Конечно, для последователей Толстого, совершенно отрицающаго авторитет посланий, и особенно Ап. Павла, эти слова не имеют значения, но во всяком случае толстовцы не правы, навязывая приведенному изречению такой смысл, будто бы цари всегда поступают справедливо: такого смысла здесь нет; здесь просто указывается преобладающий справедливый характер правительственных распоряжений, которому невольно подчиняется даже и неправедный судья Христовой притчи; но этим совершенно не отрицается возможность резких и частных исключений, как и в словах Спасителя о том, что даже злой отец не подаст сыну камня, когда он проситъ у него хлеба.

Таково учение Священнаго Писания: оно повелъвает уважать и исполнять требования языческой государственной власти, не осуждает звания воина, судьи и сборщика податей, - но нигде не дает указаний на желательные порядки в государстве христианском, ни на то, что когда-либо будут существовать такия государства. Более определенно выражается о сем Церковь в своих канонических постановлениях, которыя для сознательнаго христианина должны иметь такое же значение, как и слова Христовы, потому что самое собрание последних, т. е. состав святых Евангелий и вообще Новаго Завъта, мы приемлем по указанию тех же церковных канонов, тогда как протестанты, отвергающие каноны вселенских соборов, не имеют решительно никаких оснований для того, чтобы во 1). вместе с нами признавать 4 Евангелия, 21 послание и Апокалипсис подлинными, а прочия существующия 8 Евангелий подложными и 2) признавать боговдохновенным наш состав Новаго Завъта, а не вошедшия в него послания учеников Христовых и Павловых - Варнавы и Климента, а также и послание Ап. Павла к Лаодикийцам - хотя и подлинными, но человеческими произведениями, а не глаголом Святаго Духа.

Итак, если вера в Священное Писание основывается на вере в непогрешимость вселенских соборов, то нам, казалось бы, остается только привести изречения последних по интересующему нас предмету, но мы предчувствуем, что, поведя дело таким способом, т. е. без всяких оговорок, мы не достигнем цели, т. е. не убедим сомневающихся. Увы, последовательность мысли или логика является достоянием немногих умов, - для большинства гораздо больше значения имеет привычка, а постановления вселенских соборов современным христианам совершенно неизвестны, к стыду нашей школы. Заговорите о значении соборов - с вами все согласятся, а как начнете приводить их правила и постановления, вы сейчас же почувствуете, что бросаете горох на стену: настолько новы и не сродны эти глаголы Церкви для умов и сердец ея одичалых чад.

Поэтому, прежде чем обратиться к учению вселенских соборов, остановимся еще раз на той мысли, что Священное Писание Новаго Завета не устанавливает законов или правил жизни государственной, а только личной или церковно-общественной. Посему ставить вопросъ: не воспрещена ли война христианскому государству во святом Евангелии? - безсмысленно. Можно ставить вопрос так: погрешает ли христианин, согласившись вступить в ряды воинов? погрешает ли царь или члены высших государственных учреждений, объявляя войну или принимая вызов на войну? наконец, погрешает ли всякий христианин, содействуя успеху войны: пожертвованиями, выделкой оружия и тому подобными способами? Утвердительнаго ответа на все эти три вопроса вы нигде не найдете в святой Библии, ни в Ветхом, ни в Новом Завете.

Помилуйте, перебьет меня иной собесъдник на такой фразе: „да ведь прямо же сказано - не убий". Да, на эту заповедь Божию чрезвычайно уверенно ссылались на наших парламентских трибунах и в прессе, когда требовали в 1906 году упразднения смертной казни, подготовляя военный бунт. Помню, как одушевленно ораторствовал тогда в Государственном Совете сенатор Таганцев, и как на мой вопрос: „значитъ, вы безусловно отрицаете участие христианина в войне и в усмирении вооруженнаго возстания?" ответил: „Э, нет для нас юристов это имеет совсем иное значение". Но тогда при чем же тут заповедь? ведь в ней об юристах ничего не сказано? Очевидно, она понадобилась профессору не как христианину, не как последователю еще ветхозаветной заповеди, а лишь в качестве ораторскаго приема. И мы сейчас увидим, что самый популярный способ возражения против войны через ссылку на шестую заповедь является выражением либо невежества, либо лицемерия, либо того и другого вместе, и во всяком случае - нежелания вникнуть в дело серьезно. Впрочем, столь же несерьезны и неискренни бывают все почти ссылки наших современников на слово Божие.

Десять заповедей написаны в 20-й главе книги Исход. В этой же главе продолжается речь Господня к народу и к Моисею, и кончается затем без перерыва последним стихом главы 28-й. Какия же правила и законы изложены в этой речи Господней, начинающейся с десяти заповедей?

Выписываем следующия слова: „ктo ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти (21, 12); кто злословит отца своего или мать, того должно предать смерти (15); если (чей-либо) вол был бодлив вечера и третьяго дня и хозяин его, быв извещен о семь, не стерег его, а он убил мущину или женщину, то вола побить камнями, а хозяина его предать смерти (29)". В той же речи Божией говорится о войне: „если будешь слушать гласа его (ангела) и исполнять все, что скажу тебе, то врагом буду врагов твоих и противником противников твоих... и истреблю их от лица вашего (23. 20-23)

Вторично десять заповедей Господь рукою Моисея излагает в 5-й главе. Второзакония, и в той же речи Своей, именно в главе 7-ой, законодатель говорить следующее: когда введет тебя Господь Бог твои в землю, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею, и изгонит от лица твоего многочисленные народы... и предаст их тебе. Господь Бог Твой, и поразишь их: тогда предай их закланию (т. е. поголовному избиению), не вступай с ними в союз и не щади их (7, 1-2). Истребишь все народы, которые Господь Бог дает тебе; да не пощадит их глаз твой (16).

Речь законодателя продолжается до главы 27-ой, а в главе 20-ой вот что говорится о войне: „в городах тех народов, которых Господь Бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души, но предай их закланию" (ст. 16--17).

Где же тут воспрещение какого бы то ни было убийства? Не ясно ль, что заповедью возбраняется не война, и не смертная казнь, но смертоубийство личное, внушаемое ненавистью или самоуправством. „Но мы не признаем еврейских законов, не считаем их за волю Божию; а признаем только слова Спасителя", затараторят наши собеседники. Но тогда зачем же вы ссылаетесь на ветхозаветную заповедь? - можно быть неверующим, но надо же быть сколько-нибудь честным, хотя, конечно, и то правда, что при неверии нет разницы между честным и нечестным, добрым и злым. Да и как вы будете верить Христу, отрицая Моисея, когда Господь сам сказалъ:„если бы вы верили Моисею, поверили бы и мне; потому что он писал о Мне. Если же его писаниям не верите, как поверите Моим словам" (Иoaн, 5, 46-47). В частности, присужденные к смертной казни за оскорбление родителей Господь прямо признает заповедью Божиею: Зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? ибо Бог заповедал - почитай отца и мать и злословящих отца или мать смертью да умрет"(Mф. 15, 4; сравн. Марк. 7, 10-14).

Итак, спросят меня читатели: по вашему следует предавать смертной казни всякаго, оскорбившаго своих родителей? Нет, ответим мы: из приведенных слов Писания следует только то, что, во-первых, заповедью „не убий" воспрещаются не война, не смертная казнь, а только самовольное убийство. Это во-первых. А во-вторых, из сказаннаго ясно, что Господь Сам повелел в Ветхом Завете своему народу вести истребительныя войны и за известныя преступления казнить людей смертию; наконец, в-третьих, Христос Спаситель признает эти ветхозавътныя постановления заповедью Божиею. Имеют ли эти заповеди значение для новозаветной Церкви? - Нет, ответим мы: обязательнаго значения они не имеют. Церковь ветхозаветная была в то же время государством, приуроченным к определенной территории и определенному племени; Церковь же новозаветная есть царство духовное, а не государство: война же и смертная казнь, как и всякий вообще принудительный суд, является делом государства, к каковому, как мы сказали, не обращено ни одно указание Новаго Завета.

При всем том мы уже видели, что и Христос Спаситель, и апостолы не возбраняли своим последователям исполнять государственной повинности и требовали послушания даже языческому правительству. Таким образом, ясно, что хотя Господь соединил своих последователей не в государственный союз, а в союз церковный, но не возбраняет объединяться сверх того и в союзы физической самозащиты, т. е. в государство; государство же без судов, тюрем и войны никогда не будет существовать, и надежды наших современников на то, будто теперешняя война есть последняя в истории, находятся в прямом противоречии не только с действительностью и ея обостренным национализмом, но и с совершенно ясными предсказаниями Спасителя о последних временах, когда возстанет царство на царство, народ на народ (Mф. 24, 6-21. Сравн. Луки 21, 10-26).

Некоторые совопросники ссылаются на прощение Христом женщины, обличенной в прелюбодъянии, как на отмену смертной казни, каковой она подлежала по заповеди Божией к Моисею (Лев. 20, 10). Но такое толкование Евангельского события обнаруживает только полную неосведомленность совопросников в Священном Писании. Господь в данном случае поступал в строгом согласии с законом Моисея, изложенным в 17-й главе Второзакония: „не должно предавать смерти по словам одного свидетеля. Рука свидетелей должна быть на нем прежде всех, чтобы убить его, потом рука всего народа" (ст. 6- 7). При этом, конечно, требовалось, чтобы свидетель, как и третейский судья, были сами чужды такого же преступления, что видно из книги пророка Даниила (13, 46). В строгом соответствии с этими установлениями Ветхаго Завета Господь сказал приведшим обличенную прелюбодейку; „кто из вас без греха, первый брось в нее камень" (Иоан. 8, 7). Когда же они ,,будучи обличаемы совестию", разошлись все до одного, то Господь, опять в строгом соответствии с законом Моисея, спрашиваетъ: „Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя?"  и получив ответ, что обвинителей или свидетелей нет, отпустил ее со словами: „Иди и впредь не греши" (ст. 12).

Надеемся, что после сказаннаго все толстовцы, штундисты и менониты принуждены будут признаться в том, что ни в Новом, ни в Ветхом Завете нет воспрещения участвовать в войне: но, конечно, мы не надеемся, что приведенныя изречения и толкования уже изменили образ их мыслей: не надеемся потому, что первые из этих трех сект вовсе не веруют в Евангелие, ни в Божественное достоинство Христа, а выбирают из Слова Божия то, что им нравится; вторые же и третьи веруют очень плохо, и хотя Божества Христова не отрицают, но свои немецкия колонизационныя цели ставят выше спасения души и читают Библию больше для отрицания церковнаго авторитета, нежели для руководства ею в своей жизни.

Впрочем, и у тех, и у других, и у третьих имеется другое возражение против участия в войне. „Нам не нужно", говорят они, „прямого осуждения войны в словах Христовых или пророческих. Участие в войне не совместимо с общим духом христианства, как проповеди любви ко всем и братства всех народов".

Мы возвратимся к этому возражению, а пока скажем, что оно, конечно, гораздо серьезнее, особенно если к нему присоединяется указание на различие между ветхозаветным и новозаветным учением, как между учением церковно-государственным и чисто церковным. Однако, из этого же самого указания на существенную разницу между двумя заветами выясняется, что война есть неизбежное условие государственной жизни, т. е. самаго существования государства. Между тем, современные отрицатели войны, толстовцы и сектанты, в прокламациях, которыя они разбрасывают по казармам, стараются представить, что войны вообще, а настоящую в частности, устраивают по своему капризу цари вопреки воле народа для каких-то своих выгод, т. е. с целями либо честолюбивыми, либо корыстолюбивыми, и что войн не было бы, если бы народы управлялись „выборным правительством под главенством Христа и Евангелия". Как это просто и как далеко от истины! Ведь таким правительством управлялась вся средневековая Европа в лице выборного папы, опиравшагося на Евангелие. И что же? Вся эпоха папскаго владычества была временем кровопролитнейших войн между единоверцами при личном участии священников и епископов, Но, может быть, мои вопрошатели прибавили слова „под главенством Христа и Евангелия" только для красоты слога, отлично понимая, что всякое современное выборное правительство первым делом постарается расквитаться с Евангелием и вообще с религией? Быть может, по их мнению, для международнаго мира достаточно, чтобы правительства были выборныя? За ответом на такой вопрос незачем далеко ходить: пред вами Франция с выборным правительством, с упразднением всяких сословных преимуществ, с полною свободой убеждений. Что же? она приняла участие в войне по собственному почину, без всяких принудительных обстоятельств?!

В частности, русское правительство по отношению к восточным христианам не понуждало народ к войне, а напротив, удерживало его, то по сознанию своего сравнительнаго безсилия освободить христиан от турецкаго ига (в 17 веке), то из опасения со стороны западных народов, то, наконец, по западническому равнодушию к судьбам православия (первая половина 19 въка). Но когда возгоралась война с Турцией, то русский народ с восторгом шел на такой освободительный подвиг, и не столько он подчинялся требованию правительства, сколько самое правительство подчинялось воле православнаго народа, как это было, например, в 1877 году. Конечно, бывали войны династические, выражавшие волю только правительства и вредившие историческим задачам народной жизни, например, Венгерский поход 1848 года: но, если мы обратимся к настоящей войне, то находить здесь что-либо подобное, смешно и нелепо. Неужели у людей так коротка память, чтобы забыть причины ея возникновения? Австрия, не удовольствовавшись аннексией православной Боснии и Герцоговины, послала сербскому королевству ультиматум с требованием согласиться на введение в страну австрийской жандармерии. Всякий мало мальски проницательный человек отлично понимает, что получилось бы такое подчинениe одного государства другому, после коего не более, как лет через 20 должна произойти и полная аннексия перваго. Неужели не довольно того, что боснийцы, 500 лет отстаивавшие православие перед магометанством и первые поднявшие возстание против последняго в 1876 году, вместо желаемой свободы томились 40 лет в рабстве не менее злых врагов православия, австрийских католиков? Неужели мало того, что православные народы Балканскаго полуострова, освободившись от многовекового турецкаго ига, были отданы под власть королей еретиков, - чтобы и единственный счастливый народ сербов, которому одному удалось получить единоверных и единомышленных себе королей, хотя бы для части своей страны, чтобы и этот народ был бы лишен своей церковной и гражданской свободы? Россия остановила Австрию от последняго поработительнаго шага, и в виде угрозы, объявила мобилизацию. Тогда Германия и Австрия объявили нам войну, к которой первая готовилась уже 40 лет, желая расширить свои владения на восток. Что же? нам следовало пойти спокойно в подданство немцев? перенимать их жестокие и грубые нравы? насаждать в своей стране вместо святых подвигов православнаго благочестия поклонение желудку и карману? Нет, лучше умереть целым народом, чем питаться таким еретическим ядом.

И так довольно мы его наглотались со времен Петра Великаго! И без того немцы оторвали от русскаго народа, от русской истории и православной Церкви его аристократию и интеллигенцию; а в случае полнаго подчинения немецкой государственной власти развратился бы вконец и простой народ. Отщепенцы от простого народа под влиянием немцев и немецких денег имеются теперь в достаточном количестве. Это прежде всего те самые штундисты, которые столь лицемерно взывают к миру. Конечно, не все они были сознательными предателями и продавцами своей родины, не всем разделялись те 2 миллиона марок, которые постановлено ассигновать немецким государством (а наполовину собственными средствами кайзера) на распространение в Poccии штунды: среди ея последователей было немало чистосердечных глупцов, но эти последние, когда у них открылись глаза на то, кому они служат, и сами возвратились к православной Церкви и семьи свои привели назад, в Христову ограду. За то мы никогда не поверим искренности тех, которые в 1905 г. начали кричать о заключении мира именно тогда, когда начинался поворот в сторону нашей победы над японцами, а в 1915, - когда мы начали одолевать немцев.

Конечно, они умеют замаскировать свое Иудино лукавство прельстительными картинами всеобщаго разоружения народов, чему никогда не бывать, по приведенному уже предсказанию нашего Спасителя: но, если бы это случилось на мгновение, то чтобы произошло тогда? Всякий, имеющий голову на плечах, скажет вам, что сейчас же более жестокия и безчестныя племена начали бы угнетать, обирать и уничтожать слабейшия, как были уничтожены европейцами племена Америки, Австралии и отчасти Африки; и первому из народов был бы конец народу русскому, как самому безобидному и честному.

Конечно, этого и желают наши совопросники, как лакей Смердяков в повести Достоевскаго, сожалевший о том, что в 1812 году pyccкиe прогнали французов, а не подчинились этой „более умной нации", и что мы остались русскими, а не сделались французами. Для подобных современных подкупленных философов безполезны вcякiя доказательства; но среди поборников мира есть не мало искренних, но недальновидных людей, и притом, не только из сектантов, а просто людей с мягким сердцем, содрогающихся от крови и убийства. Они, пожалуй, готовы признать, что наша война и безкорыстна и представляет собою простую самозащиту народа и его единоверцев-славян, но в бедствиях войны они видят большее зло, чем все то, что может произойти даже и при тех печальных последствиях мира, о которых мы писали выше. При этом они начинают описывать и те ужасные картины военных жестокостей, которые неизбежны на войне: и пожизненное увечье молодых воинов, и печальное сиротство семейств убитых на войне, и прочие мрачные стороны войны, которых, конечно, никто отрицать не может.

Трудно было бы ослаблять значение таких доводов, если бы противоположность между мирным и военным временем была бы такая крайняя, как это представляется с первого взгляда. Но всмотритесь в жизнь поближе: разве в мирное время она обходится без кровавых картин, всяких преступлений, насилия, обманов, обольщений и т. д.? разве в мирное время удалось бы остановить пьянство народное и через то уменьшить ровно в десять раз количество уголовных преступлений, о чем свидетельствует теперь судебная статистика? разве в мирное время имели место те массовые подвиги милосердия, великодушия и самоотвержения, в которых теперь участвует добрая половина населения? Да не в подвигах только дело; спросите свою собственную душу - всмотритесь в окружающих: часто посещали ли вас во время мира святыя настроения духа, которые теперь вас почти не покидают? И сердечная любовь к отчизне, и нежное сострадание к раненым и сиротам, и трепетный восторг при сообщениях о подвигах наших героев, и размышление о тленности всего земного и, наконец, исполненная упования молитва, от которой, может быть, вы уже давно отвыкли во время мира.

Действительно, оглянитесь на состояние русскаго народа перед войною в продолжении последняго десятилетия: до чего люди извратились, изолгались: как для них не стало на земле ничего святого, как вошло в обычай делать то, чего не делают даже дикие звери, т. е. убивать своих собственных детей: как стало все продажно, начиная с убеждения; как пало просвещение и наука, сделавшаяся предметом эксплуатации, и школа, обратившаяся в фабрику дипломов.

Нравственный подъем, последовавший за объявлением войны и в значительной степени продолжающийся и доныне, является обильным искуплением тех неизбежных нравственных преступлений, которыми изобилует всякая война. Возьмите в руки книгу Судей, там во второй главе изложен этот закон жизни народной: во время политического мира иудеи впадали в разврат и идолопоклонство; тогда Господь насылал на них враждебные племена; народ возставал на защиту отечества и нравственно преображался, оплакивая свое прежнее отступничество.

Вы скажете: но разве нет других, более чистых средств для нравственного возрождения народа, средств, чуждых крови и насилия? Конечно, есть, но Господь попускает быть военному бедствию именно тогда, когда к нравственным, высшим призывам народ остается глух.

Если бы русский народ имел такие нравственные силы, что мог бы убедить австрийцев не губить Сербскаго королевства, не принуждать боснийцев к католичеству, не препятствовать посредством пыток и казней галичанам возвращаться в православие - вот тогда бы незачем было прибегать к военным угрозам. Далее, если бы по объявлении нам войны Германией и Австрией мы могли бы их убедить отказаться от своего намерения или, отдавшись под их власть без битвы и согласившись на уничтожение России, как государства, имели бы основание надеяться, что от этого не поколеблется в ней православная вера, не развратятся еще больше нравы и не погибнут вообще нравственныя ценности русской души, тогда бы, конечно, незачем было бы нам воевать, незачем было бы держать ни войска, ни судебных учреждений, ни тюрем, ни денег; но от предположения таких условий принужден был отказаться к концу жизни даже и Лев Толстой при всей неукротимости своей фантазии.

Правда, было одно время, длившееся, может быть, год или два, когда новоначальная христианская община была охвачена безраздельною преданностью Господу и обходилась без всякой самозащиты: тогда ея стражем был Сам Господь, и первая попытка злоупотребить безусловным доверием, предпринятая Ананией и Сапфирой, встретила карателя в лице Самого Господа. Существуют и теперь христианския общества, по большей или меньшей степени чуждыя физической самозащиты: это монастыри и отчасти, все вообще духовныя лица, как лишенныя права защищаться оружием. Правда, они не воспрещают защищать себя мирянам и вообще государству, но на магометанском востоке, на северных сибирских окраинах, а тем более во времена древния, такою защитою приходилось пользоваться очень редко, а иногда монахи от нея сознательно отказывались.

Однако навязывать требования такого самоотвержения, на которое способны исключительные ревнители веры, сознательно отказавшиеся от Mipa, т. е. воспрещать самозащиту целому народу ,,с непраздными и доящими", с младенцами, отроками и подростками, с девушками и женщинами, которым женская честь дороже самой жизни,- такое воспрещение было бы делом совершенно неосмысленным. Война есть зло, но в данном случае, как, впрочем, и в большинстве войн в России, - меньшее зло, чем уклонение от войны и предание во власть варваров нашего ли священнаго отечества или других братских нам православных народов, которые по девятому члену Символа Въры должны быть для нас так же близки, как и православные подданные нашего государя.

Допустим, скажет нам наш читатель, вы правы относительно настоящей патриотической и освободительной войны: ну, а какими побуждениями заставили бы вы русскаго солдата и офицера участвовать в непатриотическом походе 1848 года, а если бы он участвовал в нем, то как бы научили его справляться с запросами совести?

На такой вполне определенный вопрос у нас и ответ вполне прямой, предуказанный нами в начале статьи, как и на два другие вполне определенные вопроса. а) Если царь или правительство предприняли войну по каким-либо корыстолюбивым и честолюбивым побуждениям или по капризу, или по собственному произволу, а не по насущной нужде ввереннаго им государства, то, конечно, они виноваты и грешат, 2) погрешает ли, соглашаясь участвовать в такой войне воин или часть войска? - все-таки, в большинстве случаев погрешает, ибо от ослушания происходит война междуусобная, более ужасная, чем война международная. Так, были бы достойны осуждения солдаты, или даже полки, если бы они отказались участвовать в Венгерском походе 1848 года; но мы не выскажем осуждения греческим легионам, которые, вопреки воле антинациональнаго правительства, рвутся на войну против немцев: не осуждаем и австрийских славян, добровольно сдающихся нашей армии: в подобных случаях нужно ставить себе следующий вопрос: при каком выборе произойдет меньшее зло и наибольшая польза для православной веры и родного племени? Вопрос этот разрешается не просто и весьма различно, когда государство находится в переходном состоянии от небытия к бытию и обратно; если же оно находится в состоянии прочного порядка, то непослушание воинов какому бы то ни было призыву правительства к войне ведет страну к худшим последствиям, чем даже неразумно предпринятая война. Уклонение же от участия в войне освободительной и самозащитной - есть несмываемый грех пред Богом. Так же должно отвечать и на третий вопрос, поставленный в начале статьи о вспомоществующем участии мирных граждан военному делу. Нет слов для достаточного осуждения npecтyпнocти фабрикантов, купцов и помещиков, наживающихся от военного бедствия. То же должно сказать о несчастных загипнотизированных и тероризированных немецкими и еврейскими шпионами студентах, устраивающих демонстрации скриками „долой войну", о чем с большим аппетитом печатается в австрийских, немецких и мазепинских газетах.

Если детский, или напротив, преклонный возраст, женский пол, люди болезненные, лица священнаго чина и, наконец, люди, несущия какия-нибудь специальныя государственные обязанности, освобождаются от деятельнаго участия в сражениях, то oт посильной помощи родным воинам и военному делу не может освободить гражданина никакое звание, ни пол, ни возраст. Не говоря уже о нравственной связи с родиной и армией, всякий должен помнить, что своею безопасностью и благополучием он обязан тем безчисленным смертям и болезням, которым за него подвергаются родные воины. Им сладко умирать за отечество, когда они знают, что весь народ, все население словом и делом рады помогать им. Напротив, несочувствие взбунтованной интеллигенции и еврейской печати было одной из главных причин ослабления наших воинов во время Японскаго похода: стоить ли умирать за отечество, сыны которого сами его ненавидят и разрушаютъ? - Такое пагубное влияние революционных вспышек на дух армии отлично понимают наши враги, и поэтому тратят большие деньги, чтобы вызвать студентов на революционные демонстрации.

Меня особенно возмущает, когда протесты против всякой войны и против полиции раздаются со стороны людей, которые ни одного дня не могут прожить без охраны той и другой. Так, Лев Толстой, проповедывавший непротивление и уничтожение всякаго государственнаго строя, когда в 1905 году дело дошло до практическаго отрицания права собственности, принужден был, не довольствуясь общегосударственной охраной, устраивать целый отряд собственных вооруженных объездчиков и силою разгонять лесных хищников.

„Не ожидал я от служителя Божия похвал войне", пишет мне ,,христианин" толстовскаго направления. Будут толстовцы отзываться в таком же неискренном духе и об этой печатной статье. Но пусть они загвоздят себе на лбу, что я войну не хвалю, не оправдываю, но считаю меньшим злом, чем уклонение от нее царей, правительства народов и отдельных граждан при таком положении вещей, какое было два года тому назад.

„Но ведь Христос велел любить всех людей без различия вер и народностей", так начинают опять ссылаться на слова Божии, в которые сами не верят, наши пацифисты. Не имея возможности более возражать против разумных доводовь о неизбежности войн, не рискуя более приводить определенных мыслей из Евангелия, они теперь ссылаются на общий дух его: „Христос велел любить врагов, ведь Он сказалъ: несть еллин, ни иудей"... Продолжить этого изречения они уже не могут, ибо, зная твердо много куплетов из Беранже, они не в состоянии привести ни одного выражения из Слова Божия, и в частности, это изречение они совершенно напрасно приводили против еврейских погромов. Против погромов говорили, писали, печатали и мы, но, во-первых, не приписывали Христу слов Апостола Павла, а, во-вторых, и нашим космополитам не советуем искажать смысл священных изречений, но, хотя бы раз в жизни, прочитать их целиком. Апостол пишет вступившим в Церковь Христову, чтобы они облеклись в ней в новаго человека, совлекшись ветхаго, ибо здесь „нет ни эллина ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободнаго: но все и во всем Христос (Колос. 3, 11). Как видите, речь идет не о разных верах, а только о православных христианах, т. е. сынах Церкви, которые должны любить друг друга, независимо от народности и сословия.

Впрочем, мы, конечно, далеки от того, чтобы отрицать, подобно некоторым неумеренным патриотам, что Христос велел любить людей всех вер и всех народностей, не исключая и политических врагов, но никто, внимательно читавший Евангелие, не будет искать специального указания на последних в словах Христовых: „Любите врагов ваших", как это делал, весьма недобросовестно, Лев Толстой. Приведенныя слова Христовы касаются врагов личных, чего не хотел принять Лев Толстой, имевший черствую, самолюбивую душу, и посему почитавший любовь к личным врагам невозможной: „любить враговъ"? это невозможно: это была бы прекрасная утопия, но не разумная заповедь - Христос не мог требовать от людей невозможнаго - Я могу не вредить своим врагам, но любить их - это немыслимо'' („Царство Божие внутрь вас есть")-. Из таких соображений автор выводит заключение, что слова Христовы: „любите врагов ваших", касаются только политических, а не личных врагов.- Мы часто останавливались в своих писаниях на этом ложном выводе Толстого, чтобы показать, как жестоко ошибается наша публика, представляя этого писателя учителем Христовой любви, тогда как он прямо ее отрицает, низводя великую заповедь на степень безразличнаго космополитизма.

Какой же подлинный смысл заповеди? Никто не решится спорить против того, что она требует любви к врагам личным, если только дочитает слова Христовы до конца этой главы. ,,А я говорю вамъ: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.. - да будете сынами Отца вашего Небеснаго; ибо Он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особеннаго делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершены, как совершен Отец ваш Небесный'" (Матф. 5; 44-48).

„Но вы же не отрицаете любви к политическим врагам!'' скажет нам читатель. Не отрицаю. „Итак нужно любить нъмцев и турокъ?" Непременно, ответим мы. „Так как же я буду убивать того, кого люблю? ведь большаго зла, чъм отнять жизнь, никто ему не может сделать!'"

Таков взгляд Льва Толстого и всех отрицателей будущей жизни. Конечно, если ея нет, то оценка действий со стороны добра и зла изчезнет: высшим благом является не добродетель, а наслаждение своим существованием без всякой определенной цели. „Если мертвые не воскресают, станем есть и пить, ибо завтра умрем" (1 Кор. 15. 32).

Для людей же верующих телесная смерть, своя ли или чужая, не является наибольшим злом, и можно отнимать жизнь, нисколько не ненавидя, но жалея своего противника. В начале сего года, когда я однажды прибыль в Харьковскую саперную казарму для духовной беседы, дежурный офицер показал мне солдата с Георгиевским крестом и сказал: „мы с ним на этих днях прибыли сюда на поправку с позиций; он к концу одной атаки разрубил плечо австрийцу и сейчас же побежал за водой и, принеся ее в своей фуражке, омыл врагу рану, перевязал собственным бельем и на своих плечах отнес его на ближайший медицинский пунктъ''.

Наши солдаты, идя на поле битвы (мы их напутствовали из Харькова за эти два года в числе более 150 000), думали не о том, как они будут убивать, но о том, как они будут умирать. В их глазах воин представляется не самодовольным победителем, а самоотверженным подвижником, полагающим душу свою за Веру, Царя и Отечество.

Да разве можно участвовать в рукопашном бою, не проникаясь зверскою злобою? - Конечно, трудно никогда не подвергнуться злому чувству в такое время, но подобное чувство почти неизбежно и в других, безспорно благородных, и даже святых родах службы и деятельности. Спросите лазаретных докторов и сиделок, фельдшеров и служителей дома умалишенных, далее, школьных учителей и учительниц, надзирателей и воспитателей за мальчиками, наконец, родителей; воспитывающих, своих собственных детей: могли ли они, хотя бы на одну неделю, а то даже и на один день, обойтись без раздражения, а, в некоторых случаях без толчков, ударов и даже порки своих клиентов? Часто это раздражение бывает тем сильнеe, чем горячее их любовь к детям или больным. - Правда, на войне гнев бывает у большинства более сильный, чем в приведенных примерах, но в русском сердце он потухает сейчас же по прекращении рукопашной битвы и заменяется чувством жалости и делами милосердия. При всем том ни Церковь, ни pyсскиe воины не считают самого чувства такого гнева справедливым; на этом основано каноническое правило Василия Великаго, утвержденное Вселенскими соборами. ,,Убиение на брани отцы наши не вменяли за убийство, извиняя, как мнится мне, поборников целомудрия и благочестия. Но может добро было бы советовати, чтобы они, как имеющие нечистыя руки, три года удержалися от приобщения токмо святых таин" (Правило 13).

Чувствую, что толстовцы злорадно рукоплещут, прочитав это правило, и будут корить солдат: „Вы три года не имеете права причащаться"; - но не злорадствуйте, друзья, правило это соблюдалось в то время высокаго благочестия, когда причащения лишались за такие грехи, которых вы и грехом не считаете: за единократное нарушение поста на два года, за грех блуда на 7 лет, за пpeлюбoдеянie на 15 лет, за вытравление плода на 10 лет, за сокрытие своей веры во Христа под страхом пытки на 20 лет, а под страхом насмешек на всю жизнь до смертнаго часа (кто из современной интеллигенции не виновен в последнем грехе?). Хотя все эти епитимии утверждены Вселенскими соборами, но при теперешнем упадке благочестия и трудности бороться с грехом они ослаблены до крайней степени, а епитимия для воинов была упразднена Церковью еще во времена высокаго благочестия, когда усилились войны с магометанами, о чем свидетельствуют древние византийские канонисты, Зонара и Вальсамон; это найдете в примечании к указанному правилу святого Василия в книге Правил Вселенских соборов.

Наконец, мы имеем совершенно ясное учение Церкви об убийстве на войне, изложенное в каноническом послании св. Афанасия Великаго к Аммуну монаху, утвержденном Шестым Вселенским собором. Этими словами Церкви, или точно Святаго Духа, говорящаго ея устами, мы и закончим настоящую статью.

„В различных случаях жизни обретаем различие, бывающее по некоторым обстоятельствам, например: не позволительно убивать; но убивать врагов на брани и законно, и похвалы достойно. Тако великих почестей сподобляются доблестные во брани, и воздвигаются им столпы, возвещающие их превосходныя деяния. Таким образом, одно и то же, смотря по времени, и в некоторых обстоятельствах, не позволительно: а в других обстоятельствах, и благовременно, допускается и позволяется. Такожде рассуждати должно и о телесном совокуплении. Блажен, кто в юности, составя свободную чету, употребляет естество к деторождению. Но аще к любострастию: то блудники и прелюбодеи подвергаются казни, возвещенной апостолам".

Убийство предосудительно, как дело произвола и ненависти, т. е. убийство личное, но убиение врага на войне "допускается и дозволяется''.

1915 г.