Каталог статей

Главная » Статьи » Верноподданные России » Белый Крест

Отец кадетам. Памяти генерала Б.В. Адамовича

http://cumir.ru/photos/aHR0cDovL3d3dy5wZW9wbGVzLnJ1L21pbGl0YXJ5L2NvbW1hbmRlci9ib3Jpc19hZGFtb3ZpY2gvYWRhbW92aWNoXzEwLmpwZw==/boris-adamovich.jpg

Генерал-Лейтенант Борис Викторович Адамович

22-го марта 1936 года в городе Сараеве скончался генерал-лейтенант Борис Викторович Адамович.
Похороны прошли с полагающимися его чину почестями, оказанными военными югославскими властями при большом количестве представителей административной власти и местного населения.
Директор был похоронен на Кадетском Кладбище, о котором он в бытность Корпуса в Сараеве непрестанно заботился и где заранее указал место своего захоронения.
На общем памятнике Кадетского Кладбища были выгравированы строки его стихов, посвященные скончавшимся воспитанникам Корпуса: „Листки отлетевшие, весной чуть пригретые.
Мечты недозревшие и песни неспетые".
Присутствовавший на похоронах представитель кадетского корпуса полковник Петр Владимирович Барышев в прощальном слове подчеркнул, что покойник никогда не изменял своему девизу „к Высокому и Светлому знай верный путь".
По этому пути он вел за собой и своих воспитанников, внедряя безграничную любовь к родине, стойкость в борьбе за правду, неподкупность, самопожертвование в достижении поставленной цели.

По сведениям, полученным от его брата, известного русского писателя и критика, род Адамовичей вел свое начало от польской шляхты. По словам самого Бориса Викторовича он усомнился в зтом после случайного ознакомления в боснийском городке Яйце, куда он вместе с остававшимися на каникулах кадетами совершил экскурсию и где в одном из зданий, когда-то принадлежавших боснийскому правителю, увидел свой родовой герб, который как было сказано принадлежал князю Адамовичу (с ударением на втором слоге).
Таким образом он предполагал, что род его корнями уходит на Балканы.

Для более правильной оценки деятельности ген. Адамовича я должен обратиться к „ОТЦУ КАДЕТ" В. К. Константину Константиновичу, который обладал чуткой душой и редкой способностью узнавать людей, отличать, ценить и воздавать им по заслугам.
Неудивительно, что В. К., ознакомившись со взглядами тогда еще молодого полковника, оценил его и, выбирая себе помощника, а в будущем может быть и своего заместителя, остановил свой выбор на командире батальона Киевскаго Пехотного училища полковнике Адамовиче.
В обход правил, по которым должность начальника Военного Училища пополнялась штаб-офицерами (в чине полковника) Генерального Штаба — Высочайшим Приказом от 9-го августа 1909 года начальником Виленского пехотного Военного Училища был назначен полковник Адамович, который не имел академического образования. Как значилось в приказе — „В воздаяние его заслуг в Киевском Военном Пехотном Училище". Предположительно, что кроме военного искусства, преданности родине и трону, тогдашнего полковника Адамовича и Великого Князя роднили еще и поэтическое дарование Бориса Викторовича, прекрасное знание русской истории и литературы и любовь к драматическому искусству.

Он как никто сумел воссоединить в одно целое себя и своих воспитанников- юнкеров в проявлении любви к отечеству, трону, военному искусству и любви к военной старине.
При совсем других сложившихся условиях в зарубежьи, будучи директором Кадетского Корпуса в Сараеве, он также старался проводить многие полезные реформы и также создать из него образцовое учебное заведение.
Надо сказать, что в самом начале пребывания нашего Корпуса в ШЕХЕРЕ (так местные жители называют Сараево) не было заметно особенной любви к новоприбывшим „сиромахам" (беднякам) русским.
Однако принятые им меры, как и поведение самих кадет в отпускные дни в городе вскоре резко переменили отношение населения к Корпусу, равно и к самому генералу Адамовичу, успевшему своей личностью высоко поднять авторитет русского императорского офицера, не только в югославских военных кругах, но и у самих горожан. И я думаю, что не ошибусь, если скажу, что сама его личность как бы стала неотъемлимой фигурой в Сараеве. Как доказательство может послужить случай предполагаемого перевода Корпуса в Белую Церковь для воссоединения с Крымским.
Когда „где-то там" решалась судьба наших Корпусов и предполагался переезд Корпуса из Сараева в городе составлялись подписные листы населения с просьбой и далее оставить Корпус в их ШЕХЕРЕ, как образцовое среднее учебное заведение, с которым население не только сжилось, но даже относится к нему с большой симпатией.
Об этом также апеллировала и местная администрация.
К сожалению вопрос о переезде Корпуса был уже решен и изменить что-либо было уже невозможно.

В первые годы все три роты нашего корпуса были одеты весьма разнообразно. Единственно что было общим — это английские солдатские гетры и летом белые выходные рубашки по праздникам с малиновыми погонами. Повседневно у нас были нашиты погоны из того же материала, из чего было сделано наше обмундирование, заменявшее нам рубахи. Гл. образом это были французские солдатские куртки какого-то неопределенного бурого цвета с рыжими разводами. Союзники щедро снабжали нас своим ненужным хламом по нашей народной поговорке: „На Тебе Боже, что мне не гоже". Так рассчитывались французы за присвоенный ими в Бизерте наш военно-морской флот.

Генерал Адамович, помимо воспитания и забот о своих питомцах, сумел высоко поднять имя русского императорского офицера и Кадетского Корпуса как в высших военных и административных кругах, так и у местного населения. Его труды были признаны Королем Витязем Александром Первым. И ему, редко как кому из наших высших офицеров, был разрешен свободный вход в Королевский Дворец.
Должен подчеркнуть то, что до конца своей жизни Король каждой весной отпускал Корпусу из собственных средств значительную сумму на экипировку заканчивающих в корпусе свое образование.

Заботы Генерала Адамовича о снабжении кадет переходящих на положение студентов были изумительны. Рассылались письма тем лицам и туда откуда можно было надеяться на отклик. Кроме этого, по его указаниям и трудам, шло подготовление к так называемому выпускному балу, который всегда проходил в прекрасном местном офицерском собрании. Этот бал афишировался за долго до его начала художественно разрисованными программами, вывешенными в витринах лучших магазинов Сараева в центре города.
Билеты продавались заранее. Отзывы были всегда превосходные и эти балы надолго оставались в памяти „Сарайлий". Что это так, могу подтвердить лично из встреч со многими местными жителями после нескольких лет по отъезде корпуса из Сараева.

Подполковник Шаблыко — один из воспитанников Виленского Училища, посвещая свои строки скончавшемуся ген. Адамовичу, высказывает переживаемую боль потери и называет его единственным, незаменимым в педагогической и воспитательной деятельности молодежи.
Эту деятельность он считает его родной стихией, подчеркивая, что академического образования у него не было.
„Всесторонним развитием, прекрасным владением речью он умел сухим и скучным лекциям вливать в юношеские души живые струи".
Главной его заботой было вывести на тяжелый путь служения родине смелого, дисциплинированного и честного человека перед которым предстояла трудная, но завидная карьера русского офицера.

Заканчивая свою статью, хочу высказать мое личное мнение о ген. Адамовиче как педагоге, на котором не настаиваю, не являясь для этого достаточно компетентным. Предполагаю, что генерал Адамович привыкши в Училище воспитывать и работать с уже зрелыми молодыми людьми на пороге их производства в офицеры, забывал в Зарубежьи, что теперь он имел дело с детьми, отроками или недозревшими еще юношами. К тому же эти юнцы уже пережили ряд тяжелых дней на родине, воспринявши много отрицательного в годы революции так отличавшиеся от нормальной жизни мирного времени.
Насколько мне известно у него своих детей не было. Особенно малыши, которые так нуждались в отцовской ласке получить ее от него не могли и генерал Адамович для них выглядел „Букой" и таким у некоторых оставался на все время пребывания их в Корпусе.
Я это мог бы поставить ему не в вину, а как недочет в его воспитательских методах.
Привожу выдержки из обращения полковника Шайдицкого к кадетам Зарубежья, воспитанникам генерала Адамовича. Он утверждает, что некоторые кадеты дают несправедливую характеристику своему директору, осуждая методы его воспитания. Оправдывая генерала Адамовича он ссылается на непривычные для него условия учения и воспитания детей вне Родины. Главные свои силы директор почти полностью тратил на борьбу за дальнейшее существование Корпуса, что являлось ни чем другим как заботой о благополучии детей и юношей не только во времена пребывания в Корпусе, но и в будущем, изыскивая пути для обеспечения этого.

В последнем письме Ген. Адамовича полковнику Шайдицкому, датированного 19авг. 1935 г., т.е. за полгода до его смерти есть такие строки:
„Но все это — агония жизни и службы. Со дня на день можно ожидать „признания" и тогда.... можно ли будет уже не сражаться, а думать о сохранении Корпуса...." И заканчивает словами:
„Суждена мне лишь посмертная награда: Когда-то на Родине признают ей верность за рубежом до последнего издыхания."
Преклоняясь перед его заслугами я заканчиваю свою статью.

Алексей Мальчевский

АДАМ И ЕГО ДЕТИЩЕ

Трудно говорить о Борисе Викторовиче ген. лейтенанте Адамовиче не затрагивая корпуса. Нельзя отделить одного от другого, ибо Адам, как мы его называли, жил и дышал корпусом, а корпус был весь пропитан Адамом.
Об Адамовиче много уже написано и вероятно еще будет написано и сказано. Мне же хочется представить его таким, каким я его видел и хорошо знал, живя в корпусе почти безвыездно.

Говорят, все пошло от Адама. В моем же случае моя сознательная жизнь началась благодаря нашему Адаму.
Мы жили в Греции. Отец узнал о существовании корпуса и что директором его был ген. Адамович, который был начальником отца в Виленском училище. Вот почему Адам впоследствии меня иногда называл „внуком". Словом, связавшись с ним меня стали готовить к поступлению в корпус и к переезду в другую страну. Я был в восторге и прожужжал всем греческим мальчишкам уши о том, в какую школу я еду и что там буду носить форму. Вспоминаю теперь почему мне так хотелось ехать в корпус, оставить маму, папу, сестру, друзей, все знакомое и ехать в неизвестное. Правда, мы воспитывались дома в русском духе, и меня по всей вероятности просто тянуло к русскому.
Настал наконец день, когда меня посадили, поручив кондуктору, на поезд и отправили в Белград к папиному сослуживцу, и с ним вместе мы поехали в Белую Церковь в корпус.
Адамович нас принял, и меня сдержанно по военному приласкал, справившись, как здоровье папы; и сдавши вступительный экзамен я был принят во второй класс. Моя новая, полная интереса жизнь началась.
Пережил я, как полагается всем новичкам, восторженные минуты получения обмундирования и первые шаги в кадетской форме. Восторгались мы не плохо пригнанными серыми брюками и широкими рубахами, а радовались мы подсознательно тому, что эта форма нас связывает во что-то общее, в одну семью и что мы всецело принадлежим ей, а малиновые погоны на плечах подчеркивали, что происходит что-то особенное, красивое и благородное. Попал я в совершенно иную обстановку. Не было слышно греческого языка и никто меня не азывал „Зорзи" (правда, мне пришили кличку „грек", но она как-то не задержалась долго).
Странно было и приятно слышать всюду РУССКИЙ язык. Я был удивлен, когда мне сказали, что Гргуревич, который чудно уже говорил по-русски и знал лучше всех все слова на букву ять, в действительности серб. Вот Гргуревич и был продуктом деятельности Адама.
Еще когда наш корпус был в Сараево, местное население относилось к кадетам вначале с осторожностью. Адам своим влиянием сумел внести дисциплину, подтянуть кадет так, что когда корпус, не блестяще обмундированный, ходил под оркестр или просто с песнями по городу, местные жители кричали „Живели брачо руси". Адам сумел завоевать к себе и корпусу полное уважение и симпатию, дошедшую до забрасывания каждого строя цветами. А когда корпус должен был покинуть Сараево, то буквально весь город трогательно провожал своих кадет.
Так изменить отношение бывших австрийских граждан к русскому корпусу ген. Адамович смог потому, что и раньше, еще в России, приобрел богатый опыт.
Привожу опять выписку из вышеупомянутой статьи:
Русские в Вильно, как вообще в Польше и Литве, чувствовали себя на положении родственников, а не хозяевами положения. Польское общество нехорошо относилось к русской армии. Офицеров не приглашали в свою среду, а о юнкерах и говорить не приходится. Но благодаря одному человеку — полковнику Адамовичу — положение начало меняться. По воскресеньям или в празничные дни начальник училища брал с собой юнкеров старшего курса, и верхом они направлялись к какому-нибудь помещику, иногда за несколько десятков верст, где уже ожидали юнкеров и до вечера весело проводили время под наблюдением начальника. Эти поездки очень сближали нас с польским обществом, которое знакомилось с русским военным миром. Юнкеров стали приглашать. Гражданское общество оказывало открытое уважение и восхищение молодому, воспитанному и энергичному полковнику и его юнкерам. В гарнизоне и в обществе училище твердо и заслуженно заняло подобающее для себя положение".

В Сараево же, познакомившись ближе с директором и с корпусом, многие семьи стали принимать кадет и даже отдавать своих детей в корпус. Говорят, что впоследствии чуть ли не каждый десятый кадет был местный серб.
Военные же власти относились к генералу с большим уважением и ценили его работу. После участия кадет в королевском параде генерал Адамович получил орден Белого Орла на шею. Награждая его, король Александр сказал
: „Ваши кадеты были украшением моего парада".
Это еще больше усилило уважение к нему сербов и открыло широко двери помощи корпусу, о чем он и заботился. Только Адам смог себя так высоко поставить.

Его мы видели иногда, но присутствие его чувствовалось всегда. Когда Адам выходил из своего кабинета, это был действительно „выход". Кто не помнит в старших классах в первой роте во время вечерних занятий — в полной тишине вдруг раздавались равномерные шаги с малиновым звоном шпор идущего вдоль длинного коридора генерала. Сердце слегка замирало. Все в классах еще больше притихали и надеялись, что пронесет нелегкая. Так его себе и представляю. Чуть чуть сгорбленным в хорошо сшитом мундире с генеральскими погонами, на которых блестел вензель К.К. Брюки гапифэ и черные краги поверх черных ботинок со шпорами. Краги он вероятно стал носить после того, как его сердце ослабело. Адам был всегда подтянутым и очень аккуратным и вероятно поэтому не переносил расхлябанных кадет. Адам умел внушать трепет.
Я помню, накануне корпусного праздника, как мы старались изо всех сил аккуратно маршировать на репетиции церемониального марша. И он все заставлял маршировку повторять. Зато на самом параде при королевском представителе все проходило щегольски и без задержки. И конечно, оставалось незабываемое впечатление у присутствующих и у нас.
Мы часто приписываем наши строевые успехи кадетской дисциплине и лихости. Будто бы иначе и не могло быть. Однако, мне кажется, без этой возвышенной, торжественной строгой атмосферы, которую Адам создавал, все краски и чувства были бы бледны. Я лично после Адама таких острых чувств на парадах не ощущал. Познакомившись по приезде в корпус с его внутренним укладом, я почувствовал, что корпусной период моей жизни будет самым значительным и это очень ценил.
С младших классов тратил свои карманные деньги на корпусные фотографии, будучи уверенным, что в будущем они помогут с удовольствием и любовью вспоминать дорогое нашему сердцу время.
У меня к счастью сохранилась порядочная коллекция. Перелистываю альбом, сделанный еще в нашей переплетной мастерской, одна из фотографий — наш главный зал. Предпоследняя арка заставлена досками, на которых во всю ширину зала великолепно написан крымским кадетам Е. Прудковым Кремль с мостом через Москва-реку, вид которого переносил нас в Россию и, делая зал русским, вселял в душу грусть и тоску по Родине.

За разборной кремлевской стенкой был церковный иконостас, созданный крымцами в память Свв. Равноапостольных царей Константина и Елены с иконой над кремлем. По обе стороны иконы церковно-славянской вязью написано: „Не в силе Бог, а в правде". На других арках глубже в зале надписи: „Только та страна и сильна которая свято чтит заветы РОДНОЙ старины". Затем идет девиз „Храбрым бессмертие" с двумя еоргиевскими крестами по бокам. Следующим идет девиз со энаками виленского училища „Один в поле, и тот воин". Этими же словами оканчивались заветы виленцев, написанные Б. В. Адамовичем:

„К высокому знай верный путь 
Иди прямой дорогой к свету 
Как рыцарь безупречен будь 
И верен данному обету.
В дни юности и дни седин
Будь Родины своей достоин
И твердо помни, что один
И тот на ратном поле воин".

Дальше на арке той же вязью написано „Жизнь Родине — честь никому", и по краям императорские двухглавые орлы. На ближайшей же арке у входа в зал мы читаем „Рассеяны, но не расторгнуты" с белыми удлиненными крестами того же Кексгольмского полка. Красивый девиз „Помните, чье имя носите" возвышался над главной лестницей. Это не простой перечень девизов и изречений — это красочный перечень основ, на которых базировалось наше воспитание.
По левую сторону виден портрет во весь рост Императора, под которым была доска с манифестом об отречении от престола.
Дальше такой же портрет В.К. Николая Николаевича с его последним обращением. Между ними король Александр в форме пажеского корпуса. Напротив во весь его огромный рост — генерал Врангель — основатель Крымского корпуса.
Много других портретов смотрели на нас и следили за нами при каждом нашем посещении зала: будь то церковная служба, традиционный ли парад, лекция приехавшего профессора, концерт, траурное грустное собрание или веселый бал на корпусной праздник. Вот в том же зале под кремлем стол, за которым сидело жюри из воспитателей и преподавателей.

Справа выстроены первая и вторая роты, а слева — третья. Проводится установленное Адамом ежегодное состязание в пении. Каждый класс должен был. приготовиться спеть хором четыре песни. Пели за закрытым занавесом. Комиссия выбирала лучших из старших, который получал двухглавого орла с миноносца Могучий, а лучшему из младших статуэтку стрелка, называемого „Сережей Бухвостовым" в честь первого русского петровского солдата.
Мне кажется, что была некоторая тенденция или традиция восьмому классу получать этот приз. Но не это важно, важно то, что на состязании мы прослушивали 32 песни, в большинстве разные и, конечно, в разном и иногда изумительном исполнении. Благодаря этим состязаниям создавался богатый репертуар народных и военных песен, приобщавших нас к русской культуре. Это было одно из достояний, которое нам оставил ген. Адамович.

В другом конце зала была устроена сцена. Стена вокруг сцены была расписана в Билибинском духе. На сцене ставилось много пьес из разного русского репертуара, подготовленного Константиновским литературно-художественным кружком.

Мы с вами наскоро просмотрели только зал. А музей с нашими знаменами и военными реликвиями, а столовые, а ротные коридоры. Во всем виден был отпечаток нашего директора. Не буду повторять детали о разных кружках, которые так хорошо описаны в памятке. Хочу только отметить духовой оркестр, который был украшением всех наших торжеств, не говоря о том, что знакомил нас с русской музыкой.

Я попал в корпус в хорошее мирное время. Мне не пришлось пережить всей горести потери родного корпуса, пережитой крымцами. Не было смутных и бурных времен при соединении разных корпусов, не знал переселения в другие здания и, наконец, не был эвакуирован. Я попал в корпус в тридцатом году. Только по рассказам узнал о тяжелом переходе соединения корпусов в предыдущие года. Жизнь в корпусе текла и развивалась спокойно и нормально. Я думаю, что все мероприятия Адама, чтобы наладить жизнь, увенчались успехом. Знаю, что Адама многие не любили за то, что он часто принимал резкие меры, но этим он вероятно избегал повторения нежелательных случаев. Адам мог быть резким и в обращении.
Со мной был случай, когда во время рождественских каникул я должен был ехать в Белград ночью. Я спокойно лег спать, зная, что дежурный офицер меня разбудит. Меня разбудили, но только чтобы сказать, что дежурный офицер проспал! Утром же, увидев меня в строю, Адам узнал, что случилось и неожиданно для меня меня же и выругал.
„Как ты можешь спать как чурбан, зная, что тебе нужно ехать".

Адам любил ставить не вполне ясные вопросы и испытывать догадливость, смышленность и находчивость кадета, что часто приводило к замешательству и смущению. Я одно время заведывал граммофоном с большим набором народных и классических пластинок. Как-то вечером после занятий мы собрались послушать музыку. Адам мне говорит:
„Поставь нашу лучшую пластинку"; в замешательстве я решил выйти из положения и поставил симфонический оркестр, исполняющий фугу Баха. Прослушав терпеливо, он сказал, что конечно вещь очень хорошая, но есть еще лучше. А это романс „Вы просите песен — их нет у меня". Вот, пожалуйста, знай да ведай.

Сам же он был очень находчивым. Я оставался на лето в корпусе и в последние года был один. Работал в столярке, чинил парты. Адам меня иногда брал на прогулку на извозчике по Белой Церкви с заездом к Могошу на пирожное. Раз какой-то господин радостно замахал с тротуара и крикнул:
„Ваше превосходительство". Адам любезно пригласил его сесть в экипаж и долго вел с ним разговор, расспрашивая его о семье, детях, работе и т.д. Разговор был очень живой и господин видно был доволен встречей. Наконец он поблагодарив попрощался и ушел, а Адам мне говорит
„Ты знаешь, я не имею понятия, кто этот господин".

Когда летом оставалось десяток кадет, нанимали помещение на речке Нере на „мельнице" и как-то решили для перевозки продуктов купить осла. Послали старшего кадета и меня в деревню искать осла. Мы его нашли и купили почему-то на вес. Пригласили нас в „кафану" справить сделку и угощали каким-то сладким ликером, который я с удовольствием пил. Только когда надо было встать я почувствовал легкое затруднение. Так я впервые познакомился с действием алкоголя. Осла Адам назвал как полагается Ходей. По началу мы решили не обременять очень Ходю и садиться только на круп. Но я должен признаться, что потом частенько, ехав пустым, гарцевал на нем и даже скакал во всю прыть. Одно только было неприятно: когда Ходе надоедало это дело, он круто сворачивал в высокую в цвету кукурузу и покрывал меня желтой пыльцей.
Между прочим, впоследсвии Ходя произвел на свет осленка, будучи ослицей.

Как-то я в реке нашел кем-то давно брошенный наган. Показав Адаму, я с усердием чистил его. Адам посоветовал керосин, который действительно помог. В конце концов наган заблистал как новенький и... Адам у меня его, конечно, отобрал.

Директор заботился об улучшении условий жизни кадет, об обмундировании и питании. Например, сшили первой роте Его Высочества красивые подтянутые черные шинели. Когда кадеты первый раз одели эти шинели, выстроились и выровняли носки почищенных ботинок по начерченный карандашом линии, незаметной со стороны, скомандовали „равнение налево". Вышел Адам в сопровождении ротного командира и воспитателей и встал гордо перед строем. В это время корпусной фотограф снял строй. Карточка оставляет сильное впечатление.
Адам беспокоился тоже о пропитании кадет и с помощью персонала старался разнообразить нашу суровую кухню. Держал свиней за корпусом и одно время разводили гусей. Их выгоняли на поле пастись. Живописно было их возвращение вечером домой, когда ои свой последний этап пролетали густой белой стаей. Как-то привезли огромного сома.
Адам иногда спрашивал у кадет их мнение о еде. Владыка Антоний, узнав, что я буду писать о генерале Адамовиче, просил упомянуть следующий случай. Директор как-то спросил у кадета
„когда ты больше всего голоден7'
„Так что Ваше превосходительство, после обеда" — был ответ. Конечно, в этом возрасте были готовы есть в любое время, но в общем питание было достаточным и все были в хорошем физическом состоянии.

В 36-ом году здоровье генерала ухудшилось. На него очень сильно повлияла потеря нашего защитника короля Александра, а защищаться надо было.
Державная комиссия все урезывала средства и стремилась превратить корпус в реальное училище. Все это сильно пошатнуло его здоровье. Начались сердечные припадки. Полковник Барышев организовал группу в 6 человек „братьев милосердия", которые у него дежурили. Когда ему было плохо, он никогда не вспоминал своих родных, а у него был брат в Париже. Он только говорил о кадетах.

Генерал Адамович никогда не расспрашивал о других кадетах и их проступках. Доносы и ябедничество считал немыслимыми и несовместимыми с достоинством кадета. Горько было на душе, когда его отправили в русский госпиталь в Панчево. Без него корпус как-то опустел и все стало не то. Ездили несколько раз навещать, но надежды на выздоровление не было. Его перевели в Сараево в военную больницу и 22-го марта пришла грустная весть, что Адам наш скончался. Он до последнего думал о своих кадетах. Передо мной снимок клочка бумаги. В стороне кем-то помечено — „ночью в полузабытьи" неуверенным тонким почерком косо написано последнее четверостишие Б. В. Адамовича.

Где то Вы? Где то?
Где Вы родные детишки 
Где то Вы? Где то Вы милые детки 
Где то Вы? Где то? Где то Вы мои шалунишки 
Где то Вы где? Где дорогие кадетки

Так ушел от нас человек, до конца преданный своему долгу и любимому делу. Вот, из-за такого директора и его сотрудников, которые самопожертвованно насаждали в нас русскую культуру, передавали нам военные традиции, укрепляли любовь к родине и ко всему русскому, приобщали к вере и к Богу, развивали товарищество и учили благородству, и еще из-за кадетских традиций, которые способствовали дисциплине и поощряли товарищество.
Вот из-за всего этого еще сейчас после промелькнувших пятидесяти лет в нас лродолжает жить русская душа и мы все еще с любовью собираемся, отмечаем кончину нашего Адама и справляем вот уже десятый юбилейный съезд под им же начертанным на стене корпуса лозунгом «Рассеяны, но не расторгнуты".

Г. Левчук