Представление о митр. Онисифоре можно получить, ознакомившись с грамотой, отправленной ему в 1588 г. с сейма Галицкими дворянами. Приводим выдержку из нее: «Во время вашего пастырства вдоволь всякого зла в законе нашем сталось, насилия святыни, замыканье Св. Таин, запечатание церквей святых, запрещение звонить, выволакивание от престола из церквей Божиих попов, как злодеев, запрещение мирским людям молиться в церквах: таких насилий не делается и под поганскими царями, и все это делается в пастырстве вашей милости. Но этого мало: рубить кресты святые, захватывают колокола в замок, отдают их в распоряжение жидам; а ваша милость листы свои открытые против церкви Божией жидам на помогу даешь. Из церквей делают костелы иезуитские; имения, церкви Божией данные, теперь к костелам привернуты. В монастырях честных, вместо игуменов и братии игумены с женами и детьми живут, церквами святыми владеют; из больших крестов маленькие делают; что было дано к Божией чести и хвале, из того святотатство сделано: из вещей церковных делают себе пояса, ложки и сосуды, из риз саяны, из епитрахилей брамы. Но что еще хуже: ваша милость поставляешь один епископов без свидетелей и без нас, братьи своей, что и правила запрещают, вследствие чего негодные люди становятся епископами и на столицах с женами своими живут без всякого стыда и детей родят. И других, и других бед великих и нестроения множество!..»

Патриарх Иеремия отстранил Онисифора и, по представлению мирян, поставил в митрополиты архимандрита Вознесенского минского монастыря Михаила Рагозу. При посвящении Михаила патриарх, обращаясь к знати, сказал: «Если он достоин, то по вашему глаголу буди достоин, если же не достоин, а вы его достойным выставляете, то я чист, вы узрите». Соловьев поясняет: «Из этих слов ясно видно все значение мирских людей при избрании Рагозы, причем патриарх выделил совершенно свою волю, мирские люди представили ему незначительного, ему вовсе неизвестного архимандрита, и патриарх уступил их желанию, снявши с себя всю ответственность. Вглядываясь внимательнее в характер и поведение Рагозы, можно понять, почему выбор мирских людей пал на него: в новом митрополите киевские люди искали именно такого пастыря, который не был бы похож на тогдашних западнорусских епископов, непохожих вообще на епископов. Михаил был человек благочестивый, скромный, сравнительно безукоризненной нравственности, далекий от дел насилия; но, к сожалению, с этими достоинствами честного человека, монаха и епископа, Михаил не соединил других достоинств, необходимых для Западно-Русской Церкви в то бурное время: не соединил твердости и энергии, был слаб, боязлив, вследствие чего должен был играть такую жалкую, двоедушную роль во время дела об унии».

В это время особенно выдвигается луцкий епископ Кирилл Терлецкий. До принятия духовного сана, он занимался в судебных учреждениях. Приобретенный им тогда опыт использовался им впоследствии. В 1572 г. он принял постриг и через некоторое время поставлен епископом туровским и пинским. Затем он добился назначения на луцкую кафедру, самую богатую в западной Руси. Проявились его корыстолюбие и безнравственный образ жизни. Чистович приводит отзыв о нем современников: «Кирилл бо лукав аки бес». Некоторое время он пользовался поддержкой кн. К.К. Острожского, потом изменившего свое к нему отношение. Сумел Кирилл расположить к себе патр. Иеремию, посвятившего его в сан экзарха и подчинившего ему, как своему наместнику, всех прочих епископов. Этим нанесены были обиды митр. Михаилу и другим епископам. Назначение это принесло только вред. Непонятно для чего патриарх присвоил владимирскому епископу звание прототрония или первопрестольника, т.е. старейшего пред прочими епископами после митрополита, тогда как до этого старшими после последнего считались епископы полоцкие.

Чистович пишет: «Патриарх пробыл в литовской митрополии до половины ноября 1589 г. Все это время пребывания его здесь наполнено интригами одних епископов против других, и патриарх соглашал их тем, что раздавал им титулы и отличия, внося этим новые поводы к распрям между ними. Но замечательно, что патриарх, принявший два раза гостеприимство у иноверца Замойского, как будто не показал никакого внимания к православной знаменитости края – князю Острожскому. По крайней мере, не видно по памятникам, чтобы они даже виделись в бытность патриарха в литовской митрополии. Со стороны патриарха это был один из многих неверных шагов, которые имели вредные последствия».

По указанию патр. Иеремии митр. Михаил созвал в 1590 г. в Бресте-литовском собор для пресечения нестроений и беспорядков в Церкви. Собор выразил желание, навести порядок. Одобрено было учреждение братств, школ, типографий, госпиталей. Говорилось о поднятии церковного учительства. Постановлено было принести королю жалобы на обиды и притеснения православным от католических панов и чиновников. Вынесенные на нем решения не устранили беспорядков. Все более обострялась во Львове борьба еп. Гедеона Балабана с братством, поддерживаемом патриархом, грозившим владыке лишением кафедры и сана. Большие неприятности от властей испытывал еп. Кирилл Терлецкий. Староста луцкий, Александр Семашко, сделавшийся из православных католиком, наложил подать на соборную церковь, в Страстную субботу и в Светлое Воскресение не допускал в ней богослужений, «между тем как пьяный Семашко в притворах соборной церкви», пишет Соловьев, «заводил танцы и игры, и приказал гайдукам своим стрелять в купол и в крест церковный». Такое бесправие подтолкнуло Терлецкого, искавшего, к тому же, выгод и положения, использовать средство, давно указанное иезуитами – унию.

В 1591 г. снова был созван собор в Бресте. Вскоре по открытию его еп. Кирилл, игравший главную роль, представил королю грамоту от 24 июня, подписанную еще епископами: Гедеоном, пинским Леонтием и холмским Дионисием, о готовности их принять унию. Сигизмунд III, в ответ на это заявление, написал 18 марта 1592 г. «привилей королевский», обещая за себя и за своих преемников полную целость богослужений и разные льготы и вольности всякому, кто принял бы унию. Сначала дело это оставалось в тайне.

Вскоре выдвигается Ипатий Поцей, или Потей. В миру Адам, он вырос в русской православной семье. Образование было им получено в кальвинской школе князя Радзивилла, потом в краковской академии. Он сделался кальвинистом, но потом крайности литовских антитринитариев побудили его в 1574 г. стать снова православным. Он занял должность королевского секретаря и женился на дочери православного волынского князя Головни-Острожецкого. В 1589 г. он был назначен на видную должность каштеляна брестского. В качестве такового он присутствовал на соборе 1590 г. Он заслужил расположение кн. К.К. Острожского, приходясь ему родственником. Похвальный отзыв о нем дало патр. Иеремии львовское братство. Постепенно, под влиянием иезуитов, он начал склоняться к унии. В 1594 г. он овдовел, принял монашество и назначен был епископом владимирским и брестским.

Несколько успешно шла работа иезуитов, показывает обращение кн. К.К. Острожского к Поцею. 21 июня 1593 г. он, упоминая о своих беседах с «легатом папы Римского, Поссевином», высказывал намерение, направляясь в страны, «недалеко от которых живет папа», хлопотать там «о соединении церквей, если бы было на то произволение Божие». Поцею же он советовал, по согласии с прочими иерархами, отправиться «к великому князю московскому» для ознакомления его и духовенства о том, «какое гонение, преследование, поругание и уничижение народ здешний Русский в порядках, канонах и церемониях церковных терпит; просит их, как единоверцев, стараться о том, чтобы больше Церковь Христова такой смуты, а народ Русский такого гонения и ослабления не терпели». Далее Острожский писал: «Усердно прошу вашу милость, как ласкового господина и приятеля, особенно же теплого тщателя в любви веры Христовой, стараться изо всех сил на соборе, чтобы положить начало если не соединению, то, по крайней мере, улучшению жизни народной». При этом письме князь приложил и собственноручные статьи, на которых он желал бы унии. Главные из них гласили: «1) Оставаться нам вполне при всех обрядах, какие Церковь Восточная держит. 2) Чтобы паны Римляне церквей наших и имуществ на свои костелы не брали.. 4) Чтобы духовенство наше в таком же почете было, как их; чтобы митрополиты и владыки в раде и на сеймиках место имели, хотя и не все. 5) Нужно переслаться с патриархами, чтоб и они склонились к унии, чтоб нам единым сердцем и едиными устами Господа Бога хвалить. Нужно послать к Московскому и к Волохам, чтобы согласиться с ними вместе на унию; всего лучше, по моему мнению, в Москву послать отца епископа Владимирского, а к Волохам - Львовского..»

Соловьев, приводя эти данные, пишет: «Практический смысл, Потея и Терлецкого должен был внушить им, что требования князя неисполнимы; что Церковь Восточная Греческая и Восточно Русская, или Московская, не признают папу главою своею, а без этого уния невозможна; что по-пустому, следовательно, будет ехать и в Москву и к Волохам; что дело не может решиться путем сборов, но только решительным шагом со стороны нескольких влиятельных лиц, которые своим примером могут увлечь народ, наскучивший тяжелым положением Церкви».

Первым начал действовать Терлецкий. Он 21 мая 1594 г. явился в уряд Луцкий и представил письменное заявление, что соединение с Римом состоялось, и что король отправляет его и Поцея в Рим засвидетельствовать пред папой о покорности ему русских епископов. 2 дек. в Бресте составлен был, как-бы от лица всей церкви, акт о принятии унии. Подписали его Терлецкий и Поцей. Митрополит колебался. Терлецкому удалось собрать в г. Сокол епископов – львовского, перемышльского и холмского и получить их согласие на унию. Гедеон созвал 28 янв. 1595 г. собор во Львове, на котором духовенство львовской и других епархий и даже греческие епископы и архимандриты, бывшие на соборе, подписали унию. Наконец на нее согласился и митрополит, прося Терлецкого держать имя его в тайне. Терлецкий сперва один, а потом вместе с Поцеем, отправились к королю в Краков (Чистович).

Митрополит Михаил хитрил, стараясь до последней крайности, не выявлять себя полностью. 1 янв. 1595 г. он писал ревнителю православия, члену Виленского братства Федору Скумину-Тышкевичу, воеводе новгородскому о попытках епископов привлечь его к унии, прося прислать ему свое мнение. «… Я же сам собою до этого дела и не думаю приступать, боясь для Церкви нашей подступу и прелести». Наибольшую решительность проявил Терлецкий. Он съездил к королю и привез от него грамату от 18 февр. На имя Поцея. Сигизмунд выражал удовольствие по поводу желания соединиться с римской церковью и советовал поскорее приводить к концу это дело. Скумин, с которым продолжал переписываться митр. Михаил, мягко, но определенно высказал ему свое не сочувствие. Решительным было выступление кн. Константина Острожского, узнавшего из письма Поцея от 16 июня о намеченном подчинении папе. 24 июня он обратился к православным с грозным для епископов посланием. Он писал, что «теперь злохитрыми кознями вселукавого дьявола самые главные истинной веры нашей начальники, славою света сего, прельстившись и тьмою сластолюбия помрачившись, мнимые пастыри наши, митрополит с епископами, в волков претворившись, Святой Восточной Церкви отвергшись, святейших патриархов, пастырей и учителей наших вселенских отступили, к западным приложились, только еще кожею лицемерия своего, как овчиною, закрывая в себе внутреннего волка, не открываются, тайно согласившись, друг с другом окаянные, как христопродавец Иуда с Жидами, умыслили всех благочестивых с собою в погибель вринуть, как самые пагубные и скрытые писании их объявляют… Вместо того, чтоб быть светом миру, они сделались тьмою и соблазном для всех. Если Татары, Жиды, Армяне и другие в нашем государстве хранят свою веру нерушимо, то не с большим ли правом должны сохранить свою веру мы, истинные христиане, если только все будем в соединении и заодно стоять будем? А я, как до сих пор служил Восточной Церкви трудом и имением своим в размножении священных книг и в прочих благочестивых вещих, так и до конца всеми моими силами на пользу братий моих служить обещаю».

Неожиданным оказалось выступление владыки львовского. Чистович пишет: «В то время, когда эти два отщепенца (Терлецкий и Поцей) так настойчиво вели дело унии, в расположении Гедеона произошла важная и решительная перемена. Были-ль поводом к этому его честолюбие и независимость характера, или побуждение более высокого порядка, но он отделился от вожаков унии, и это имело громадные последствия для православной церкви, примиряющие с его памятью. Как только он стал на этот путь, то первою заботою его было примириться с братством. К чести его, он первый подал руку, и соглашение состоялось при содействии князя Острожского». Он внес 1 июля в городские книги протест против унии и заявил, что Терлецкий предательски воспользовался бланкетами, которые он, вместе с другими епископами, дал для внесения жалобы к королю на претерпеваемые ими притеснения, а тот написал на этих бланках постановления, противные вере, правам и вольностям русских людей.

Против унии выступило львовское братство, его поддержало виленское. Учитель братской школы Стефан Зизаний, перешедший из Львова в Вильну, изобличал епископов-предателей и унию. Летописец писал: «Великую войну вел с Римлянами Зизаний не только на ратушах и при рынке по дорогам, но и посредине церкви святой». Виленские жители считали единственным выходом созыв православного собора, на котором миряне съехались бы с епископами. Они просили кн. Острожского возбудить ходатайство об этом перед королем. Последний же отдал пограничным старостам приказ не пропускать в Литву патриарших послов. В тот же день – 28 июня 1595 г. – Сигизмунд написал к кн. Острожскому, увещевая его не препятствовать делу унии, колеблющемуся же митрополиту Михаилу послал похвальную поощрительную грамату, убеждая его не оглядываться ни на что, не опасаясь угроз ни от кого, и доводить до конца свое предприятие. Вслед затем король выдал грамату, в которой обеспечивал митрополита и епископов униатов от проклятий патриаршеских и утверждал за ними те права, которые имело и латинское духовенство. Обещал король выдать универсалы и мандаты против всех, кто будет противиться унии.

Лукавил Поцей, просивший 23 авг. Кн. Острожского уговорить короля послать их в Рим только после собора. Отрицался от намерения поддаться римской церкви митр. Михаил, писавший об этом 19 авг. Скумину. Митрополит еще 1 сент. объявлял в окружном послании духовенству, что не мыслил и не хочет мыслить об отступлении от своего исповедания, о презрении рукоположения патриаршего. Он писал: «Стойте твердо при своей Восточной Церкви, не позволяйте себе колебаться как тростинка ветром бурливым, а я обещаю при ваших милостях до смерти своей стоять». Сигизмунд же 24 сент. объявил всенародно о соединении Церкви Восточной с Западною и выразил желание, чтобы все, отвергавшие прежде унию, последовали за своими пастырями. Объявил он и об отправлении русских епископов в Рим.

Соловьев пишет: «Эти епископы, Терлецкиц и Поцей, выехали из Кракова в конце сентября и приехали в Рим в ноябре. На третий день они приняты были папой Климентом VIII в частной аудиенции, и подали письмо от короля и некоторых сенаторов. «Папа – так писали они сами – принял нас, как ласковый отец деток своих, с несказанной любовью и милостию. Мы живем недалеко от замка его святости, во дворце, искусно украшенном обоями и снабженном всем нужным. Съестные припасы отпускаются нам, по милости папы, в изобилии; мы жили шесть недель в Риме, но его святость все еще не хотел дать нам торжественной аудиенции, говоря: «Отдохните хорошенько после дороги». Наконец, вследствие наших настоятельных просьб, нам назначена была аудиенция 23 декабря, в большой зале, называемой Константиновой, в которой папа принимает наивысших духовных особ. Здесь его святость изволил заседать во всем своем святительском маестате и при нем весь сенат, кардиналы, арцибискупы и бискупы; особо сидели послы Французского короля и других государей; по обеим сторонам залы сидели высшие сановники, сенаторы и великое множество панов духовных, князей римских и шляхты. Когда мы были введены в это собрание, то поцеловав ноги его святости, отдали епископскую грамату». Папа, по прочтении ему перевода граматы, изъявил благодарность за воссоединение и, по словам Поцея, «обещал нам сохранить все наши церковные обряды неприкосновенными и утвердить их на веки».

21 января 1596 г. папа утвердил особую «конституцию», которая гласила: «Мы, настоящим нашим постановлением принимаем досточтимых братьев, Михаила архиепископа-митрополита и проч. Епископов русских со всем их клиром и народом русским, живущим во владениях польского короля, в лоно католической церкви, как наших членов во Христе. И во свидетельство такой любви к ним, по апостольскому благоволению, дозволяем им и разрешаем все священные обряды и церемонии, какие употребляют они при совершении божественных служб и святейшей литургии, также при совершении прочих таинств и других священнодействий, если только эти обряды не противоречат истине и учению католической веры и не препятствуют общению с римской церковью, - позволяем и разрешаем, несмотря ни на какие другие противоположные постановления и распоряжения апостольского престола"»

А.В. Карташев, приводя этот документ в труде своем «Очерки по истории Русской Церкви», отмечает, что из подчеркнутых мест этого и других документов, относящихся к тогдашнему признанию папской власти, прибывшими в Рим православными иерархами вытекает обязательство их подчиниться доктринальной чистке и в догматической и в обрядовой областях. «Вопрос лишь в тактике, наступит ли чистка резко вызывающе, или будет отсрочена. Делегаты русского епископата подчинились этой программе принципиальной латинизации вопреки обещаниям и обязательствам пред своими наивными собратьями епископами, оставшимися на местах».

Далее Карташев пишет: «Таким образом, путь секретов и обмана народа доведен был до конца. Тайные делегаты тайной унии тайно от всех приняли не только Флорентийскую унию, но и Тридентскую веру, т.е. полную римо-католическую веру. Принципиально изменили своей вере, перешли догматически в латинство. У себя в Литве пропагандно вдалбливалось в сознание народа, что вся старая вера и все обряды сохранены полностью и лишь добавлено к ним одно признание главенства папы. Так унию в субъективной несознательности и приняли первые и последующие поколения народа, обращенного в униатов. Надо поставить в заслугу нашему историку, митр. Макарию, что он извлек из архивных материалов и привел в систему ту связь событий, которая для любого беспристрастного читателя вскрывает во всем этом процессе удавшееся в довольно широком размере вовлечение народной массы в процесс романизации и латинизации – «.

«Но в то время», пишет Соловьев, «как Потей и Терлецкий, целовали ноги у папы и в Риме торжествовали воссоединение Русской Церкви, выбивая медаль с надписью Ruthenis receptis, - в это время виленское белое духовенство писало Скумину: «Так как люди православия греческого уразумели, что митрополит и епископы подкапывают нашу веру и в неволю ее отдают без ведома своих старших и нас меньших, всего духовенства, без ведома нас, наших милостивых панов, и всех православных христиан, сами вчетвером или впятером, все дело делают, то мы, все духовенство Греческого православия, протестовали перед Богом и всем народом христианским, что мы о таком отступлении от своих старших патриархов не мыслили, не знали и не соглашались на него». В начале 1596 года депутаты православного дворянства, получившие указания на провинциальных сеймиках, и кн. Острожский объявили королю, сенату и всему сейму, что не будут признавать власти униатских епископов. 29 мая король издал манифест православным. Сообщив о своем желании «чтобы поданные наши Греческой веры приведены были в первоначальное и древнее единство со вселенскою Римскою Церковью, под послушание одному духовному пастырю», король объявил: «Епископы не привезли из Рима ничего нового и спасению вашему противного, никаких перемен в ваших древних церковных обрядах: все догматы и обряды вашей Православной Церкви сохранены неприкосновенно, согласно с постановлениями Святых Апостольских Соборов и с древним учением Святых Отцов Греческих, которых имена вы славите и праздники празднуете». В том же манифесте Сигизмунд приказывал митрополиту Михаилу созвать собор в Бресте, на котором Поцей и Терлецкий должны были рассказать о своей поездке в Рим. Присутствовать на соборе дозволялось только католикам и православным.

Виленское братство открыто вело борьбу против готовившейся унии. Стефан Зизаний в 1596 г. издал Слово (казанье) Св. Кирилла, патриарха Иерусалимского об антихристе; из этого сочинения выходило, что время антихристово есть время унии. Король велел митрополиту судить братчиков, как нарушителей его воли и изгнать их из Троицкого монастыря. После ответа митр. Михаила об анафематствовании им Стефана Зизания и двух священников, последовало распоряжение Сигизмунда об их аресте. Братчики подали жалобу в виленский трибунальский суд, который признал права православных. Тогда король отнял у Братства свой привилей, изгнав из монастыря Стефана и его сподвижников.

В октябре 1596 г. начался съезд в Брест участников Собора. Наряду с верными православию иерархами, духовенством прибыли дворяне, выбранные на провинциальных сеймиках и мещане, представители магистратов. Прибыли и сторонники унии. Брестские протестанты открыто высказывали свое сочувствие православным.

Главными представителями православных были патриарший экзарх архидиакон Никифор, протосинкель вселенского патриарха, состоявший, во время поездки Иеремии в Москву, местоблюстителем патриаршего престола; протосинкель александрийского патриарха Мелетия Кирилл Лукарис (Лукарь); епископы Гедеон Балабан львовский, Михаил Копыстенский перемышльский, Лука митрополит белгородский из Славонии. Прибыло множество архимандритов и протоиереев. Князь К.К. Острожский с сыном и светская знать были с православными. Церкви Бреста по приказу властей были заперты для православных. Последним 6 октября пришлось собраться в доме протестанта пана Райского. В зале, представлявшем молельню, положены были на аналое крест и Евангелие. Православные предполагали, что они будут приглашены митрополитом на собор.

Митрополит Михаил Рагоза собрался с пятью епископами, признавшими уже унию. Главную роль среди них играли Кирилл и Ипатий. 6 октября они служили в кафедральном Николаевском соборе Бреста и там открыли собор. В Брест прибыли видные католики: три бискупа, иезуит Петр Скарга, светские вельможи – Николай Христоф Радзивил, воевода Троцкий, Лев Сапега, канцлер литовский, и Димитрий Халецкий, подскарбий.

Соловьев так излагает то, что происходило на соборе православных: «После обычных молитв, владыка Львовский, Гедеон Балабан, первый начал речь на Русском языке; иеродиакон Киприян тут же переводил ее на Греческий язык. Гедеон говорил, что он и все собравшиеся хотят стоять и помирать за Восточную веру, и, по их мнению, митрополит со своими владыками поступил незаконно, отрекшись от повиновения патриарху. Положено было послать за митрополитом и униатскими епископами; но те не явились; Рагоза отвечал, что подумает с католическими епископами и потом придет на собор; собор ждал его до вечера – и не дождался. На другой день опять послали звать митрополита с товарищами и получили ответ: «Напрасно нас ждете, - мы к вам не придем». На третий день третье посольство, на которое получен ответ: «Что сделано, то сделано; хорошо ли, дурно ли мы сделали, поддавшись Римской церкви, только теперь уже переделать этого нельзя». Тогда, на вопрос экзарха: когда и как Рагоза с товарищами начал хлопотать об унии, Киево-Печерский архимандрит Никифор Тур отвечал: «Патриарх Иеремия, узнавши о беззакониях Рагозы, отлучил его от Церкви, грозя, если не исправится, конечным низложением; он и задумал отступить и отступил». Обратились к мирским людям, сравнили наказы, данные послам от всех областей, - везде нашли одно требование: не отступать от Восточной Церкви. В это время дали знать, что в том же доме, в небольшой комнате, Скарга истощает свое красноречие, чтобы убедить князя Острожского и сына в правде унии; экзарх Никифор сказал: «Пусть Скарга придет на собор и спорит с людьми учеными; зачем в углу старается убеждать людей в богословии несведущих». Но Скарга не пришел на собор. На четвертый день, 9 октября, выдан был декрет соборный: митрополит и владыки Владимирский, Луцкий, Полоцкий, Холмский и Пинский лишаются архиерейского сана, потому что без ведома своего старшего задумали соединение церквей, которое может быть решено не пятью или десятью владыками, а вселенским собором; потом означенные митрополит и епископы, будучи позваны на собор к ответу, не явились и ответа не дали. В тот же день митрополит с епископами униатами выдал декрет о лишении сана и проклятия епископов и сообщников их, отвергших унию».

Дополним это повествование некоторыми данными. Экзарх Никифор имел письменные полномочия от константинопольского патриарха председательствовать на местных соборах. Вследствие этого он и председательствовал на православном Брестском соборе. Соблюдая каноны, собор трижды приглашал митрополита прибыть на заседание. Первые два посольства к нему состояли из шести лиц, третье из девяти. Заседание 8 окт. прерывалось приходом послов от короля, в составе которых был Скарга. Кн. Острожский с сыном приняли их в отдельной комнате, присутствовали епископы Гедеон и Михаил, и депутаты от духовенства и мирян, по четыре от каждого «коло». Православные выслушали упреки и обвинения, не вступая в споры и заявив, что все будет доложено собору. Снято было собором запрещение, наложенное митрополитом на Стефана Зизания и священников Василия и Герасима.

Униаты последний раз заседали 9 октября. В храме св. Николая епископ полоцкий Герман прочел декларацию унии «всем на вечную память». Затем, вместе с католическими епископами, совершено было богослужение в костеле. Там же было провозглашено отлучение на епископов Гедеона и Михаила, на девять архимандритов, в их числе Никифора Тура, шестнадцать протопопов и на все духовенство, не принявшее унии. К королю обращена было просьба назначить духовных лиц, на места занятые отлученными.

Польские власти стремились арестовать патриарших экзархов. Кириллу Лукарису удалось скрыться. Никифор был схвачен и обвинен в шпионаже в пользу Турции и Москвы. Сенат судил его. Он был заключен в Мариенбургскую крепость, где и скончался, пострадав за веру.

Соловьев подводит итоги происшедшему: «Так совершилась уния, или, лучше сказать, разделение Западно-Русской Церкви – на православную и униатскую. Так как православные, отвергнув унию, прямо поступили против воли правительства, покровительствующего последней, то этим, разумеется, еще более ухудшили положение своей Церкви. Тяжелое положение продолжалось и тогда, когда правительство начало выслушивать жалобы православных и давать постановления в их пользу, ибо, при возбужденном фанатизме, при безнарядье и своевольстве, частные люди, особенно люди сильные, мало обращали внимания на решение правительства; всего более должно было терпеть за православие сельское народонаселение, находившееся во власти панов католиков или, что еще хуже, отступивших от православия. Но это тяжелое положение, борьба с господствующею Церковью, борьба с врагом, сильным не одними материальными средствами, возбудили нравственные силы Западно-Русского народонаселения. Противники действовали пером, писали против православия; православным нужно было защищаться, отвечать им уже и для того, чтобы удержать своих, при решении не отступать от Восточной Церкви; чтоб защищаться успешно и чтоб иметь средства назидать своих и отвратить от себя вражий упрек в недостатке просвещения, надобно было умножать и улучшать школы, поднимать народную нравственность».

Сильный обличительный голос последовал с Афона от инока Иоанна Вишенского. Он ярко и грозно писал о положении в Земле Польской, обличал иерархов-отступников. Князю Острожскому и всем православным христианам он писал: «Потому дьявол против Славянского языка борьбу такую ведет, что язык этот плодоноснейший из всех языков и Богу любимейший, потому что без поганских хитростей и руководств, каковы: грамматика, риторика, диалектика и прочие коварства тщеславные дьявольские, простым прилежным чтением, безо всякого ухищрения к Богу приводит, простоту и смирение зиждет и Духа Святого подъемлет, в злоковарну же душу не внидет премудрость. Латинская злоковарная душа, ослепленная и насыщенная поганскими тщеславными и гордыми догматами, Божия премудрости, разума духовного, смирения, простоты и беззлобия вместить никак не может».

В 1597 г. Скарга издал описание Брестского собора с латинской точки зрения на русском и польском языках. Православные одновременно издали «Эктезис, альбо короткое собрание справ, которые ся деяли на поместном берестейском соборе». В опровержение сочинения Скарги православные напечатали «Апокризис, альбо отповедь на книжки о соборе берестейском», один из замечательнейших памятников в историко-полемической литературе того времени. Автором признается протестант Христофор Бронский, написавший его по поручению кн. Острожского, под псевдонимом Христофора Филалета. В нем, отвергая доводы Скарги, он доказывает право действенного участия мирян в делах Церкви. Иезуиты ответили, изощряясь в грубой брани. Автором их книги, названной «Антиррисис», был грек с о. Корфу, Петр Аркудий, привезенный Поцеем из Рима, как начитанный в церковной письменности. Потом он сделал его архимандритом двух монастырей. По смерти Поцея Петр работал в ватиканской библиотеке. В 1605 г. во Львове издано православным священником, участником собора, обстоятельное изложение подготовки и проведения унии под названием «Перестрога» (предостережение). Автор скрыл свое имя, объяснив так: «кто против вас пишет, и не смеет жаден имени своего в книжках написати, або его не поткала беда, яко Стефана попа, которого в Луцкой реке утоплено, иж против вас стояти обещался и поведался». Патриарх александрийский и константинопольский Мелетий Пигас своими посланиями утверждал православных в стоянии за веру.

Навязанная народу уния явилась великим бедствием и испытанием для православной западнорусской Церкви. Как некогда христиан в языческом Риме, указ фанатичного католика, Сигизмунда, ставил православное население в положение преступников за приверженность к отеческой вере. Его насильно загоняли в чужую веру. Униатские епископы выгоняли православных священников из приходов и ставили на их места униатов. Правительство теснило даже сильного князя Острожского, насчитывая на него недоимки по сборам. У православных отбирали храмы, священники подвергались насилиям, заключались в тюрьмы. Униаты овладели Софиевским собором в Киеве. Печерский монастырь едва отстоял свою самостоятельность силой. Добились этого крепкие архимандриты его, Никифор Тур (+1599) и преемник его Елисей Плетенецкий, поддержанные потом дворянством киевским. Не дались в руки униатов киевские монастыри: Михайловский, Никольский, Кирилловский, Межигорский. Но достигалось это ценой величайших напряжений и опасностей. В городах православных не допускали до городских должностей, стесняли в ремеслах и торговле. Тем хуже жилось им в деревнях, где и раньше, по отзывам иностранцев, паны жили, как в раю, а их хлопы, как в чистилище. Теперь для фанатичного пана открывалась возможность считать чуть ли не богоугодным делом преследование хлопа за «схизму». Такие помещики передавали храмы униатам или отдавали в аренду евреям. И тогда ключи от церкви хранились у такого арендатора, который заинтересован был взимать деньги за всякую церковную службу или требу. И кто не издевался тогда над этою «хлопотскою» верою: и эти арендаторы, и школяры из иезуитских коллегий, во имя ревности громившие православные церкви, часовни и школы, и возвращавшиеся из разоренной ими России сподвижники Сапеги и Лисовского. И защиты искать было не у кого, ибо сила и власть была у упорных врагов Православия.