"Вооруженный  нейтралитет"  был  позой  придуманной для  Мазепы автором
"Истории Русов". Еще большей фантастикой может считаться приписанное  Мазепе
утверждение, будто шведский  и польский короли, по его настоянию, обещали не
разорять  Украины,  а  покровительствовать  ей во  время  своего  нашествия.
Удалось,  якобы,  гетману  добиться  согласия   на   нейтралитет  Украины  в
предстоящей войне и от единоверной православной России.  При заключении мира
Малороссия могла выступить, как самостоятельное государство, каким она  была
до  польского владычества  -  со  своими  князьями,  с  древними  правами  и
привилегиями. По словам "воззвания", великие европейские державы - Франция и
Германия согласны гарантировать такой порядок вещей.
     Самостийнические  историки   видят   в   этом   воззвании  свой   идеал
национальной  независимости.  "История  Русов"  была,  по-видимому,  главной
виновницей   того,  что  с  этим   идеалом  связано  имя   Мазепы  -  самого
непопулярного и самого ненационального из гетманов. Однако, возложив на него
столь важную  историческую миссию  автор "Истории Русов"  вынужден был и всю
личность Мазепы представить в исключительно выгодном свете. Прежде всего, он
рисует его человеком религиозным, богобоязненным, создателем многих церквей.
Мазепа  и в самом деле выстроил их не мало, но по словам Костомарова, дальше
этих внешних знаков благочестия его  религиозная жизнь не  пошла. Во  всяком
случае, не из нее вытекало его поведение после измены, когда он, перебежав к
Карлу,  продолжал,  якобы,  соблюдать  "нейтралитет"  боясь  пролития  крови
единоверцев.  В  прошлом, он этой  крови  не  жалел,  особенно  крови  своих
разоблачителей, таких как Кочубей и Искра, таких как Палей, которого он упек
в  Сибирь,  да и  таких, как  его прежний начальник  и благодетель  - гетман
Самойлович.  Есть  основание думать,  что служа  при  Дорошенко  генеральным
писарем,  он  не чужд  был  работорговли.  По  крайней мере,  кошевой  Серко
перехватил его однажды по  дороге в Константинополь,  куда он вез в  подарок
султану от Дорошенко 14 левобережных казаков.  Подметное письмо, найденное в
Киеве  в 1670 году, прямо  утверждает, что Мазепа людей русских православных
продавал  татарам  и туркам.  "История Русов"  обо  всем  этом,  конечно, не
упоминает. Только уклониться от объяснения хорошо всем известной казни Искры
и  Кочубея, открывших измену  Мазепы,  -  не  сочла  возможным. Но тут  она,
нисколько  не  задумываясь,  приписала  эту казнь не  Мазепе, а царю  Петру.
Гетман, до самой смерти,  остался кротким, добродетельным господином, умирая
сжег  даже ларец, в  котором хранились списки его единомышленников,  дабы не
ввергнуть их в беду. Что никаких  таких списков не могло  существовать, ясно
было не только историкам,  но и современникам. Петр писал Апраксину: "Он  не
токмо с совету всех, но из  пяти  персон сие  зло учинил".  "История Русов",
между  тем,  не  прочь  повернуть дело так, что он  этого зла и не собирался
учинять,  что  переход  его на  сторону  Карла  был  вынужденным по  причине
поведения все  того же  глупого народа  и казаков,  не пожелавших  соблюдать
"нейтралитета" и видеть в шведах своих лучших друзей и освободителей, к чему
призывал поддельный манифест Мазепы.
     Чтобы покончить с темой  Мазепы и  с  ее  трактовкой в "Истории Русов",
приведем выдержку из  Костомарова,  посвятившего  Мазепе,  под  конец  своей
жизни,  обширную  монографию.  Вот  каким  представляется ему  это  божество
самостийников:
     "Гетман  Мазепа,  как  историческая  личность,  не  был  представителем
никакой национальной идеи. Это был эгоист в полном смысле этого слова. Поляк
по  воспитанию  и приемам  жизни, он перешел  в Малороссию и там сделал себе
карьеру, подделываясь к  московским властям  и отнюдь не  останавливаясь  ни
перед какими безнравственными путями. Самое верное определение этой личности
будет сказать,  что это  была  воплощенная  ложь. Он лгал перед  всеми, всех
обманывал - и поляков, и малороссиян, и царя, и Карла, всем готов был делать
зло, как  только  представлялась  ему  возможность получить себе  выгоду или
вывернуться из опасности" {99}.
     Не менее ярко и столь же неверно представлен в "Истории Русов" эпизод с
полковником  Полуботком  -  героем  последней  вспышки  казачьего  путчизма.
Предательство Мазепы поставило перед Петром вопрос  о реформе управления  на
Украине,  которая служила бы гарантией неповторения измен  и бунтов. Получив
наглядный пример шатости старшины и полной преданности простого народа, Петр
решился  на то, на что не могли решиться предыдущие цари  - смелее опираться
на народ и лишить старшину захваченных ею прав бесконтрольного  хозяйничанья
в крае. Первым шагом к  такому преобразованию было учреждение Малороссийской
Коллегии - особого ведомства по управлению Малороссией, созданного в 1722 г.
Состояла  она   из  шести  штаб-офицеров   под  председательством  бригадира
Вельяминова.  Официально, это был  как бы совет при гетмане Скоропадском, но
он  имел  право  надзора за судьями к  приема  жалоб от населения на казачьи
власти, даже  на  верховный войсковой суд  и войсковую  канцелярию. Коллегия
следила за  всей входящей и исходящей  перепиской  канцелярии и осуществляла
наблюдение за финансами.
     В  именном указе по поводу ее учреждения  сказано, что "оная учинена не
для  чего  иного  токмо для того  дабы  малороссийский народ ни от кого, как
неправедными судами, так и от старейшины налогами утесняем не был".
     После измены и бегства Мазепы притеснение мелкого казачества и крестьян
не только не ослабло, но приняло еще большие размеры.  "Полковники  обращали
себе  в подданство  многих  старинных казаков.  Нежинский  полковник в одной
Верклеевской сотне поневолил более 50 человек,  полтавский  полковник Черняк
закабалил  целую  Нехворощенскую  сотню...  переяславского полка березинской
сотни  баба  Алексеиха  Забеловна  Дмитрящиха  больше  70  человек   казаков
поневолила".  Жалобы  и  челобитья   простого  народа  рисуют  знакомую,  по
предыдущей главе, картину беззастенчивого  закабаления: "полковники  казаков
соседей своих  по  маетностям  принуждают  за  дешевую цену  продавать  свои
грунты, мельницы, леса и покосы". По жалобе казаков на нежинского полковника
Журковского,   гетман  Скоропадский   дал  им  универсалы,  ограждавшие   от
дальнейших обид, но когда они с этими универсалами явились к полковнику, тот
обобрал их,  бил, посадил в тюрьму  и  держал до тех пор,  пока они  не дали
письменного обязательства быть у него навеки в подданстве {100}.
     После рассылки  по  всей Украине печатного указа,  объяснявшего  задачи
новой коллегии, старшина почувствовала, что  ее управлению приходит конец, а
когда увидела, что Петр не на шутку начинает выводить на  чистую воду все ее
дела  о неправильно захваченных  землях и несправедливо закрепощенных людях,
она  пришла  в ужас.  Но  ее  ждал  еще  один  удар.  Петр  замыслил  полное
упразднение гетманства. Когда умер Скоропадский,  новые гетманские выборы не
были  назначены.  Царь  велел  исполнять  обязанности гетмана  черниговскому
полковнику Павлу Полуботку, советуясь во всех делах с генеральной  старшиной
и  с Малороссийской  Коллегией. Не подлежит сомнению, что не  умри  Петр так
рано,  Скоропадский вошел бы в  историю, как последний украинский гетман. Но
наступившая  после смерти  императора  реакция и гибель многих его начинаний
вызвали, в числе прочих мероприятий, реставрацию малороссийского гетманства.
В 1727 году, по предложению того же Меньшикова, состоялись гетманские выборы
и булава, лежавшая праздно пять лет, вручена была Данилу  Апостолу - бывшему
мазепинцу, ушедшему к Карлу XII, а потом снова перебежавшему к царю.
     Эпизод с  Полуботком  разыгрался,  согласно "Истории Русов",  на  почве
введения малороссийской коллегией налогов. Сообщается об этих налогах  таким
тоном,  будто они  введены впервые. Автор, видимо, забыл, как он несколькими
десятками страниц ранее  поносил  и проклинал Москву за взимание непосильных
податей  и  поборов  в  Малороссии.  Теперь  оказалось,  что  до  учреждения
Малороссийской  Коллегии, т. е. до 1722 г., никаких таких поборов и не было.
Москва,  действительно, ничего  в свою пользу не получала, но малороссийский
народ платил очень тяжелые подати  в гетманскую казну. В 1722 году, все было
оставлено по-прежнему: финансы Украины, как и прежде, оставались отделенными
от  общероссийских  финансов,  но   произошло  нечто   небывалое   дотоле  -
Малороссийская Коллегия обложила налогом привилегированный слой казачества -
старшину.  Это  и  дало  повод к жалобам на податное  бремя. Вина  Полуботка
заключалась якобы в том, что он вместе со старшиной выступил перед Сенатом с
просьбой  об  избавлении казачьих  чинов  от  обложения.  Сенат,  по  словам
"Истории  Русов", внял  и  освободил, но  Петр,  вернувшись  из  персидского
похода, восстановил налоги,  а самого Полуботка с его приспешниками вызвал в
Петербург.
     Когда они предстали  перед царем и снова просили об избавлении от тягот
и  о возвращении старых привилегий, Петр, по внушению Меньшикова, назвал их,
будто бы,  изменниками  и "повелел  истязать  и  судить  Тайной Канцелярии".
Тайная  Канцелярия,  после  пыток  раскаленным  железом,   осудила  всех  на
пожизненное тюремное  заключение  с конфискацией  всего  имущества.  Услышав
такой приговор, Полуботок,  по словам "Истории Русов",  произнес перед царем
смелую  речь, обличая беззаконность  его  поступка и  несправедливость  кары
постигшей  старшину.  Он  не  только  напомнил царю  о  невыносимых податях,
покорно выплачиваемых  населением, но  о  строительстве  крепостей, о  рытье
каналов  и  осушении  болот,  где  гибнут  тысячи  малороссов  от  голода  и
усталости, напомнил  о  нарушении  царскими  чиновниками стародавних  прав и
обычаев  малороссийских, о ненависти царских фаворитов, безжалостных  врагов
Украины, правящих ею на манер  азиатских  тиранов. "Я знаю, что нас  ожидают
цепи и мрак  тюрьмы,  где  нас  уморят голодом  и  лишениями, по московскому
обычаю, но пока я жив, я скажу тебе всю правду, государь".
     После  столь  эффектной речи дается  мелодраматическое  описание смерти
Полуботка  в  Петропавловской  крепости, куда  к  нему,  якобы,  пришел Петр
Великий,  чтобы  попросить  прощения.  Полуботок не  простил его,  и  умирая
произнес  еще  одну блестящую  речь:  "За  неповинные  страдания мои  и моих
земляков будем  судиться у нелицеприятного  судьи, Бога нашего: скоро станем
перед ним, и он рассудит Петра и Павла".
     Эти  речи Полуботка,  сохраненные  нам  "Историей  Русов", пользовались
необычайным успехом среди фрондирующей казачьей старшины, расходясь по рукам
во множестве  списков. Кроме "Истории Русов" они попали в "Les annales de la
Petite Russie" Бенуа Шерера, вышедшие в Париже в 1788 г. Кроме того, портрет
Полуботка с выгравированной  под  ним  цитатой из его "речи" висел чуть не в
каждом полковничьем  и сотницком доме. По мнению  позднейших исследователей,
изображен  был  на нем  не  Павел,  а  его отец Леонтий  Полуботок,  но  это
нисколько не мешало почитанию черниговского полковника, причисленного к лику
национальных героев.
     Надо ли говорить о  том, что  история  Полуботка, как  все  аналогичные
эпизоды,  изложена "Историей  Русов"  в самом  превратном  виде,  а речи его
сочинены?
     Подложность их давно  не вызывала  сомнений, даже у самостийников. Один
из них, Александр Оглоблин, признал это недавно совершенно открыто {101}.
     При спокойном рассмотрении в  свете документального материала, какой мы
находим у таких  историков, как  С.  М. Соловьев, Н.  И.  Костомаров, А.  М.
Лазаревский  {102}  дело  Полуботка и  самая личность его выступают в совсем
ином  виде. Не  бескорыстный  патриотизм,  а печать  все того  же  казачьего
хищничества лежит на них.
     Конфликт  "местоблюстителя"  гетманских   клейнодов   с  Малороссийской
Коллегией был  вызван  не одним лишь обложением податьми правящого сословия,
но  рассылкой по полкам универсалов,  предоставлявших право  простым казакам
подавать в коллегию жалобы на притеснения со стороны старшины.
     Мы уже видели, как в течение полустолетия старшина ожесточенно боролась
против  такого  права.  Она  старалась  всеми   силами  изолировать  простое
казачество от царской администрации, она хотела быть  его высшим и последним
начальством. А теперь позволено было не  только казакам жаловаться  на своих
полковников и сотников, но и  крестьянам  на помещиков. Крестьяне воспрянули
духом,  стали  вести себя более независимо,  а кое-где и  побили  помещиков.
Жертвой таких расправ  сделался один из казачьих магнатов, известный Забела.
Тогда Полуботок с своими товарищами решился  на открытое нарушение  царского
приказа. А  приказ  запрещал  кому бы то  ни  было  издавать универсалы  без
согласия  Малороссийской  Коллегии.  Превысив власть,  Полуботок,  вкупе  со
старшиной, выпустил универсал, направленный против Малороссийской Коллегии и
требовавший от крестьян повиновения  своим помещикам.  Петр  усмотрел в этом
рецидив старой  казачьей крамолы  и  вызвал Полуботка с  его приближенными в
Петербург  для  объяснения.  Прослышав  об  этом,  стародубские  и  любецкие
поселенцы  послали  туда своих  челобитчиков  с  жалобами  на  старшину  и с
просьбой заменить казачий суд имперским. Полуботок с товарищами объявили это
посольство фальшивым, подстроенным Малороссийской  Коллегией. Петру, видимо,
давно надоело  положение, при котором обо  всяком нестроении  в Малой России
невозможно было  иметь ясного представления. Обнаруживался ли  факт растущей
безлошадности  среди казаков, гетман  объяснял это поставкой подвод проезжим
великороссам,  а сами  казаки  работами,  которыми  утесняют их  полковники;
оказывалось ли, что в некоторых городах ратуши "стали пусты", гетман винил в
этом  генералов и офицеров, расквартированных в данных городах и требовавших
себе  на  кухни  всяких  запасов,  а  жители  доносили,   что  хотя  ратуши,
действительно,  снабжают  войска продовольствием, но для этой  цели с народа
идут поборы  на ратуши, а беда лишь в  том, что поборы значительно превышают
то, что  требуется  для прокорма гарнизонов,  потому  что  "тем  корыстуются
полковники, сотники, атаманы и войты".
     В случае с Полуботком, царь решил добиться более объективной информации
о положении  на Украине, он отправил  туда  Румянцева  -  доверенное лицо, с
целью  опроса  населения.  Полуботок с  товарищами,  крайне  заинтригованные
наказом, данным царскому  посланному, решились  на подкуп подьячих сенатской
канцелярии  с  целью  выведать  содержание секретной  инструкции.  Когда это
удалось, они отправили в нужные  места ходоков, снабженных тоже инструкцией,
предупреждавшей и указывавшей что делать, как отвечать на вопросы Румянцева,
какие  сведения  давать, а  каких не давать.  Посланы  были  распоряжения  о
сожжении  документов. У  самого Полуботка  в  доме,  служанка  Марья  сожгла
какие-то бумаги, а палачу, состоявшему в ведении гетмана, приказано было эту
Марью  убить,  да  и  еще  кое-кого,  чьих  доносов  и  показаний опасались.
Полковникам  и сотникам  приказывалось спешно помириться  с  обиженными  ими
людьми и даже ублажить их  чем  можно.  Сыну Полуботка  Андрею приказывалось
призвать сотника  любецкого и заверить его в  полном удовлетворении, которое
будет  дано людям  его сотни, лишь бы  они, да  и сам сотник,  не жаловались
Румянцеву на Полуботка. Велено  писать  жалобы на россиян, на их бесчинства,
на тяготы от  постоя войск. От своих людей,  находившихся в казачьих отрядах
стоявших при границе на реке Коломаке, удалось добиться  составления петиции
на царское имя  с  жалобами  на  притеснения великорусского  начальства, его
несправедливости  и  незаконные поборы. Все было сделано, чтобы парализовать
работу Румянцева и сбить его планы. Тем не менее, многое ему удалось узнать,
а главное, убедиться в страшном недовольстве народа казачьим режимом. Еще до
получения от него  донесений, Петр узнал о  проделках  Полуботка,  о подкупе
подьячих,  и приказал  учинить следствие. Все бумаги  арестованных попали  в
руки властей, благодаря чему вскрылась  не только картина  их происков, но и
многие беззакония на Украине, которые хотели скрыть.
     Ни  одному из перечисленных выше авторов, просматривавших  исторический
материал, связанный с этим эпизодом, не попадалось сведений о пытках каленым
железом,  да и вообще о каких либо пытках. Не найдено намека и на знаменитые
речи  Полуботка.  Странно   было  бы   и  предполагать,   чтобы  крепостник,
ненавидимый собственным  народом,  мог  морально  торжествовать  над  царем,
державшим   в  руках  многочисленные  свидетельства  народного  недовольства
старшиной и всеобщего требования упразднить ненавистные старшинские порядки.
Судя по сохранившимся известиям  о  том, что Полуботку были показаны все эти
материалы, можно заключить об обратной картине:  не он  укорял царя,  а царь
обличал его самого. Власти располагали документальными данными о его  личных
злоупотреблениях - скупке казацких земель,  незаконном закрепощении во время
управления черниговским полком.
     Сам Полуботок,  не дождавшись конца следствия, умер в  крепости  осенью
1724 года. Единомышленники  его, Савич и Черныш, просидели еще около 2 лет и
освобождены при Екатерине I, по ходатайству "врага Украины" кн. Меньшикова.
     Дело  Полуботка  означает переломный момент в судьбе казачьей старшины.
Она ясно стала понимать, что эпоха ее  хозяйничанья в  Малороссии кончилась,
что царь, раздраженный бесконечными путчами и изменами, решился прибегнуть к
вернейшему средству ее обуздания - поднять на  нее постоянно кипевшую ярость
народа.  Боязнь  все  потерять  была,  по-видимому,  настолько  сильна,  что
украинская аристократия перестает держаться за старинные казачьи права и все
силы употребляет на удержание накопленных  реальных  выгод  и ценностей. Она
вступает на путь быстрого превращения в российское дворянство. История полна
метаморфоз  и  перевоплощений;  и это  не первый случай,  что насильническая
буйная    стихия    становится,    с    течением    времени   своей   полной
противоположностью.  Отбросив  прежние  казачьи  иллюзии,  степная  вольница
вступила на путь имперского строительства Малороссии  и всей России. Из  нее
вышли великолепные государственные,  военные  и церковные деятели, множество
ученых,  писателей, да едва ли  не вся  та интеллигенция,  которая, вместе с
петербургской и московской, создала культуру мирового значения.
     Такое превращение облегчено было смертью Петра. Петр не шибко жаловал и
великорусское  дворянство.  Бывали  минуты,  когда он  задумывался  над  его
упразднением.  Безусловно,  между  великорусским  и малорусским  шляхетством
образовалась  некая  общность   судьбы   и  общность   интересов.   Поэтому,
восстановление  гетманства в 1727  г. и  упразднение Малороссийской Коллегии
надо  рассматривать не иначе, как  в  связи  с приходом к власти дворянства,
открывшего  после  кончины  Петра эру  своего процветания.  Характерно,  что
бригадира   Вельяминова,   главу   Малороссийской   Коллегии,  привлекли   к
ответственности за  какие-то  "злоупотребления". Не  в злоупотреблениях было
дело,  а  в  том,  чтобы уничтожить  петровскую  политику,  потворствовавшую
крестьянину в  ущерб помещику. Российское дворянство помогло малороссийскому
избавиться от  этой  грозной опасности, а  малороссийское,  в свою  очередь,
поняв  ее, совершило  быстрый "спуск на  тормозах",  отказавшись от прежнего
казачьего обличья  и казачьего самоуправления. Гетманство Данилы Апостола, а
потом Кирилла Разумовского, создано  было  как бы для того,  чтобы облегчить
эту   эволюцию.  Но   и   тут  украинских  помещиков   не  покидала  строгая
расчетливость. Они до самого воцарения Петра III туго  шли на "превращение".
Причина заключалась в  неравенстве прав.  Как  ни прибеднялось,  ни  хныкало
малороссийское шляхетство,  постоянно твердившее  о каких-то  "оковах",  оно
пользовалось   гораздо   большими   вольностями   и   льготами,   в   смысле
государственной службы, чем его великорусские собратья. В этом отношении оно
стояло ближе  к  польскому панству.  Сливаться с  великорусским  благородным
сословием на основе его строгой и неукоснительной службы государству, ему не
очень хотелось.  Только  когда  Петр  III и  Екатерина,  своими  знаменитыми
грамотами, освободили российское дворянство от обязанности служить, сохранив
за ним, в то же время, все права и блага помещичьего сословия - у малороссов
отпали всякие причины к обособлению. С  этих пор  они  идут быстро на полную
ассимиляцию.  Впоследствии,  А.  Чепа  один  из  приятелей  В.  Полетики  и,
по-видимому, вдохновитель "Истории Русов", снабжавший ее автора необходимыми
материалами и  точками  зрения, - писал  своему  другу:  пока "права  дворян
русских были  ограничены  до 1762 г., то малороссийское шляхетство почло  за
лучшее быть в оковах,  чем согласиться на новые законы. Но когда поступили с
ними  по  разуму  и  издан указ государя  императора Петра III  о вольностях
дворян (1762  г.) и высочайшая грамота о  дворянстве (1787),  когда эти  две
эпохи поровняли русских дворян в преимуществах с малороссийским шляхетством,
тогда  малороссийские  начали  смело вступать  в российскую службу,  скинули
татарские и  польские  платья, начали  говорить, петь  и  плясать по-русски"
{103}.
     "История Русов" известна была сначала под именем "Летописи Конисского",
но  уже   в   середине   XIX   века  начали   приходить   к   заключению   о
неправдоподобности  участия  могилевского  архиепископа  в  ее  составлении.
Автора  стали усматривать  в  том  самом  Григории  Полетике,  которому,  по
утверждению Бодянского, Конисский вручил летопись.
     Григорий Полетика  родился  в  1725  году, в семье одного  из  казацких
старшин,   следовательно,  хорошо   помнил  время   усиленного  закрепощения
крестьянства и, одновременно, неприязнь к Петру за ущемление им старшинского
произвола.   Человек   суровый,   холодный,  беспощадный   в   обращении   с
подчиненными, как его  характеризует  один из самостийнических историков, он
был  ревностным  сторонником  насаждения  крепостного  права  на  Украине  и
глашатаем  исключительного  господствующего положения  казачьего дворянства.
Его перу принадлежат две записки, развивающие эту идею.
     Естественно,  он  стал  центром  притяжения ему  подобных;  вокруг него
собрался тот  кружок, из  которого вышла  "История  Русов". Сын его Василий,
подобно отцу, принимал близко к сердцу  интересы своего  сословия и составил
"Записку о начале, происхождении  и достоинстве малороссийского дворянства".
Высказано мнение,  что он,  а не отец  его - истинный автор  "Истории Русов"
{104}.
     Вопрос  об  авторстве занимает нас  меньше, чем  другой; почему в конце
XVIII - в  начале XIX веков  все еще существовали люди недовольные имперским
правительством и облекавшие  свое недовольство  в  старинные  казачьи формы?
Казалось бы, запорожская вольница добилась всего, о чем мечтала - богатства,
власти,  земель,  крепостных   крестьян.  Чем   могли  питаться   теперь  ее
антирусские  настроения?  Для  подавляющего  большинства  прежней старшины -
ничем.
     Мы знаем, что оно прекратило всякую фронду и стало оплотом самодержавия
наряду  с  великорусским   дворянством.   Но  осталась  кучка  не  до  конца
"устроенных". Чтобы понять ее недовольство, надо пристальнее присмотреться к
"Истории Русов"  с  ее навязчивой  идеей шляхетства-казачества. Это  главная
тема и политический нерв произведения.
     "Шляхетство,  по примеру  всех народов и  держав, естественным  образом
составлялось из заслуженных и отличных  в  земле пород  и всегда  оно в Руси
именовалось  рыцарством, заключающим в  себе бояр, происшедших  из княжеских
фамилий,  урядников по выборам  и  простых воинов,  называемых  казаками  по
породе, кои производят из себя все чины выборами и  их  по прошествии урядов
возвращая  в прежнее  звание, составляли одно рыцарское сословие искони тако
самым их статутовым правом утверждаемое, и они имели вечистою собственностью
своею одне земли с угодьями, а поспольством  владели по правам  и  рангам  и
повинность посполитых была установлена правами. А владевшие ими в  отношении
власти их над поспольством считались и назывались отчичами или вотчинниками,
от  слова и  власти взятых  по древним  патрициям, то  есть  отцам  народным
управлявшим первоначальными семействами и  обществами народными, с кротостью
и  характером  отеческими.  Духовенство,  выходя  из  рыцарства  по избрании
достойных, отделялось только на службу Божию, а по земству имело одно с ними
право".  Автор  с  возмущением  отвергает  мнение, будто казаки  судились по
каким-то собственным  специально для них  изданным законам, а не по обычному
шляхетскому праву, "по статутовым артикулам для шляхетства узаконенным".
     Судя по тому, как часто, кстати и некстати, подчеркивается их рыцарское
достоинство,  к каким  изощренным  приемам  фальши  прибегает  автор,  чтобы
утвердить  за  ними   шляхетские   права,  можно   заключить  о  болезненной
чувствительности этого пункта.  Весь тон  повествования  похож на  страстный
ответ кому-то, кто оспаривает казачье дворянство. Перед нами драма той части
потомков Кошек, Подков, Гамалиев,  которая успела добиться всего, кроме прав
благородного сословия.
     Не  было,  кажется,  случая,   чтобы  имперское   правительство  лишало
малороссийского помещика  земель и крестьянских душ только за то,  что он не
дворянин; помещики продолжали владеть,  де факто, теми  и  другими, но  сами
отлично  знали, что  это противозаконно.  Страдало их  самолюбие  и от таких
"мелочей", как  недопущение, на первых  порах, в Шляхетный кадетский  корпус
(открытый  в 1731 г.)  детей  малороссов,  "поелику-де  в  Малой России  нет
дворян". Казачество так быстро  сделало помещичью карьеру, что не успело еще
изгладиться  из  памяти  его  происхождение.  Граф  Румянцев,  в  письмах  к
Екатерине II, рассказывает, что при выборах в Комиссию по составлению Нового
Уложения редкое собрание обходилось без саморазоблачений; всегда кого-нибудь
собственные  же  соседи  публично уличали  в  отсутствии у  него дворянского
звания. Тогда обиженный вставал и начинал перечислять всех крупных вельмож -
своих земляков,  ведущих  род либо  "от  мещан", либо  "от  жидов".  Царское
правительство смотрело на  это сквозь  пальцы, оно  неуклонно  вело политику
превращения местных самочинных "аграриев" в российских дворян. Те  же выборы
в екатерининскую комиссию 1767 г.,  проводившиеся в Малороссии по сословному
принципу, как  во  всей  России,  означали  фактическое  признание  тамошних
помещиков  за дворян.  Со времен  царя Алексея Михайловича началась практика
выдачи  всевозможных  грамот,  закреплявших за панами в вечное потомственное
владение  земель   и  угодий.   Совершенно  ясное   узаконение  малорусского
дворянства  произведено распространением на Малороссию (в  1782 г.) закона о
губерниях  и  уравнением  крестьян  и помещиков  обеих частей государства по
указу 1783 г. Наконец, через два года явилась Жалованная Грамота Российскому
Дворянству,  относившаяся  в  одинаковой  мере как  к  великоруссам,  так  и
малоруссам.
     Но  одно  дело  -  общее  законодательство,  а  другое  бюрократическая
практика. В скрипучей  машине необъятной  империи колеса вертелись не всегда
гладко. На Украине оказалось столько оттенков  и  категорий  панства, что их
трудно было перевести на всероссийскую шкалу.
     Продолжал,  также,   действовать  род   государственного  преступления,
учиненного Богданом Хмельницким, который,  получив согласие царя на небывало
высокую цифру казачьего  реестра в  60.000 человек, так и не  составил этого
реестра. Когда заходила речь о жаловании казаками и московское правительство
требовало списки, их  не оказывалось.  Никто не  знал, сколько  в Малороссии
казаков и неизвестно  было, кто  казак, а  кто  мужик. Вопрос этот  решался,
обычно, по личному усмотрению старшины.
     Дворянское звание  закрепляли сначала за чинами войскового  уряда,  что
было довольно просто, тем более, что большинству этих тузов шляхетство давно
было   пожаловано  либо   польскими  королями,   либо   царями  московскими.
Сравнительно   легко   справились   с  полковой   аристократией,   приравняв
полковников  к  бригадирам,  полковых  есаулов,  хорунжих  и   писарей  -  к
ротмистрам,  сотников  - к  поручикам и  т. д. Но  оставалось  много званий,
которых  табель о  рангах  не предвидела  и не  вмещала. С  ними были вечные
недоразумения,   усугубленные   деятельностью   малороссийских   депутатских
дворянских  собраний.  Призванные разбирать  права своей страждущей  братии,
они,  по словам  А.  Я.  Ефименко,  "завели  чуть-что  не открытую  торговлю
дворянскими правами и дипломами".
     Все  это  способствовало  недовольству  и  популярности того  "учения",
согласно  которому  казацким   потомкам  вовсе  не  нужно  доказывать   свое
шляхетство, поскольку казачество извеку было шляхетским  сословием. До какой
степени  проблема "прав"  тревожила  умы, и  какой климат создавала  она  на
Украине, можно судить по тому, что еще в шестидесятых годах XVIII века южное
дворянство,  в  массе  своей,  не  могло  предъявить  никаких  документов  в
подтверждение своего "благородного"  происхождения:  объясняли  это  гибелью
семейных    архивов    во   время   смут   и   войн.   Однако,   лет   через
пятнадцать-двадцать, ко времени возникновения комиссии  о разборе дворянских
прав в Малороссии, до ста тысяч дворян явилось с превосходными документами и
с пышными родословными.
     Оказалось,   что   Скоропадские,   например,   происходят  от   некоего
"референдария  над тогобочной  Украиной",  Раславцы -  от  польских магнатов
Ходкевичей, Карновичи - от венгерских дворян, Кочубеи - от татарского мурзы,
Афендики - от молдавского бурколаба, Капнисты - от мифического венецианского
графа Капниссы,  жившего на  острове Занте.  Появились самые  фантастические
гербы. Весь Бердичев трудился над изготовлением бумаг  и грамот для потомков
сечевых  молодцов.  Поддельность  их  гербов  и  генеалогий  была  настолько
общеизвестна, что появились  сатирическия  поэмы вроде: "Доказательства Хама
Данилея Куксы потомственны".
     "Да вже ж наши дворяне гербы посилають,
     А що я був дворянин, то-того й не знають".
     Этот дворянин,  еще  недавно  косивший,  молотивший, жавший  и  лишь  в
последнее время "трохи як розживсь" сочинил себе тоже герб:
     "Вон у мене герб який
     В деревянем цвити
     Ще ни в кого не було
     В Остерском повити.
     Лопата написана
     Держалом у гору,
     Побачивши скаже всяк,
     Що воно без спору.
     У середини грабли,
     Выла и сокира,
     Якими було роблю,
     Хоть якая сквира".
     В таком же  духе написано прошение  пана депутата  Плещинского, который
просит его уволить от обязанностей выборной своей службы по той причине, что
он "посвятил всю свою жизнь шинковому промыслу" {105}.
     Когда  до   Герольдии  дошли   сведения  о  злоупотреблениях  на  почве
"посилания" гербов,  она  стала придирчивой и затруднила доступ в дворянство
тем,  кто еще не  успел попасть туда.  Особенные  строгости начались с  1790
года.
     В  этот трудный для известной части  малороссийского шляхетства период,
когда оно  втайне  раздражено  было против имперского правительства,  возник
рецидив казачьих настроений, вылившийся в сочинении  фантастической "Истории
Русов".
     Все, чем казачество оправдывало свои измены и "замятни", свою ненависть
к Москве, оказалось собранным  здесь в назидание  потомству. И мы знаем, что
"потомство"  возвело  эту запорожскую  политическую мудрость в символ  веры.
Стоит  разговориться с любым самостийником,  как сразу  обнаруживается,  что
багаж  его  "национальной" идеологии состоит  из  басен "Истории Русов",  из
возмущений "проклятой"  Екатериной II, которая "зачипала крюками за  ребра и
вишала  на  шибеници наших украинських казакив".  Казачья идеология  сделана
национальной  украинской  идеологией.  В  противоположность   европейским  и
американским сепаратизмам, развивавшимся, чаще всего, под знаком религиозных
и расовых отличий либо  социально-экономических противоречий,  украинский не
может  основываться ни на одном из этих принципов. Казачество подсказало ему
аргумент  от  истории, сочинив самостийническую схему  украинского прошлого,
построенного  сплошь  на  лжи,  подделках,  на  противоречиях  с  фактами  и
документами. И это объявлено, ныне, "шедевром украинской историографии".