Пропаганда мятежа и безверия устремляется в настоящее время не только на войско, но и на военные учебные заведения. При свободе чтения юнкеров военных училищ и несомненной возможности читать атеистические и революционные газеты подросткам-кадетам, тем и другим весьма трудно сохранить в уме те убеждения, которые в прежнее время так дружно усваивало все военное сословие в своих школах. Особенно заманчивым кажется молодому сердцу противопоставление какого-то, правда, весьма неопределенного, «служения народу» той «праздной и порочной жизни», к которой его готовит школа. Брошюры ему представляют офицерскую жизнь, как полицейскую службу «при отжившем строе», как «борьбу с прогрессом через грубое насилие» и т.п. Юноша ищет в своем уме, что доброго и возвышенного найти ему в своей дальнейшей службе не только в военное время, которое наступает редко и ненадолго, но и в обыкновенном строе военного быта и службы; ищет и не находит. Правда, ему прежде многое нравилось, и блестящие парады, и блестящие балы, и товарищеские кутежи, и победы над женским полом, и изящество мундира, и молодечество в осанке, но теперь он ясно понимает, что доброго ничего в этом нет. На службу, на ротное ученье он взирал прежде, как на шипы жизненных роз, да и может ли все это наполнить жизнь, особенно в то время, когда нет войны, и она не предвидится? Правда, у него еще есть дело – обучение солдат, но этим делом большинство пренебрегает, как самым скучным и сдают его унтер-офицерам.

Итак, приходя к полному разочарованию в своих прежних взглядах на жизнь и на собственную деятельность, военный юноша, еще, однако, жалеет отвлечься от своих патриотических и, пожалуй, религиозных убеждений. Если его теперь направить на идейную работу в пределах этих убеждений и в его собственном офицерском звании, если осветить ему последнее в высоко одушевленном свете, то он радостно ухватится за открытый ему путь сознательной и полезной народу жизни и, если не откажется вовсе от прежнего героически-эпикурейского мировоззрения, то начнет все-таки бороться против тщеславного чувственного отношения к жизни и во всяком случае не будет поддаваться революционным призывам.

Дело это неизмеримой важности. Если бы офицерство русское сознало себя защитником Веры, Престола и Отечества не только через стальное оружие, но и посредством оружия духовного, то нам не страшно было бы никакое растлевающее влияние нигилистов. Через руки офицерства проходит весь русский народ, отдаваемый ему в безусловное послушание на четыре-пять лет самого цветущего возраста. Влияние это несравненно сильнее детского школьного воспитания, которое почти вовсе выметается с силой земли и патриархального деревенского быта, так что нередко забывается подростками и самая грамота. Напротив того, - 25-летний молодой человек, возвратясь в деревню грамотным и сознательным гражданином и нередко становясь сейчас же главою семьи, сам оказывает могучее влияние на деревенскую жизнь, даже теперь, когда он вносит в нее многое, несогласное с ее христианским строем, многое барское, немецкое; если же он будет наставлен офицерами в том же православно-народном направлении, которое он принес из деревни, но наставлен уже сознательно, то, конечно, он сейчас же станет в деревне передовым человеком бесспорным авторитетом для всех сельчан.

Повторяем, это дело самой высокой важности: идет речь о возрождении всего русского народа, всей России, чрез то общество военных деятелей, которое теперь само ищет новых устоев для своей деятельности, для своего отношения к жизни.

Что же нужно ввести в обучение и воспитание военного юношества? Ответить на это должна комиссия из военных ученых с участием духовных лиц и профессоров-патриотов. Но общие начала должно, по нашему крайнему разумению, наметить следующие. Прежде всего, должно ввести дополнения и изменения в самый воинский устав, который у солдат называется «словесностью». Назначение офицера ложно определяться сверх принятых уже понятий так: в мирное время офицер есть воспитатель молодого поколения, проходящего воинскую повинность, в православно-народном духе, дабы возвратить его семье и обществу сознательным христианином, русским патриотом и верноподданным, могущим не только сознательно противостать растлевающему влиянию отрицательной веры и врагов отечества, но и утвердить в правильных мыслях своих родных и близких. Как член общества, офицер должен явиться оплотом и защитником здравых патриотических и христианских понятий и таким образом не только силой оружия отстаивать государственные границы отечества от неприятеля, но и силою убеждения и примера отстаивать те внутренние основы веры и русского быта, которые составляют внутреннее сокровище русского духа.

Согласно с таким определением долга офицера, следует расположить его подготовительное образование и воспитание. В настоящее время еще, слава Богу, в учебники военных корпусов и училищ не прошли ни дарвинщина, ни марксизм, но мало в них и чисто русского направления. Строй понятий военной науки остался приблизительно тот, какой господствовал в школе гражданской, пока она была сословно-дворянской. В политическом отношении он был благонамеренный, но создался эпохой «Священного Союза» и был чисто западнический. Россия в ее до-петровском периоде рассматривалась, как бездонная пропасть невежества и тьмы. Просветителем ее признавался Петр I и Европа; вероисповедания западные признавались равноценными с православием, различающимся от него только по обрядам; принципы морали – честность, храбрость и только. Затем глубоко противоречивые Евангелию понятия о чести, о благородной гордости (существует только бесовская гордость), о мести и т.п. Прибавьте к этому взгляд на народ и на солдат чисто крепостнический, и вы поймете, почему только наиболее самостоятельные глубокие натуры в нашем офицерстве не губят свою молодость в вине и в праздных и даже порочных развлечениях. Должно совершенно переработать их учебники и учебные пособия в таком направлении, чтобы офицеры привыкли любить и уважать Россию, русского крестьянина, а с ними русского солдата.

Должно: 1) преподавать русскую историю по Павлову, по К. Аксакову, Хомякову, Кояловичу и их последователям; 2) должно ввести преподавание новейшей литературы, поставив в центре ее Достоевского и взяв за руководство труды Ор. Миллера и Н.Н. Страхова; 3) должно составить и ввести курс отечествоведения, но не в марксистском духе, а содержания этнически-бытового, разъясняя, как наш народный быт выработался в форме почти монастырского уклада; 4) должно расширить преподавание Закона Божия, введя, как особый курс, изучение Священного Писания, хотя бы Нового Завета, затем курс апологетики, а церковную историю преподавать в том морально-этическом духе, как она изложена в издании К.П. Победоносцева. Наше воинство защищает Православную Веру не только как известную систему догматов, но как ту сумму добра и подвигов, которые составляют собою содержание истории Православной Церкви; описание событий должно дополнять описанием святынь и священных обычаев, оставшихся в качестве их памятников не только на Руси, но и на православном Востоке, с которым также необходимо знакомить воспитателей русского солдата по трудам Муравьева, Норова, святогорца Никодима и друг.

Проникнувшись теми славянофильскими взглядами, офицер усвоит себе самое высокое благоговение к своему высокому долгу, как учителя солдат.

Он не будет смотреть на них, как на чумазых рабов своих прихотей, но как на дорогих учеников, - жизнь для которых есть задача его жизни, и для которых трудиться есть лучшее наслаждение, чем прожить молодость на вине, картах и блудных женщинах.

Но возможно ли так переродить кадет и юнкеров, прежних героев веселой жизни? Возможнее, чем всякую иную среду. Как во всех русских сердцах, так особенно в сердце военного юношества, под золою ложных понятий и грубочувственных стремлений лежит та же жажда высоких подвигов и светлой поэзии.

Ведь почти все наши лучшие поэты были офицерами, и это потому, что при всех недостатках военное юношество менее забито одностороннею схоластической зубрежкой, больше знает природу и ближе стоит к народной, хотя бы и солдатской жизни.

Его портит не столько собственная порочность, сколько ошибочная постановка воспитания и образования, совершенно оторванная от нашей истории и религии и приноровленная к истории и религии чуждой нам Западной Европы и частнее Пруссии.

Теперь прусскому строю нашей армии пришел конец. Если сумеют военные педагоги заменить его строем русским православным, то они сделают для нашего воинства и для России больше, чем сделал Суворов, даже больше князя Пожарского; те обеспечили ее современное состояние, а эти упрочили бы надолго ее будущее, не только в смысле ее целости и политической силы, но и в смысле ее нравственной чистоты и мощного возрастания в вере, разуме и добродетели.

"ВЕРНОСТЬ"