говорившего об образовании как о сумме качеств, которые делают человека не способным к дурному поступку, «...ибо образование умственное и нравственное есть культура...».

Сборники «Ступени» и «Листья» вышли с перерывом в три года (1924 и 1927 гг.). Третья книга "Стихи и проза увидела свет в, основанном В.Диксоном, издательстве "Волуже после его смерти, в 1930 году. В сборник этот, составленный друзьями и близкими Владимира, вошло все, написанное им в 1926-29 годах: сказки, цикл бретонских легенд, переложения житий святых, стихи и рассказы. Автор вступления и послесловия - Алексей Ремизов:

"Мне хочется говорить о свете - о дарах света, когда я думаю и вспоминаю В. Диксона. Все, что есть от Бога прекрасного, дано ему было.

Мне хочется словами повторить взгляд человека, отмеченного cветом...

У Диксона была заветная память детства: плюшевый белый медвежонок.

Когда я остался один в его комнате среди книг, где собраны были большие сокровища, сотни любимых имен окружили меня, я их различал и в сумерки, и вдруг увидел в углу у книг белого медвежонка. Он сидел с растопыренными лапами, вытянув черный свой нос. А как одинок, но и как нечеловечески покорен судьбе, посмотрел он на меня, застыв с распростертыми лапами... Вещь не только вещь, но и знак. И я понимаю. Но как трудно человеку покориться...»

...Еще не утихла боль. Невосполнима потеря близкого друга, которого смерть вырвала неожиданно - молодого, в самом расцвете сил и творчества: 17 декабря 1929 года в американском госпитале в городе Нейи-Сюр-Сен близ Парижа на десятый день после операции аппендицита, продолжавшейся более двух часов, Владимир Диксон умер от эмболии. Было ему всего 29 лет. Похоронили Владимира в Америке, городе Плонфильде, где жили его родители. "...В гроб ему положили русскую землю, лепестки розы из надгробного венка А. Блока

- любимого его поэта, и камушек с Северной Двины из Сольвычегодска

- русская память... Через много лет А. Ремизов вспоминал: «Случай с В.В. Диксоном: во время его болезни, я видел в моих снах подробности его смерти. И что будет дальше». Последняя книга Владимира Диксона вызвала много откликов в прессе. "От претензионности первой книги у Диксона не осталось и следа - чем дальше, тем несомненно проще и углубленнее становится его творчество... Этот русский американец, родившийся и выросший в России и лишь после революции попавший в Америку, остро чувствовал и любил свою вторую Русь, "Русь васильковую... - писал Г. Струве.

Высоко оценил творчество Диксона и Б. Сосинский, особо отметив его прозу:

"...Тут мы встречаемся с совершенно новой в русской литературе манерой письма. В. Диксон попытался с точностью фонографа записать цепь случайных размышлений, проходящих в уме человека, пребывающего в одиночестве с самим собою, - и эффект получился разительный.

Наверное, мое отношение к Владимиру Диксону слишком субъективно, чтобы давать ему оценку как литератору. Для меня это прежде всего человек, для которого Подольск стал родиной (не малой, не большой - просто родиной!), притягивающей к себе какой-то неведомой - "тайной - силой.

Он искренен во всем - я не сомневаюсь. В страданиях своих, в поисках духовного пути к Богу, к своей "небесной отчизне - России.

Узнав, что князь Д.А. Шаховской уезжает на Афон для принятия иноческого пострига, Владимир пишет ему 2 июля 1926 года: "Как я рад за вас, что вы будете в Церкви. Вне Христа - гибель... Я сам томлюсь ужасно: но нет во мне благодати, чтоб отречься от всего, чем спутан. И не правы вы, говоря, что уходите от "литературы по слабости; - по благодати уходите. Не бегство - а исход. И вы мне теперь сразу стали очень близки, и я вас очень полюбил... В наши дни (всегда но в наши дни особенно - я чувствую) Дух Святой веет над Россией... А как пронзительно звучат его строки:

Пускай меня Россия позабудет Россия - родина, Россия - мать моя: Нет у меня и никогда не будет Иной любви, иного бытия. «Иной любви, иного бытия» не обрелось и у великого русского мыслителя Ивана Александровича Ильина, который откликнулся на посмертный сборник В.Диксона «Стихи и проза» в проникновенном исследовании «Россия в русской поэзии». Страдая о родине на чужбине, и поэт, и философ верили, что рано или поздно Россия услышит их. Услышит, отзовется.

«...Как отзывается русская поэзия на настоящее и будущее России?

Видит ли она ее и нашу трагедию? И как мыслит она себе наше призвание? - вопрошает И.А. Ильин. - Я должен сказать, что ни у одного из современных поэтов я не находил такого глубокого и тонкого чутья этой духовной трагедии, как у скончавшегося в возрасте 29 лет Владимира Диксона. Прислушаемся к его неподдельной и беззаветной патриотической тоске:

Это вечное слово - «Россия»
Словно ангельский свет для меня,
Словно совести зовы простые,
Словно вихри снегов и огня.
Глаз не видит и уши не слышат,
Запечатаны болью уста;
Там - Россия страдает и ищет.
Ищет Божьего Сына - Христа.

Поэт постиг до конца религиозную природу того, что совершается в России; он постиг, что русский народ в муках и унижениях, в страхах и томлении - выстрадывает себе новую веру, новое христианство, новую чистую и героическую душу...». * * *

«Это вечное слово "Россия»- именно так и была названа новая книга В.Диксона, увидевшая свет в издательстве Дома-музея Марины Цветаевой. В родные края он все-таки вернулся своим творчеством. Встреча с соотечественниками состоялась, и так, вероятно, было угодно судьбе. Иначе как объяснить удивительное, на первый взгляд, стечение обстоятельств, волею которых оказалась я в Доме-музее Марины Цветаевой, где, собственно, и родилась идея издания сборника. И не просто родилась воплотилась в жизнь. А сколько единомышленников обрела я, задумав осуществить казалось бы невыполнимое. Поддержал идею морально и материально генеральный директор НП «ЗИНГЕР-СКИФ» Г.А. Комаренко, воздав должное заслугам Вальтера Диксона, основателя, первого директора Подольского завода швейных машин компании «Зингер», и таланту его сына Владимира.

Отзывы о книге добрые, искренние грели душу. «Не напрасен твой путь, не случаен», - обращалась я к поэту его же несколько перефразированной поэтической строкой. Волею случая вновь убедилась в этом, получив письмо из Самары от незнакомой мне (разве назовешь знакомством единственный телефонный разговор, где прозвучала просьба помочь приобрести сборник, что, собственно, для меня не составляло особого труда) женщины - письмо короткое, но очень проникновенное, теплое. «С тех времен, - перечитываю в который раз, - когда еще что-то застревало в голове, осталась фраза, что если бы строили дом счастья, то самое большое помещение пришлось бы отвести под зал ожидания. Спасибо вам огромное! И за недолгое пребывание в «большом помещении», и за редкостное нынче счастье быть услышанной, и за глупое блаженство той минуты, когда мне вручили вашу бандерольку... С 93-го года крохи диксоновских строк из «Одинокого художника» Ильина как-то теплились в сердце. И вот теперь эта книжечка. В сущности, близких-то людей в этой земной глуши так мало. Он как брат мне родной...» А вскоре узнала я, что на местном радио прозвучала передача о Владимире Диксоне, ему намерены посвятить две рубрики в «Духовном собеседнике» православном русском журнале о русских людях. «Я даже на старую швейную машину смотрю теперь другими глазами, - призналась моя новая знакомая в следующем письме, - вроде как она родственница всем некоторым образом...» И, прощаясь, добавила: «Низко кланяюсь вам, Подольску и маленькой Пахре».

...Рядом с книгой Диксона стоят у меня теперь присланные из Самары два номера «Духовного собеседника» с подборками стихов и прозы нашего соотечественника. Вступительная статья в журнале о творчестве Владимира Диксона завершается словами: «...Глубоко верующий человек - он вернулся в Россию, очищенную страданием и освященную верой:

И вот стою пред родиной суровой,
Как грешный люд стоит пред алтарем.

«Жертву чистую, дар души» принес поэт на алтарь своей родины,
утраченной в черный день и обретенной в вечности».

* * *

Это вечное слово - "Россия Словно ангельский свет для меня,
Словно совести зовы простые,
Словно вихри снегов и огня.

Не напрасен мой путь, не случаен:
Там - Россия, там - пламя и лед;
Но до мудрых, безумных окраин
Серединная жизнь не дойдет.

Надо сердце иметь не такое,
Надо душу иную иметь,
Надо жить не земною тоскою,
Надо песни нездешние петь.

Глаз не видит и уши не слышат,
Запечатаны болью уста:
Там - Россия страдает и ищет,
Ищет Божьего Сына - Христа.
Июнь 1928, Орлеан.

* * *
На сей земле, от века и до века,
Во всех от Бога данных временах
Одна бывает мать у человека,
Одно бывает солнце в небесах.

И сердце верное не может измениться,
И сердце верное не может изменять:
Пускай раба не милует царица,
Пускай о сыне не горюет мать,

Пускай меня Россия позабудет Россия - родина, Россия - мать моя:
Нет у меня и никогда не будет
Иной любви, иного бытия.
Июнь 1926, Орлеан.

* * *
Так было в сказочной России:
Пушистый снег, холодный час,
О вечера мои родные,
Сегодня вспоминаю вас.

Несутся маленькие санки,
Березы белые бегут...
На молчаливом полустанке
Ищу от сумрака приют.

Под песню тонкую печурки
Для чая греется вода.
Я с памятью играю в жмурки:
Ловлю минувшие года.

Но на чужом, на незнакомом,
На непонятном языке
Поет о чем-то перед домом
Ребенок с куклою в руке:
И сразу боль в душе проснулась,
Погас опять мгновенный свет:
Глаза и сердце обманулись России нет, России нет.

28 марта 1926, Hamar.

* * *
Сказал мне ангел: "час твой пробил;
Перекрестись, и в путь ступай:
Христос умерший спит во гробе,
Твой свет угас, погиб твой край.

И встал я с утренней постели
И в непонятный путь пошел.
Заря вставала, птицы пели,
За плугом шел тяжелый вол.

А ветер, спутник мой дорожный,
Вдоль по оврагу шел со мной:
Он говорил о невозможном,
О жизни верной и простой.

Но был я духом опечален,
Тоска томила мысль мою,
Затем что камнем гроб завален,
Где спит Христос в моем краю.

И с мыслью темной, невеселой
Дошел я до вечерних звезд,
И в небесах пустыни голой
Увидел чудотворный крест.

Покинув тихо мир суровый,
Свернув с вечернего пути Мне ль суждено с весною новой
В опустошенный храм войти

И, наклонившись в полутени,
Приняв причастие чудес,
Услышать ангельское пение:
"Вернись в твой край: Христос Воскрес.

14 марта 1926, Копенгаген.

* * *
Здесь намечено и размерено,
Все по правилу, по струне:
Только сердце мое потеряно
В этой вылощенной стране.
У нас не такие сажени,
Совсем другая верста,
Наши лошади не запряжены,
И конюшня давно пуста.
У нас - колеи глубокие,
Тяжело бежать колесу;
Васильки голубоокие
Пьют холодную росу.
У нас дорога проселочная
И таинственна и длинна:
Хорошо вспоминать про солнечные,
Про веселые времена.
У нас не такие дороги.
Совсем иные пути: Вся надежда наша - в Боге,
Больше некуда нам идти.
Май 1928, Берн.

* * *
У каждого своя забота в мире,
Свой счет веселий, песен и потерь.
Стоит зима в неведомой Сибири
И много снега в Галиче теперь.
Примчится вихрь и душу вдруг задует,
Как задувает звезды на заре.
Еще весна в Рязани не колдует
И лед не тронулся на маленькой Пахре.
А ближе к нам - в морозе мерзнет Киев
И не размяк душистый чернозем.
У нас теперь заботы не такие,
В иных краях мы иначе живем.
И даже здесь, где мы - почти немые,
Где пенье слов души не веселит,
Мы ведаем, как там - у нас - в России
Холодный вечер медленно горит,
И как блестит на ветвях белый иней,
И как полозья на пути хрустят,
И как звезда горит в пустыне синей,
И голоса родные говорят.

27 февраля 1929, Брюссель.

* * *
Нам, родившимся в грозное время,
Надо древнюю веру хранить,
И нести вековечное бремя
На тяжелом, опальном пути.

Много званых, но избранных мало: В жизни будущей меры не те.
Как бы низко ты, сердце, ни пало,
Есть надежда тебе во Христе.

В каждой жизни над мелочью серою
Есть и будут святые места.
Во Единую Троицу верую,
Исповедую сердцем Христа.

По плодам узнаются деревья,
По делам узнаются сердца.
В эти тяжкие годы кочевья,
Будем чисты во имя Отца.
2 августа 1928, Le Puy.

* * *
Я помню звезд бесчисленные свечи,
Как угольки в мерцающей золе.
Мне кажется, я не на этой встречной,
Любимой больно, родился земле.

Я только гость, оставшийся случайно
На перепутье переночевать,
И лишь заря займется на окрайне,
Оставлю я случайную кровать.

И снова в путь искать родное поле,
Где много звезд и много васильков,
Где жизнь без лжи, без горя и без боли,
Течет ручьем у тихих берегов.

А на земле останется за мною
Лишь слабый свет моих немногих слов,
Как снег, упавших тонкой пеленою
В прозрачной дали долгих вечеров.

Июль 1929, Кельн.

My WebPage