2009 год можно по праву назвать Годом Крылова. В феврале мы отметили 240 лет со дня рождения непревзойдённого баснописца. В ноябре вспоминаем 165-ю годовщину со дня его кончины. И весь год – то, что 200 лет назад, в 1809 году, в Петербурге вышло в свет первое издание книги «Басни Ивана Крылова», которую мы справедливо относим к разряду фундаментных книг русской цивилизации.

Ещё о пушкинском поколении

Владимир Одоевский, произнося 2 февраля 1838 года тост на историческом обеде, посвящённом 50-летию литературной деятельности И.А. Крылова, между прочим сказал: «Я принадлежу к тому поколению, которое училось читать по Вашим басням и до сих пор перечитывает их с новым, всегда свежим наслаждением». Это сказано о поколении, к которому принадлежат и многие декабристы, и государь Николай Павлович, и Александр Пушкин. Одоевский был моложе Пушкина, недавно убитого, на четыре года. Государь старше Пушкина – на три. Пестель старше Пушкина на шесть лет.

Поколение, значение которого для русской истории исключительно, выросло на умных и тонких баснях Крылова и, войдя в старший возраст, вручило эту книгу своим детям. Вероятно, неспроста Николай I как-то на Новый год подарил наследнику бюст баснописца.

Есть основание полагать, что тем поколением были восприняты и такие крыловские «не совсем детские» басни, как «Обоз» (1812), «Ручей» (1812), «Безбожники» (1813), «Конь и Всадник» (1814), «Сочинитель и Разбойник» (1816), впрочем, восприняты с различным эффектом – и вождями декабризма, пожелавшими дать Коню волю, дабы «вскипела кровь его и разгорелся взор», и государём Николаем Павловичем, который, удержав узду, не упустил Коня в овраг на погибель, отвёл Россию от пропасти на сотню лет.

История изящной словесности помнит, что басни Крылова не раз оказывались предметом полемики в литературных и общественных кругах 1820 – 1840-х годов. Сама личность Крылова казалась современникам загадкой, его поразительный парадоксальный ум и творческая смелость сочетались в нём с показной житейской ленью и неряшливостью. В его образе (второй половины жизни) видится нечто от юродивого особого рода.

Вне сомнения, по разным причинам не всем его басенное творчество было по нраву. Показательно отношение к Крылову князя Петра Вяземского в 1820-е годы. (Наши западники-эмигранты видят в Вяземском своего предшественника, особо его выделяя и называя «интеллектуалом» (Пушкина не называют), впрочем, «упуская» поздние взгляды этого известного русского человека, которые в советское время характеризовались как «реакционные»).

Вяземский в 20-е годы записал: «В Крылове не люблю… морали или заключения некоторых из басней его. Например, басня "Сочинитель и Разбойник". В ней, конечно, есть некоторая доля правды; рассказана она живо и мастерски; конец её превосходен… Но, признаюсь, по моим понятиям как-то неловко и не благовидно сочинителю, то есть поэту, выводить рядом на очную ставку разбойника и сочинителя, и еще с тем, чтобы отдать преимущество разбойнику… По содержанию басни можно предполагать, что Крылов имел в виду Вольтера. Следующие стихи наводят на эту догадку:

И вон опоена твоим ученьем,

Там целая страна

Полна

Убийствами и грабежами,

Раздорами и мятежами,

И до погибели доведена тобой!»

Далее Вяземский выступает в роли адвоката Вольтера. То есть его претензия к Крылову лежит не столько в эстетической плоскости, сколько в мировоззренческой, религиозной. Эта же басня породила некую полемику и в Европе. В 1823 году в парижском журнале в рецензии на «Русскую антологию» был помещён отрицательный отклик. Французский критик в «Сочинителе» так же углядел Вольтера. Литератор Яков Толстой (в будущем резидент русской разведки, в чью обязанность будет входить «защищение России в журналах») выпустил в Париже в защиту Крылова специальную брошюру. При этом сам Крылов, когда ему задали вопрос о французском безбожнике, ответил, что Вольтера у него «и в голове не было». Ответ мудр. Он знал, с кем и когда стоит спорить.

Страсти по Ивану

Искры той полемики время от времени возникали и позже, иногда, как известно, врываясь в общественную жизнь пламенем. Возникают они и поныне. У известных русскоязычных литераторов-эмигрантов Петра Вайля и Александра Гениса есть очерк «Евангелие от Ивана. Крылов». Остроумные специалисты по русской литературе, они в свой час решили разобраться и с Крыловым – ибо «Россия уже столько лет бьётся над загадкой Крылова»! Заметив в начале, что «интеллектуал Вяземский» весьма критически смотрел на Крылова, обронив, что «за Крылова» были и Пушкин с Жуковским, и Булгарин с Гречем, и Гоголь с Белинским», глубокомысленно предположив, что «наверное, такое единодушие как раз и смущало Вяземского», они очень скоро приходят к открытию, и, словно б не веря себе (в восклицательной интонации), пишут: «Он (Крылов) по какому-то недоразумению окончательно и бесповоротно зачислен в некий прогрессивный лагерь. Это Крылов, автор басен «Конь и всадник» – о необходимости обуздания свободы, «Сочинитель и разбойник» – о том, что вольнодумец хуже убийцы, «Безбожник» – о покарании даже намека на неверие!» Далее они успокаивают перепуганного либерального читателя: «Но в исторической перспективе всё сложилось правильно: этих басен никто не знает, и не надо – потому что они скучны, замысловаты, длинны, темны…»

Без смеха этот пассаж и читать нельзя. Радиоведущие «Свободы» так озадачены открывшимся им Крыловым, в частности басней «Безбожники», что и название переврали до единственного числа и содержание исказили (как и прочих басен). У Крылова никакого «намека на неверие» нет, но прямо сказано: «Плоды неверия ужасны». При этом и не скучна басня вовсе даже и безо всякого «разброса плюрализма», в котором они обвиняют Крылова. Создана басня яркими красками! Так и видишь, даже и слышишь (словно б аудиофайл в басню вмонтирован!), как «Мятежные толпы, за тысячью знамён, кто с луком, кто с пращёй, шумя, несутся в поле». Крылов, используя образы мифологии древних, рассказывает до боли знакомую историю о народе, «Который до того в сердцах ожесточился, Что противу богов вооружился». Вожди - «Зачинщики, из удалых голов» придумали: с ближних гор закидать Олимп камнями, заметать стрелами. И вот «Тьма камней, туча стрел от войск богомятежных» взвилась. А потом, естественно, вернулась с небес обратно, обрушилась им на головы. Всё предельно наглядно.

Авторы, разгадывая Крылова, удручены, что прежде российская мысль не дошла до понятия «альтернативной нравственности», что в русской «литературоцентристской культуре» (основанной, как они полагают, на неправильном прочтении в России Евангелия – буквальном) царствует «однозначная мораль». Поэтому, мол, и утвердился в России Крылов как догма. При этом «свободовцы», роясь в своих размышлениях о Крылове, как тот Петух, сетуя на отсутствие «альтернативного мышления», «терпимости», «разброса плюрализма», «многослойности демократического сознания», вдруг на миг извлекают Жемчужное зерно!.. Но, словно б предпочтя ему более питательное Ячменное, тут же и теряют, да и растаптывают оное. Однако ж если собрать обломки, то окажется, что авторы сумели сказать о значении Крылова несколько живых слов. Собственно, вот они: «Пушкин открыл шлюзы потоку простоты и внятности, но Крылов как-то просочился раньше… Произошло удивительное. Не Крылов зафиксировал нравственную мудрость народа в форме басен. Это народ зафиксировал в своем сознании крыловские басни в качестве нравственной мудрости… Крылов создал не литературный жанр, а этическую систему…» Авторы, пробормотав «произошло удивительное», промолчали о природе этого «удивительного». Для них это тайна, русская душа-христианка – для них это тайна…

Целебный источник

Известно, что Оптинские старцы – из поколения, примыкающего к пушкинскому, – преподобный Амвросий (Гренков) (род. 1812), преподобный Анатолий (Зерцалов) (род. 1824) очень любили Крылова и в некоторых случаях использовали его басни как наставления, ёмкие проповеди, вразумления. И это, конечно, не случайно. Един источник русской жизни.

Вот, кажется, совсем не схожи судьбы преподобного Серафима Саровского и баснописца Ивана Крылова. Батюшка Серафим жизнь провёл в глухих лесах (он на десять лет старше). Иван Андреевич вторую часть своей жизни, «басенную», прожил безвыездно на брегах «царственной Невы». Батюшка был великий постник, многими годами пребывал в затворе и подвиге молчания. Крылов же демонстративно любил поесть и был как бы всё время на виду – в центре литературной и общественной жизни. Однако и между этими современниками словно бы существовала какая-то тайная духовная связь, перекличка. Её эхо, эхо той переклички, если прислушаться, ощутимо и ныне. Есть у Крылова крошечная басенка – «Водопад и Ручей», которую здесь хочется привести полностью:

Кипящий Водопад, свергаяся со скал,

Целебному Ключу с надменностью сказал

(Который под горой едва лишь был приметен,

Но силой славился лечебною своей):

"Не странно ль это? Ты так мал, водой так беден,

А у тебя всегда премножество гостей?

Не мудрено, коль мне приходит кто дивиться;

К тебе зачем идут?"- "Лечиться",-

Смиренно прожурчал Ручей.

Мы знаем, что есть Источник жизни.

«Каждую Пасху Крылов встречал в Казанском соборе. Большого труда стоило ему пробраться через густую толпу, - вспоминает литератор Леонид Трефолев о реальном «премножестве гостей» у Целебного Ключа. - Однажды тучное тело баснописца особенно страдало от толчков; но когда полиция это заметила и сказала: "Раздайтесь, ведь это Иван Андреевич Крылов!" - народ с уважением уступил дорогу».

В записках Н. А. Мотовилова содержится рассказ, как Царица Небесная, явившись преподобному Серафиму, открыла в Саровском лесу источник – «ударив землю жезлом так, что искипел из земли источник фонтаном светлой воды». Известна точная дата Её явления: 25 ноября 1825 года – за 19 дней до мятежа в Петербурге. В эти дни к преподобному Серафиму за благословением «на дело» приходил кто-то из членов тайного общества, будущий декабрист (предположительно называют разные имена). Святой Серафим прогнал его, пояснив келейнику свой гнев образно – бросил камень в источник с хрустальной водой, замутив его: «Вот что они хотят сделать с Россией».

Вечером 14 декабря 1825 года в доме А.Н. Оленина (высокопоставленного сановника, благодетеля и друга Крылова) о событиях того дня «передавали друг другу виденное и слышанное, каждый новый человек приносил какие-нибудь слухи и известия». Дочь хозяина дома Варвара Оленина и биограф Крылова Михаил Лобанов оставили в воспоминаниях крайне нелестное крыловское высказывание о мятежниках. Крылов, как и «весь» Петербург, из любопытства ходил на Сенатскую площадь. Оленина передаёт слова Крылова: «Хотел взглянуть, какие рожи у бунтовщиков. Да не хороши, нечего сказать». Лобанов почти так же запомнил: «Мне крепко захотелось взглянуть на их рожи…» Интересно, что и Николай Карамзин был поражён выражением лиц на Сенатской: «Видел ужасные лица, слышал ужасные слова…» Заметим, это о лицах людей, которых они лично знали, знаем и мы их, прежде лица эти были прекрасны. Теперь они искажены злобой. «Ужасные лица», даже уже и не совсем лица. Произошло замутнение источника.

Мы знаем о их решимости убить всю правящую династию, уже велись дискуссии о способах казни; мы доподлинно знаем, что в случае их успеха в их среде начался бы делёж власти, парад амбиций, выяснение, чей проект конституции лучше; знаем, что их существенные разногласия выплеснулись бы наружу; знаем, что гражданская война – осмысленная и беспощадная! – в огромной стране с населением всего в 23 миллиона человек (10% населения Европы, 2,5% Евразии) привела бы к раздроблению и уничтожению России.

Но Бог судил иначе.

Мы до конца прочитали тот свиток в ХХ веке; мы приходим в себя после великой духовной катастрофы, расчищая источники живой воды.

Не так давно в Сарове, в нижнем приделе воссозданного храма Иоанна Предтечи был обнаружен старинный колодец, которым пользовались во времена Серафима Саровского. Дубовый сруб на четырёхметровой глубине был забит, заколочен. Его восстановили, вода в нём оказалась изумительно чистой.