В какой-то газете по поводу какого-то нашего выражения, истолкованного в смысле порицания кого-то из правительственных лиц, было выражено удивление; как это нам спускают подобные дерзости, как это мы сами позволяем себе подобные дерзости, желая состоять на счету благонамеренных.

Нам уже не в первый раз приходится слышать подобные рассуждения, и не худо раз навсегда объясниться по этому предмету.

Наши воздушные партии, либералы и консерваторы, консерваторы и либералы, хлопочут о "правовом порядке", как они выражаются на своем жаргоне, и желают наделить нас, русских подданных, политическими правами. Не напрасна ли их забота? Мы, русские подданные, уже обладаем тем, что они обещают даровать нам; у нас есть даже нечто большее. Они хотят даровать нам политические права, но у нас есть политические обязанности, а это больше. В обязанностях уже заключаются права, обязанности неотлучно сопровождаются правами. Что нам в обязанность поставлено, на то нам, конечно, и право дано. Но если за обязанностью само собой следует право, то не всегда обязанность поспевает за правом, когда оно выдвигается вперед. Право, не прикрытое обязанностью, уносится налегке далеко вперед, оставляя позади себя багаж обязанностей. Напрасно нам сулят конституцию; мы уже имеем ее в нашей государственной присяге, которая обязывает всякого русского подданного радеть о пользах государя и государства. Мы обязаны свято заботиться об этих пользах в пределах возможности предотвращать всякий вред, который может угрожать им. Кто этого не делает, тот в силу нашего "правового порядка" будет изменник и преступник. А если каждый из нас обязан служить таким образом престолу и отечеству, то каждый, конечно, имеет и право исполнять эту обязанность.

Если караульный заснул, мы вправе разбудить его; если он сам ворует то, что обязан стеречь, мы вправе закричать и позвать кого следует. Мы вправе это сделать, потому что обязаны.

Мы обязаны чтить власть. Власть от Бога, учит нас церковь. Мы обязаны чтить власть не только за страх, но и за совесть. Нас, православных людей, обязывает к тому не только гражданская, но и религиозная совесть. Но чем священнее для нас это начало, тем должно быть чувствительнее всякое небрежение о нем, а еще более измена ему со стороны лиц, призванных охранять его, блюсти его честь и пользу, исполнять его службы. У нас есть общественное слово, есть печать, которой дозволено касаться предметов государственного интереса. Странно было бы, если бы эта сфера оставалась вне действия той конституции, которую мы, русские подданные, имеем в нашей государственной присяге. Люди, имеющие право общественного слова, обязаны не менее других радеть о пользах государя и государства и предупреждать всякий ущерб и вред им; только эта обязанность и дает смысл дарованному печати праву касаться политических предметов. Не считать же, в самом деле, печать "священным убежищем" для политических негодяев!

Но служить в печати государству - дело нелегкое. Как раз столкнешься с интересами, которые пользуются привилегиями власти, но не всегда правдиво и честно к ней относятся, не всегда служат ей должным образом, не всегда бывают способны понимать и исполнять ее требования и нередко вредят ее делу, вместо того чтобы служить ему. Если общественное слово видит это, то оно обязано сказать; оно изменит своему долгу, оно поступит нечестно, оно поступит подло, если не скажет.

Мы говорим вообще, ни на кого, ни на что не указывая; мы хотим только пояснить принцип, о котором зашла речь. Только при помощи ясного понятия можно правильно судить о том или другом случае, вызывающем нашу оценку. Мы хотим только пояснить, что гражданское и патриотическое чувство, полная преданность Государю и государству, полная готовность сослужить правительству в его службе могут сталкиваться с действиями и направлениями лиц, которые приходят и уходят, сменяясь на чреде власти, и могут своими ошибками, своей неспособностью или недобросовестностью оставлять за собою пагубные последствия.

Разве мы могли бы дожить до ужасной катастрофы прошлого года, разве могли бы мы очутиться в нашем нынешнем положении, если бы не целый ряд правительственных ошибок, которых нельзя не видеть теперь, когда они совершились, но которых последствия можно было предвидеть? Общественное слово в свое время и предсказывало их, раскрывая ошибки и обличая обманы. Оно по возможности исполняло свой долг, но ему нелегко обходилось это. Говоря и действуя в интересах правительства, мы тут-то именно и сталкивались с лицами, которые по долгу беспристрастия старались соблюдать нейтралитет между правдой и ложью и по доброте сердца не только служили государю и государству, но и тщились снискать любовь в неприятельском лагере. Шаг за шагом русская политика переходила на тот путь, куда влекла ее таинственная крамола. Вместо того чтобы подавить ее в начале, устранив причины, которые дали ей ход и ей способствуют, принятая система действий, напротив, создавала условия, все более и более благоприятные для ее развития, и под предлогом умиротворения врагов сдавала им лучшие позиции и усиливала их, ожесточая. Из ничтожных элементов вырос призрак могущества, не имеющий никакой реальности и обязанный своим развитием только сближению с властями или сближением с ним властей. Мог ли этот призрак не приобрести обаятельную силу, когда его замыслы переходили в правительственную программу?

Скажем в виде предположения - предположения нелепого, но пригодного в настоящем случае, так как своей несообразностью оно резче выставит вопрос, о котором мы ведем речь. Вообразим себе, что в настоящую минуту, при теперешнем положении дел и настроении умов, кто-либо из влиятельных лиц возымел бы мысль под каким бы то ни было предлогом созвать то, что эвфемически называется "земским собором", якобы для поддержания власти в ее борьбе с крамолой. Не была ли бы такая мысль, даже негласно в сферах власти сказанная, торжеством крамолы? Что могло бы сделать сборище людей деморализованных и смущенных, собранных вокруг правительства, которое будто бы само собой держаться не может, как лживо уверяют его противники и малодушно повторяют за ними их потворщики и пособники? Какую помощь мог бы оказать этот сброд людей правительству, пока оно не станет твердо на свои здоровые ноги, не рассеет призрак крамолы и не освободится от фальшивого мнения о своем бессилии?

Когда известного преступника Нечаева, по произнесении над ним приговора, выводили жандармы из залы судебного заседания, он кричал неистово: "Земский собор, земский собор!" Того же требовал и Желябов. Спрашивается, кто в своем смысле оказался бы вернее своему делу - Нечаевы и Желябовы или те фантастические, предполагаемые нами блюстители государственных интересов, которые тоже крикнули бы: "Земский собор"?

Если наше правительство кому-либо кажется слабым, не способным действовать, нуждающимся в сборе людей, которые сами не знали бы, зачем они призваны, то не следует ли искать причины этой слабости не в действительных условиях правительственной власти, которые остаются невредимы и целы, а в неспособности ее случайных органов?

--------------------------------------------------------------------------------

Впервые статья была опубликована в газете "Московские ведомости" № 130 за 1882 г.