В так называемой «классической белорусской литературе» крестьян дореволюционной Белоруссии (составлявших более 90% от численности всех белорусов) принято изображать забитыми дурачками, которые настолько глубоко погрязли в идиотизме деревенской жизни, что предел их мечтаний выражался словами из стихотворения Янки Купалы (вдохновившего группу «Ляпис Трубецкой» на создание известной песни) — «не быць скотам». Весьма показательно в этом плане ещё одно купаловское стихотворение, написанное в 1905–1907 годах:

А хто там iдзе, а хто там iдзе
У агромнiстай такой грамадзе?
– Беларусы. 

А што яны нясуць на худых плячах,
На руках у крывi, на нагах у лапцях?
– Сваю крыўду.

А куды ж нясуць гэту крыўду ўсю,
А куды ж нясуць напаказ сваю?
– На свет цэлы.

А хто гэта iх, не адзiн мiльён,
Крыўду несць наўчыў, разбудзiў iх сон?
– Бяда, гора.

А чаго ж, чаго захацелась iм,
Пагарджаным век, iм, сляпым, глухiм?
– Людзьмi звацца.

Образ белоруса, несущего свою «крыўду» напоказ целому свету, стал при советской власти хрестоматийным, найдя отражение в произведениях всех белорусских «классиков». Однако сторонние наблюдатели рисовали типичного белоруса совершенно другими красками. Так, Илья Ефимович Репин, долгое время работавший в имении Здравнёво Витебской губернии, в 1892 году написал картину «Белорус», изобразив на ней жизнерадостного деревенского парня без тени «крыўды» на лице.

Позже И.Е. Репин вспоминал: «За рекой, против нас, жил крестьянин Сидор Шавуро, он позировал мне, стоя на воздухе перед окном моей мастерской. Шавуры — семья из нескольких братьев и сестёр. Сидор, как старший брат, наследовал старшинство по смерти отца; дом же был зажиточный, порядочный… Со слов меньшого брата, Сидор знал наизусть много стихотворений Лермонтова, Пушкина и громко с чувством распевал их даже в поле и по дороге».

Из той же среды, что и Сидор Шавуро, вышел герой нашего повествования — Михаил Антонович Жебрак (в литературе, посвящённой событиям Гражданской войны, Михаил Антонович часто упоминается под разными двойными фамилиями — Жебрак-Русанович (чаще всего), Жебрак-Русакевич и Жебрак-Рустанович; их происхождение до сих пор однозначно не установлено).

Михаил Жебрак родился в 1875 году в семье белорусских крестьян Гродненской губернии. В возрасте девятнадцати лет он подал прошение на Высочайшее имя и был определён на службу в 103-й Петрозаводский пехотный полк на правах вольноопределяющегося 2-го разряда. Примерно через год Жебрака зачислили в младший класс Виленского пехотного юнкерского училища, присвоив ему чин младшего унтер-офицера.

В Виленском училище проходили обучение многие уроженцы Белоруссии, сражавшиеся впоследствии на стороне Белой армии. Один из них, витебчанин Артур Георгиевич Битенбиндер, так охарактеризовал свою альма-матер: «Отличительной чертою виленцев является равенство. Сын москвича, граф М., сын крупного миллионера, известного Волжского рыбопромышленника К., сын простого железнодорожного служащего, все пользовались одинаковыми правами, были равны между собою. Всех объединяла идея служения царю и Родине, объединяла железная дисциплина, муштра и товарищество».

Нашлось место в рядах виленцев и крестьянскому сыну Михаилу Жебраку. В 1898 году он окончил училище по 1-му разряду и был произведен в подпоручики Венденского 178-го пехотного полка. В 1903 году ему присвоили звание поручика. Имея незаурядные способности к освоению военного искусства, Жебрак намеревался продолжить своё образование в Николаевской академии Генерального штаба. В мае 1904 года он был командирован в штаб Виленского военного округа для сдачи предварительного экзамена, необходимого для поступления в Академию. Однако война с Японией сорвала его планы.

9 ноября 1904 года Жебрака назначили командиром 4-й роты 20-го Стрелкового полка, в составе которого он принял участие в русско-японской войне. Уже в одном из первых боёв Михаил Антонович совершил подвиг, отмеченный впоследствии высшей наградой Российской империи — орденом Святого Георгия 4-й степени. В Высочайшем приказе о награждении говорилось: «18 ноября 1904 года… во время атаки деревни Чжантанхенань, в районе Сандепу, заметив опасность для левого фланга нашего боевого расположения от анфиладного огня неприятеля из занятых им фанз, в сознании гибельной опасности промедления каждой минуты, по собственному почину личным примером поднял одну полуроту 20-го Стрелкового полка, повёл её на фанзы, выбил из них неприятеля и прекратил его губительный огонь, чем обеспечил на этом фланге свободу действий нашего отряда и тем оказал решительное содействие к занятию означенной укрепленной деревни». Из-за ряда бюрократических проволочек награда нашла своего героя лишь спустя десять лет — 8 марта 1915 года.

Через два месяца после подвига у деревни Чжантанхенань бравый поручик отличился в бою близ деревни Ванцзяуоп, за что был награжден орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость».

Японская кампания закончилась для Жебрака 16 февраля 1905 года, когда при обороне деревни Чжантан он получил тяжёлое ранение в ногу, после чего был эвакуирован в Россию на длительное излечение. За отличие в этом бою Михаила Антоновича произвели в штабс-капитаны.

К своему большому сожалению, полностью восстановиться после ранения Жебрак не смог, оставшись на всю жизнь хромым. В связи с этим главная эвакуационная комиссия признала его негодным к службе в строю, однако способным занимать административные должности. Оставив любимую строевую службу, Жебрак решил найти себя в юриспруденции, для чего поступил в Александровскую военно-юридическую академию. В это же время он женился на дочери германского подданного Софии Пейффер, родившей ему двоих сыновей.

Несмотря на то, что правовые науки давались Жебраку трудней, нежели военные, в 1912 году он закончил академию по 2-му разряду, получил чин капитана и был направлен на службу в Кронштадтский военно-морской суд в качестве военного адвоката. 3 ноября 1914 года его перевели в состав Военно-морского судебного ведомства, спустя месяц он был произведён в подполковники.

Однако скучная судебная деятельность явно не соответствовала темпераменту храброго боевого офицера. Об этом, в частности, свидетельствуют аттестации Жебрака за 1913 и 1914 годы, подписанные председателем суда. В них говорилось следующее: «Способности к судебной службе весьма посредственные… Не представляет из себя ничего особенного. К дальнейшей службе в военно-морском судебном ведомстве не вполне пригоден». При этом отмечалось: «Ранен на войне в ногу, почему хромает и ходит с палкой. В остальном здоровье удовлетворительное. Характера и нравственности хороших. Достаточно воспитан и вполне дисциплинирован. Знает языки: французский, немецкий и английский».

Великая война, разумеется, не могла оставить равнодушным томящегося на гражданке георгиевского кавалера. В 1915 году он подал прошение о возвращении на службу в действующую армию, которое было удовлетворено 7 января 1916 года — Жебрака назначили командиром 2-го батальона Отдельной Балтийской морской бригады. Первоначально бригада занималась охраной побережья Балтийского моря в районе Ревеля, позже её перебросили в устье Дуная и преобразовали в дивизию, вошедшую в состав 6-й армии Румынского фронта (после преобразования бригады в дивизию Жебрак стал командиром 2-го Морского полка).

Служивший в Балтийской дивизии Сергей Николаевич Колдобский оставил такие воспоминания:

«Занимая пассивную позицию по берегу Дуная, Отдельная Балтийская морская дивизия не родила героев, но бесстрашный и храбрый Михаил Антонович не мог быть пассивным и рвался на подвиги. Так, под его личным командованием полком было сделано несколько удачных налётов на расположение болгар, а набег на Тульчу дал имя 2-му полку и этим выдвинул на вид несколько героев-офицеров, а сам [Жебрак] был награждён Румынским Королём орденом Св. Михаила Храброго».

Помимо румынского ордена, Жебрак удостоился ордена Святой Анны 2-й степени с мечами «за отличие в делах против неприятеля в феврале 1917 года» и ордена Святого Владимира 3-й степени с мечами и бантом за успешно проведённую в тылу противника операцию по захвату пленных и уничтожению неприятельских орудий. Боевые заслуги Михаила Антоновича на фронтах Первой мировой войны были отмечены чином полковника и представлением к производству в генерал-майоры.

Большевистская революция застала Балтийскую дивизию в более-менее боеспособном состоянии: на ней не так резко отразились события февраля 17-го, как это было в других частях. Однако когда стало известно, что власть в столице перешла в руки советов, все четыре полка дивизии покинули свои позиции и прибыли в город Измаил, где располагался их штаб. Оттуда солдаты и офицеры стали потихоньку разъезжаться по домам. Жебрак после распада полка отправился в Петроград, а оттуда — на свою малую родину, в Белоруссию, где местные сепаратисты, усиленно готовившиеся в тот момент к «незалежнасці», предложили ему пост военного министра в будущем правительстве Белорусской Народной Республики. Само собой, столь нелепое для честного русского офицера предложение было с презрением отвергнуто. По словам С.Н. Колдобского, «из вынесенных от своей поездки впечатлений Михаил Антонович верил только в одно: «большевизму не бывать, а будет только одна Единая Великая Неделимая Россия».

Вернувшись в Измаил в конце января 1918-го и узнав о создании в Новочеркасске Добровольческой армии, полковник Жебрак приступил к формированию на базе Балтийской дивизии Сводного Морского Добровольческого полка, которому предстояло соединиться с отрядом Михаила Гордеевича Дроздовского и отправиться на Дон для борьбы с красными.

После того как войска Румынии заняли территорию Бессарабии, румынское командование в угоду немцам предъявило категорическое требование о разоружении и расформировании добровольческих бригад, выступавших за «борьбу с большевиками и их пособниками — немцами». Измаильский отряд оказался в более выгодном положении, нежели другие белые очаги на юго-западной окраине России: Жебрак, как отмечалось выше, был кавалером румынского ордена Святого Михаила, и эта высокая награда обусловила относительно лояльное отношение румын к его отряду.

24 февраля Сводный Морской Добровольческий полк выступил на соединение с отрядом Дроздовского. Перед началом похода Жебрак прочитал сочинённое им стихотворение «В борьбе за Родину», призванное поднять боевой дух добровольцев. Оно заканчивалось следующими четверостишиями:

И восстановим нашу Русь Святую,
Любимой Родины отважные бойцы.
О помоги, Господь, возобновить родную
И с братьев снять терновые венцы… 

Дай воскресить горячею любовью
Великую Отчизну, Русскую Землю,
За это мы готовы, истекая кровью,
Все блага позабыть и жизнь отдать свою.

 13 марта отряд Жебрака соединился с отрядом Дроздовского, а 26 марта произошло формальное объединение отрядов. Антон Васильевич Туркул в книге «Дроздовцы в огне» писал: «На походе мы узнали ещё о другом отряде добровольцев. Один полковник собрал его в Измаиле и выступил вслед за нами. В селе Каменный Брод этот отряд нас догнал. Измаильский полковник был невысокого роста, с пристальными светло-серыми глазами. Он заметно приволакивал ногу. Мы узнали, что его фамилия Жебрак-Русакевич… Он принёс нам знамя Балтийской дивизии, морской Андреевский флаг с синим крестом».

Кстати о знамени. В популярной белогвардейской песне «Из Румынии походом шёл Дроздовский славный полк» есть такие строчки: «Шли дроздовцы твёрдым шагом, // Враг под натиском бежал. // И с трёхцветным русским флагом // Славу полк себе стяжал!». Между тем полковым знаменем стрелкового офицерского полка был не триколор, а тот самый Андреевский флаг, который принёс Жебрак.

Переход отряда Дроздовского с Румынского фронта в Новочеркасск был одним из наиболее значимых эпизодов в истории становления Белого движения, Антон Иванович Деникин назвал его «героической сказкой на тёмном фоне русской смуты». Поход осложнялся наличием трёх сил, различных и по своей природе, и по преследуемым целям: дроздовцы торопились на Дон для соединения с Добровольческой армией, австро-германцы шли по праву оккупации, красные пытались установить советскую власть на землях Новороссии. Полковник Дроздовский объявил, что его отряд ведёт борьбу только против большевиков, сохраняя в отношении немцев нейтралитет. Однако, несмотря на это, в отношениях между дроздовцами и немецкими войсками периодически возникали коллизии, разрешением которых занимался Михаил Антонович Жебрак, прекрасно знавший немецкий язык и обладавший дипломатическими способностями.

А.И. Деникин в книге «Очерки русской смуты» описывает любопытный случай, произошедший на завершающем этапе Дроздовского похода:

«Когда колонна пересекала железную дорогу севернее Таганрога, часть обоза и арьергард были отрезаны подошедшим из Таганрога паровозом, ставшим поперёк переезда. Германский майор Гудерман заявил, что не пропустит колонну до тех пор, пока не получит разрешения из Таганрога от корпусного штаба. По-видимому, он выжидал прибытия эшелона. Начальник арьергарда, полковник Жебрак, развернул роту с пулемётами вдоль полотна. Но насильственные меры могли быть чреваты опасными последствиями. Жебрак вступил поэтому в переговоры с майором, посоветовал для ускорения ответа послать его адъютанта на паровозе в Таганрог. Как только паровоз скрылся с глаз и путь стал свободен, повозки рысью двинулись через переезд.

— Вы поступили не по-джентельменски, — сказал раздражённо Гудерман.

— Кому, кому судить об этом, — ответил Жебрак, — но только не вам, майор. У нас с вами мир ещё не заключён. Кто нам мешает, тот нам враг».

22 апреля, после взятия белыми Ростова-на-Дону, Михаил Антонович, проявивший себя как умный и бесстрашный боец, был назначен командиром 2-го офицерского стрелкового полка. Для того чтобы понять, кем стал уроженец маленькой западнобелорусской деревни, пройдя социализацию в учебных заведениях и армии Российской империи, обратимся к воспоминаниям А.В. Туркула о пребывании отряда Дроздовского в Новочеркасске:

«Седой Жебрак, командир 2-го офицерского стрелкового полка, был, кажется, самым пожилым среди нас. Он вызывал к себе общее уважение. В офицерской роте было до двадцати георгиевских кавалеров, все перераненные, закалённые в огне большой войны; рядовыми у нас были и бывшие командиры батальонов, но Жебрак ввёл для всех железную дисциплину юнкерского училища или учебной команды. В этом он был непреклонен. Он издавал нас заново. Он заставлял переучивать уставы, мы должны были снова узнать их до самых тонкостей. Он сам экзаменовал:

— Господин поручик, обязанности рядового в рассыпном строю?

Иной господин поручик, георгиевский кавалер со шрамами на лице, начинал мяться, тогда суровый командир приказывал:

— Растолкуйте ему…

Для нас были установлены расписания занятий. Ночью, после похода, усталые, отбиваясь со всеми силами от могучего сна, мы торопились прочесть, что следовало наутро знать по книжному уставу.

Пуговица ли, шаг, винтовка — полковник Жебрак видел всё. И он умел себя так поставить, что даже старшие офицеры не решались спрашивать у него разрешения закурить. Всё воинское он доводил до великолепного совершенства. Это была действительно школа.

Роты в Новочеркасске поднимались в половине седьмого, но ротный командир должен был вставать на час раньше. И вот среди самого сладкого сна в потёмках рассвета слышишь стук в дверь и настойчивый голос:

— Разрешите войти?

Разрешаешь. Входит сам командир и любезно осведомляется, изволил ли встать ротный командир. Конечно, вылетаешь с койки пулей.

Вскоре все хорошо поняли полковника Жебрака, и 2-й офицерский стрелковый полк стал образцовым полком, может быть, до того и не бывалым ни в одной армии мира».

Увы, нашему герою недолго довелось командовать своим полком. После соединения отряда Дроздовского с Добровольческой армией белогвардейцы двинулись во Второй Кубанский поход. В начале похода полк Жебрака взял станицу Торговую, а затем Великокняжескую. В ночь на 23 июня 1918 года Михаил Антонович лично возглавил атаку двух батальонов на станцию Белая Глина, где была сосредоточена «Стальная дивизия» Дмитрия Жлобы. «Красный граф» Алексей Толстой в романе-эпопее «Хождение по мукам» так описал бой под Белой Глиной: «Начало наступления белых было неудачно. Полковник Жебрак, ведший дроздовцев, напоролся в темноте на хутор — на передовые цепи; встреченный в упор огнем, кинулся в атаку и упал замертво. Дроздовцы отхлынули и залегли. Но уже к девяти часам утра с юга в Белую Глину ворвались Кутепов с корниловцами, конный полк дроздовцев и броневик. Со стороны захваченной станции подходил Боровский. Начался уличный бой. Красные почувствовали, что окружены, и заметались». В итоге — «Стальная дивизия» была выбита из Белой Глины.

Днём в поле, где только что промчался бой, дроздовцы нашли тела полковника Жебрака и девяти офицеров его верного штаба. «Командира едва можно было признать. Его лицо, почерневшее, в запекшейся крови, было размозжено прикладом. Он лежал голый. Грудь и ноги были обуглены. Наш командир был, очевидно, тяжело ранен в атаке. Красные захватили его ещё живым, били прикладами, пытали, жгли на огне. Его запытали. Его сожгли живым», – писал А.В. Туркул. За мученическую смерть любимого командира дроздовцы отомстили массовым расстрелом пленных красноармейцев.

И в период Гражданской войны, и в эмиграции в Дроздовской семье свято хранили память о Михаиле Антоновиче Жебраке. Ему были посвящены две песни, написанные офицером-дроздовцем Иваном Виноградовым: «Полковник Жебрак» и «Похоронный марш павшим при Белой Глине». Кроме того, в честь Жебрака был назван бронепоезд, действовавший в составе Добровольческой армии на Донбассе.

 

В сегодняшней Белоруссии имя Жебрака (равно как имена других белых белорусов) предано забвению: о нём не пишут книги, не снимают фильмы, в его честь не называют улицы и военные учебные заведения. Это вполне объяснимо. Во-первых, с точки зрения белорусского национального мифа угнетённый российским царизмом выходец из белорусской крестьянской семьи не мог стать образцовым русским офицером. Идеальный белорус XIX — начала XX веков, по мысли самостийных идеологов, должен выглядеть так, как написал местечковый «классик» Якуб Колас:

Вечно мрачен и угрюм
Белорус забитый!
На заплатках весь костюм,
Сам в грязи, немытый!

Сеешь жито на песке.
Корчмы не минуешь.
Спустишь гроши в кабаке,
В ус себе не дуешь.

Во-вторых, полковник Жебрак сражался не за Великое княжество Литовское, не за Речь Посполитую и не за советскую власть. Он бился на трёх войнах за Великую Россию. Разумеется, таким героям нет места в незалежной экс-БССР.