Антология Русской Мысли [533] |
Собор [345] |
Документы [12] |
Русская Мысль. Современность [783] |
Страницы истории [358] |
Одним из первых законодательных актов советской власти было издание декрета об отделении Церкви от государства с лишением Ее прав на владение имуществом. При ярко выраженном антирелигиозном настроении нового правительства первая основная реформа скорее была выгодна для Церкви. Если последняя лишилась отныне всякой защиты и поддержки со стороны государства, зато приобретала полную свободу в устроении своей внутренней жизни. Новое независимое положение только возвышало Ее авторитет в глазах народа, возненавидевшего безбожное правительство с первого дня его появления у власти. Всякое сближение и сотрудничество с ним только унижало бы достоинство Церкви, как показал впоследствии пример живоцерковников и обновленцев, связавших свою судьбу с новым революционным порядком, которому они пытались дать религиозное оправдание. Исходя из того, что советская власть не признавала за Церковью значения публично-правового учреждения и практически игнорировала ее, Собор не счел себя обязанным представлять вновь избранного Главу Русской Церкви на утверждение Совета Народных Комиссаров, ограничившись только простым уведомлением его о факте избрания и поставления Патриарха. Последний тотчас же вступил в отправление своих обязанностей, и Соборная работа продолжалась без перерыва под его руководством как полномочного Председателя Собора. В первую очередь Собором разработано было положение о Высшем Церковном управлении в России, получившем довольно сложную организацию в соответствии с восстановлением канонического порядка в Ее управлении, с одной стороны, и с практическими потребностями момента — с другой. Права, присвоенные Патриарху как возглавителю Русской Церкви, сравнительно были невелики, но он был Председателем всех трех главных органов Высшего Церковного Управления — Собора, Священного Синода и Высшего Церковного Совета, что открывало для него возможность широкого влияния на все отрасли церковной жизни вообще. Переход от старых форм церковного устройства к новым, хотя бы и более совершенным, редко происходит безболезненно. Глубокие потрясения, вызванные революцией в это время, утрата Церковью не только покровительства Государства, но и всего имущества, создавали для Нее новые осложнения и трудности. И если, однако, наш церковный корабль сохранил свою устойчивость в столь бурное время и благополучно переплыл все подводные рифы, встречавшиеся на его пути, то этим в значительной степени обязан личному характеру своего нового Кормчего, указанного ему свыше. Патриарх Тихон до его избрания на свой высокий престол не принадлежал к тем ярким церковным светилам, имена которых невольно обращали на себя общее внимание и были известны всей России. Как и почивший Митрополит Владимир — первый священномученик Русской Церкви — он не блистал внешними дарованиями, какие могли бы выделять его из ряда других иерархов; «вся слава его была внутрь», по слову Псалмопевца. Людей подобного типа можно уподобить тем целомудренным цветам, которые днем при свете солнца стыдливо свертывают свои лепестки и раскрываются только ночью, как бы боясь быть замеченными чьим-либо нескромным взором. Главною отличительною особенностью духовного облика Святейшего Тихона было именно целомудрие в древнем употреблении этого слова, т. е. гармоническая цельность духа. Все основные душевные способности — ум, сердце и воля — находились в нем в строгом органическом согласии и единении между собою: благодаря этому весь ритм его внутренней и внешней жизни был всегда ясен, ровен и спокоен, что облегчало сотрудничество и всякие другие отношения с ним и выгодно отражалось на всей его деятельности, придавая ей последовательность, систематичность и устойчивость. Главный грех современной цивилизации состоит в том, что она разорвала человеческую душу на части, наполнив ее внутренней борьбой и мучительными диссонансами. Только в непочатых народных глубинах встречаются еще залежи той духовной простоты и цельности, какою любовались многие из наших писателей, живописуя нам народный быт. Но там эти свойства носят еще непосредственный стихийный характер, как у ребенка, неискушенного злом. Когда же подобное качество характера мы встречаем у людей, достигших высоких степеней образования, живущих вполне сознательною жизнью, особенно у стоящих на большой высоте, искушенных властью и другими соблазнами жизни, хотя бы это было лицо, облеченное духовным саном, — оно получает особую цену. Нет сомнения, что Святейший Патриарх почерпнул эту цельность духа из родной ему псковской почвы, насыщенной издавна русским народным духом, и из крепкого быта духовной среды, из которой он вырос всем своим нравственным существом; но удивительно то, что он сумел пронести ее не только чрез все стадии своей последующей жизни, не утратив ее даже в Северной Америке (где он провел первые годы своего самостоятельного епископского служения), так легко обезличивающей людей, и наконец вознес ее с собою на высоту Патриаршего престола, оставшись верным ей до конца своих земных дней. Из нее вытекало чувство меры, проявлявшееся у него во всем, свойство, которое особенно почиталось у иерархов в древности. Григорий Богослов вменял в особую заслугу Св. Василию Великому, что «ни одного из своих добрых качеств он не портил неумеренностью». Впрочем, была только одна присущая Святейшему Тихону область духа, где он иногда должен был бороться с самим собою, чтобы не перейти здесь должной границы, — это необыкновенная доброта и отзывчивость его сердца. Она излучалась из его души помимо его воли, светилась в его кротких ясных глазах, озаряла и как бы преображала каким-то теплым, идущим изнутри светом все его лицо, сияла в его постоянно приветливой, целомудренной улыбке. Это была «любовь, соединенная с нежностью», всегда стремящаяся излиться на других. Ее живительное, ласкающее дыхание чувствовал каждый, кто приближался к нему. Она не позволяла ему никогда выходить из душевного равновесия. Не только рассердиться, но и сделать строгий вид стоило ему больших усилий. И если он случайно огорчал кого-либо, то спешил сейчас же седмерицею исправить свою вину. Так как истинная любовь никогда не превозносится и не гордится, то она естественно питала и воспитывала в нем чувство смирения, клавшее на все его лучшие душевные качества какой-то матовый отпечаток. Ничто так не претило нравственной природе Святейшего Тихона, как всякое проявление духа тщеславия, внешнего величия и блеска, столь соблазнительных для людей его положения. Его как бы стесняла самая высота его сана, как стесняет иногда людей высокий рост, невольно возносящий их над окружающими. Известная доля юродства, которую он проявлял в некоторых своих словах и поступках, вызывалась его скрытым желанием возможно умалиться в чужих и собственных глазах. Скромность сказывалась у него везде — и в его внешних манерах, и в складе его безыскусственной речи, и в способе обращения с людьми, и в простоте его домашнего обихода. Все эти чисто русские народные черты его духовного облика увенчаны были у него непоколебимой силой веры, глубокой преданностью Церкви и горячей любовью к своей пастве, за которую он всегда действительно готов был положить свою душу. Неудивительно, что русский народ сразу почувствовал в нем пастыря по сердцу своему, который был не только преемником древних первосвятителей, но и носителем и хранителем их духа. От него повеяло в народное сердце ароматом Святой Руси. Хотя по свойственному ему смирению Святейший Тихон не любил выказывать своих лучших чувств вовне, но его паства внутренним чувством ощущала всю силу и глубину его пастырской любви. Осиротевшие после падения царского трона русские люди увидели в новом Патриархе своего единственного истинного печальника и защитника и подлинно как к отцу устремились к нему со всею силою своей сыновней любви и преданности; волны этих народных чувств притекали к нему со всех концов России. Всюду, где он ни появлялся, народ теснился вокруг него в огромном количестве. Храмы, где он служил, были переполнены. Его первое посещение Петрограда превратилось в настоящее триумфальное шествие. Оно привело в движение буквально весь город. Экипаж, в котором он ехал, едва мог двигаться среди бесчисленного множества людей разных возрастов и положений, заполнивших улицы столицы. Тысячи взоров были устремлены на него в то время, как он непрестанно на все стороны благословлял свою паству. Все заранее хотели видеть в нем второго Гермогена, образ которого невольно восставал в это время в народной памяти из глубины минувших веков. Историческая судьба Патриарха Тихона действительно заставляла сближать его жизнь со страдальческим подвигом Святейшего Гермогена, но по личному своему характеру он напоминал гораздо более Святейшего Иова — первого Патриарха Всероссийского, чем его знаменитого преемника. Летописцы изображают Святейшего Иова как мужа благообразного, «украшенного благочестием и благочинием», кроткого нравом и мягкосердечного, который никого не оскорблял и никогда не превозносился своим достоинством. Таков был приблизительно и облик Святейшего Тихона. Кроме сходства в самом душевном складе двух русских первоиерархов, из коих один начал ряд русских Патриархов, а другой призван был восстановить после двухсот лет прерванное преемство патриаршей власти, есть нечто общее и в их восхождении по иерархической лестнице и последующей исторической судьбе. Тот и другой восседали на древней Ростово-Ярославской кафедре. Оба оказались в сане митрополитов московских (хотя, конечно, и с неодинаковым объемом власти), что несомненно способствовало избранию их на Патриарший Престол. Обоим суждено было стать исповедниками Православия и страдальцами за паству свою, но жребий Святейшего Тихона был настолько тяжелее, насколько первая смута разнилась от второй, именуемой русской революцией. Первое лихолетье напоминало скорее народный бунт — бессмысленный, жестокий и беспощадный, чем организованное революционное восстание. Его бурное движение, как волны в разбушевавшемся океане, проносились только по поверхности русской жизни, не затронув глубин народной души. Основные религиозные устои и национальные идеалы у большинства населения, даже разложенного царившей тогда анархией, остались непоколебимыми; сами самозванцы понимали это и потому должны были щадить национальные чувства и приспособляться к ним. Между тем большевистская власть, как только взяла в свои руки кормило правления, поставила своею целью произвести полную революцию русского народного духа, чтобы создать на Руси нового человека по образу, предначертанному Марксом и Лениным. Патриарх Тихон уже при самом вступлении на престол оказался пред лицом враждебной ему бунтующей революционной стихии. Последняя яростно наступала на него не только как на главу Русской Церкви, стоявшую на пути ее разрушительных стремлений, но и как на живое олицетворение русского национального единства и символ древней Святой Руси, воскресавшей в его лице. Между тем ему предстояло еще укрепить свой авторитет среди известной части духовенства и особенно иерархии, успевшей отвыкнуть от Патриаршей власти в течение двухсотлетнего Синодального управления в нашей Церкви. Никакая поддержка со стороны верующего народа не была бы достаточна для него, если бы он не опирался прежде всего на епископов, тесно объединявшихся вокруг него как своего Главы и духовного Вождя. Новый Патриарх скоро покорил их не столько силой своей власти, сколько нравственным обаянием своей личности, полным отсутствием честолюбия и властолюбия и исключительной чуткостью сердца. В его новом положении требовалось особенно бережное отношение к старым заслуженным епископам, еще недавно стоявшим выше его по своим кафедрам и служебным иерархическим отличиям. То, чего нелегко было достигнуть на его месте другим, то без труда удавалось ему благодаря его деликатности и такту, который не напрасно называется «умом сердца». Чуждый всякой притязательности, исполненный духа кротости и благожелательства ко всем, он не только умел смиряться перед прежними «столпами Церкви», воздавая им должное уважение и предупреждая их своим вниманием, но и вполне по-братски обходился с молодыми епископами, никогда не давая им почувствовать своего превосходства перед ними [1]. Следствием этого явилась полная гармония отношений между ним и другими епископами: внутри Русской Церкви сами собою так установились иерархические отношения, как это предусмотрено в 34 Апостольском правиле. Епископы искренно почитали своего Патриарха «яко Главу» и старались не делать ничего, превышающего их власть без «его рассуждения» и совета, как и он сам, в свою очередь, стремился не предпринимать ничего важного в церковных делах «без рассуждения всех». Так водворилось то «единомыслие», о котором говорит в заключение то же правило и какое было особенно необходимо в дни открывшихся гонений на Церковь. Желая стать возможно ближе и доступнее для всех, Патриарх старался устранять все условности официального этикета при приемах. Простота его домашнего быта доходила до таких пределов, что казалась некоторым излишней и даже неудобной в положении Главы Русской Церкви. Его старались убедить в том, что отныне он лицо историческое — хочет ли, не хочет он этого, что ему необходимо поэтому создать вокруг себя такую внешнюю обстановку, какая соответствовала бы его высокому сану. Для этого ему нужно было увеличить штат служащих при нем лиц, установить более строгий и официальный порядок при приемах, завести нарочитые записи всех его служений, выездов, произносимых им речей и т. д., как это мудро делалось в Древней Руси, которая увековечила для нас даже список кушаний, подававшихся за патриаршим столом в разные дни церковного года; при помощи этих ценных исторических документов нам очень легко восстановить ныне полную картину деятельности и домашней жизни первых Патриархов. Святейший Тихон, однако, остался верен себе и своим правилам блюсти простоту и скромность во всем. Он ни в чем не изменял внутреннего строя своей жизни, сравнительно с тем временем, когда был Митрополитом Московским и решительно отказался завести у себя даже тронный зал, существующий у всех Восточных Патриархов. Последующие обстоятельства нашей церковной жизни показали, что он был прав в своем стремлении упростить свой быт: нельзя было Церковному Жениху облекаться в пышные одежды в то время, когда самая Церковь шла на страдания, возвращаясь к временам первохристианским. Ореол величественного Князя Церкви мог быть опасен для него и в том отношении, что большевики не замедлили бы воспользоваться этим для усиления своей антицерковной пропаганды, между тем как до сих пор они не могли бросить ему никакого укора в отношении его личной жизни. Что же касается верующего народа, то он, видя как Патриарх Всероссийский едет для служения в храм Христа Спасителя на одной лошадке, старался выказать ему сугубое почтение и преданность, вспоминая, быть может, при этом Самого Спасителя, смиренно шествующего в Иерусалим на осляти. Над ним воочию оправдались слова Евангелия: «всяк смиряяй себе, вознесется». Давно уже авторитет Церкви не поднимался на такую высоту, на какую вознес его Святейший Патриарх Тихон. Вокруг него объединилась буквально вся Россия: интеллигенция впервые за много лет слилась здесь с простым народом в единстве общих национальных идеалов и чаяний. Патриарх стал знамением и вождем не только для православных русских людей, но сделался своего рода этнархом, «человеком начальным» для всей национальной Руси, не приявшей большевизма. Опираясь на Собор, в котором участвовали представители всей Русской земли, Патриарх мог говорить вслух от всего народа со властью, как некогда Святитель Гермоген. Его первые послания насыщены духом и силою этого славного адаманта Православия и печальника Русской земли. В них он не только ободрял и утешал свою паству, страждущую среди постигших ее испытаний, но и безбоязненно обличал Советскую власть за преследование Церкви, осквернение святынь, разрушение государства, бессудные казни, угнетение народа и другие совершенные ею преступления. Особенным дерзновением дышит послание 19 января 1918 года, в котором он отлучает большевиков от Св. Причастия и всенародно предает их анафеме. Здесь снова Церковь нашла достойный Ее язык и заговорила со властью, как Она вещала в подобных случаях в древности. Грядущие поколения с душевным волнением будут читать их огненные строки. Приводим здесь это послание в наиболее существенных его частях. «Тяжелое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви христианской всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных зверствах и избиениях ни в чем неповинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполняли свой долг гражданский, что все мысли свои полагали на служение благу народному. И все это совершалось не только под покровом ночной темноты, но и въявь при дневном свете, с неслыханной доселе дерзостью и беспощадной жестокостью, без всякого суда и с попранием всякого права и законности, совершалось в наши дни во всех почти городах и весях нашей отчизны: и в столицах, и на отдаленных окраинах (в Петрограде, Москве, Иркутске, Севастополе и др.). Все сие переполняет сердце наше глубокою и болезненною скорбью и вынуждает нас обратиться к таковым извергам рода человеческого с грозным словом обличения и прещения по завету Св. Апостола: „согрешающего пред всеми обличай, да и прочий страх имут" (1 Тим. 5, 20). Опомнитесь, безумцы, прекратите свои кровавые расправы. Ведь то, что творите Вы не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите Вы огню геенскому в жизни будущей, загробной, и страшному проклятию в жизни настоящей, земной. Властью, данной нам от Бога, запрещаем Вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если вы только носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение: „измите злаго от вас самех" (1 Кор. 5, 13)». Очень знаменательно, что, изготовляя одно из своих последующих посланий, Патриарх сказал близким ему лицам: «Надо же сказать им (т. е. большевикам) всю правду. Уж если придется пострадать, то по крайней мере было бы за что». Очевидно, он хотел дать им достойный урок, которого бы они не забыли. Величественные крестные ходы, организованные Святейшим Тихоном, особенно в связи с чудесным прославлением иконы Святителя Николая над так называемыми Никольскими Кремлевскими воротами, ясно показали, какою мощною армией верующих располагает Патриарх. Почти все шли на них как на исповеднический подвиг, подготовивши себя к ним предварительною исповедью и причастием Св. Тайн. Большевистские властители не без страха смотрели с высоты Кремлевских стен на непрерывные волны верующих, приливавшие со всех сторон на Красную площадь, и не решались противодействовать этой народной стихии, хотя знали, что она в душе вся настроена против них. Они были осведомлены о том, что среди рабочих было много высоко чтивших личность Патриарха Тихона. Последние не только не скрывали своих православных чувств, но иногда выражали их в демонстративной форме. Это показала торжественная поездка Святейшего Патриарха в Богородск, один из крупных фабричных центров Московского района, по приглашению местных рабочих. Прибывшая оттуда рабочая делегация почти силою заставила Управление Нижегородской дороги дать для Патриарха, сопутствующих ему архиереев и его свиты отдельный вагон, как это практиковалось в подобных случаях в прежнее время. По прибытии в город ему была устроена величественная встреча. На другой день — это было воскресенье, Патриарх совершил Литургию в городском соборе, сопровождавшуюся крестным ходом по главным улицам города с участием всего местного духовенства и огромного количества народа. Колокольный звон разливался над городом, яркое солнце и праздничное ликующее настроение жителей придавали всему торжеству пасхальный отпечаток. Учитывая силу нравственного влияния Патриарха на русский народ, некоторые общественные деятели с либеральным оттенком и даже отчасти наши тогдашние иностранные союзники хотели, чтобы он двинул народные массы на открытую вооруженную борьбу с большевиками. Искушение было тем опаснее, что на его стороне была, по-видимому, и историческая традиция от времен первой смуты. Но Патриарх мудро учел разницу исторической обстановки[2] и не захотел взять на себя ответственность за начало междоусобной войны, которую постарались зажечь потом сами большевики. Если бы инициатива ее вышла от Церкви, советская власть не замедлила бы обвинить Ее в том, что Она первая нарушила мир, обагрив свои белые ризы братскою кровию, и тем, быть может, надолго поколебала бы Ее авторитет в глазах народа. Патриарх понял, что мученический венец более приличествует Церкви, чем меч, который предлагали Ей взять в свои руки люди, не имевшие с Нею органической связи и хотевшие использовать Ее только как средство для достижения чисто политической цели. Но он не переставал настойчиво бороться с безбожной властью духовным оружием, разя ее своими пламенными обличениями. Большевики скрежетали на него зубами, но не решались наложить на него свои руки, опасаясь народного гнева. Однажды послан был уже отряд так называемой милиции, чтобы арестовать его, но с пути отряд был возвращен назад. Члены Собора и представители приходов образовали из себя особую стражу, которая должна была охранять Патриарха в ночное время. Однажды рано утром келейник постучал в его спальню и дрожащим голосом сообщил ему, что пришел человек, чтобы арестовать его «Скажи ему, — сказал в шутливом тоне Патриарх, не открывая двери, — что я еще не успел достаточно отдохнуть». К счастью, тревога оказалась напрасной, будучи вызвана недоразумением. Революция между тем продолжала углубляться. Советская власть столь слабая и неуверенная в себе в начале, стала заметно укрепляться. И так как люди обычно идут туда, где чувствуют внешнюю силу и успех, число сторонников советов стало увеличиваться, и часто за счет верующих, которые до сих пор сторонились их. Пользуясь своим обычным орудием, явной и особенно скрытной пропагандой, большевики пытались внести разложение среди членов Собора, что побудило Патриарха поспешить с роспуском последнего который, однако, не считался закрытым. После этого положение Святейшего Тихона стало значительно тяжелее. Собор не только оказывал ему нравственную поддержку, но был для него как бы щитом, заслонявшим его от советской власти, которая не могла не считаться с представителями народа, как называли себя соборяне, выступая за дело Церкви в Кремле. Кроме того, отныне на него одного переносилась ответственность за судьбу Церкви. Большевики зорко следили за ним, ища повода обвинить его в каком-нибудь нелегальном поступке. Но Патриарх был, однако, осторожен и предусмотрителен и старался избежать всего, что могло дать повод назвать его нарушителем закона. Большая точность и аккуратность в исполнении всех формальностей, связанных с его ответственными обязанностями, предохраняли его от лишних столкновений с советской властью. Невзирая на это, последняя оставалась совершенно непримиримой в отношении к нему, и он всегда должен был жить, как воин на поле брани, под постоянным страхом неожиданных нападений со стороны противника. Единственным утешением для него в наступившие страдные дни для Церкви были церковные службы, которые он совершал не только в праздничные или воскресные дни, но часто и в будние, по случаю храмовых праздников или по каким-либо другим поводам в многочисленных храмах Москвы. Литургии, которые он служил с большим проникновением, обновляли и укрепляли его духовно. Он выходил из храма светлым и преображенным сквозь густые массы народа, радовавшего и поддерживавшего его своей искренней любовью. Для него, видимо, было приятно погружаться в церковную народную стихию, которая тем охотнее притекала на его богослужения, что у русских людей не оставалось других способов и возможностей поддерживать духовное общение между собой. Каждый выезд Патриарха на служение был торжеством Церкви, напоминавшим картину незабвенных служений о. Иоанна Кронштадтского. Было трогательно также видеть, с каким усердием верующие заботились об обеспечении материальных потребностей своего любимого Святейшего Отца и, прежде всего, о снабжении его пищевыми продуктами, жертвуя для этого, подобно евангельской вдовице, последним своим достоянием. В эти ответственные и смутные дни Патриарх утешал, ободрял и объединял свою паству: паства защищала своего Патриарха и поддерживала его нравственно в борьбе с врагами Церкви. Пока на последнюю нападали только большевики в лице советской власти и ее агентов, Святейший Тихон, опираясь на единодушно преданных ему епископов и духовенство, мог без особого труда отражать их удары. Но эта борьба стала для него значительно тяжелее с тех пор, как внешние враги Церкви нашли себе союзников внутри Ее самой — в известной части духовенства, сознательно приявшей революцию и возмутившейся против своего Кириарха. Такова печальная логика всякой революции. Будучи апофеозом человека, движимая изнутри богоборческими силами, она по природе своей враждебна всякой религии. Сокрушая все на своем пути, она, как буря, вторгается и в недра Церкви и производит здесь тем более сильные и глубокие потрясения и разделения, чем более церковный строй основан на строгом иерархическом начале и чем настойчивее Церковь зовет своих членов к миру и единению и взаимному послушанию в любви. Источник | |
| |
Просмотров: 482 | |