Меню сайта
Категории раздела
| Антология Русской Мысли [533] |
| Собор [345] |
| Документы [12] |
| Русская Мысль. Современность [783] |
| Страницы истории [358] |
| Антология Русской Мысли [533] |
| Собор [345] |
| Документы [12] |
| Русская Мысль. Современность [783] |
| Страницы истории [358] |
Приближение грозных событий, переживаемых ныне русским народом, провидел своим обострённым духовным зрением великий русский философ и поэт В. С. Соловьёв подобно Гоголю, предчувствовавшему "нарождение страшных чудовищ в нашей жизни”, возвестил о том незадолго до своей кончины. Как в природе наступление грозы чувствуется изменениями в атмосфере, так и грядущие события мировой истории заранее открываются избранниками Божиими, "ибо Господь ничего не делает, не открыв Свои тайны рабам Своим — пророкам” (Прор. Амос 3. 7).
Приблизительно за месяц до смерти (в июне 1900 г.), когда уже весь умирающий организм философа сотрясался перед страшной минутой перехода в другое бытие, он, со странным блеском в глазах, говорил своему другу В.Л. Величко: "Я чую близость времён, когда христиане будут опять собираться на молитву в катакомбах, потому что вера будет гонима, быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни, но более тонким и жестоким: ложью, насмешками, подделками, да и мало ли чем? Разве ты не видишь — КТО НАДВИГАЕТСЯ? Я вижу, давно вижу”. ("Воспоминания о В. Соловьёве” В. Л. Величко, стр. 54). В. Соловьёв говорил о грядущих событиях, как о чем-то неизбежном, как о грозовой туче, которая не может миновать нас, сколько бы мы от неё не отмахивались. В этом отношении Соловьёв как будто повторил предречения преп. Феодора Студита, который, сравнивая эпоху гонений первых христиан, утверждал, что и "конец церкви с началом её согласуется” в гонениях и терпении верующих. Яркую иллюстрацию положения последних христиан в потаённой и скрытой церкви даёт в своих "Заметках” профессор И. Андреев. *** Св. патриарх Тихон за свою краткую деятельность Первосвятителя Российской Православной Церкви (1918-1925 гг.) вёл корабль церковный по бурному морю страшных событий необычайно мудро. Для облегчения невероятных страданий духовенства и мирян, гонимых безбожной властью, он шел на целый ряд уступок и компромиссов. Советская власть не удовлетворялась этими уступками и требовала духовного порабощения Церкви государству. Тогда св. патриарх прекратил всякие уступки, за что и был арестован, а затем скоропостижно скончался, по-видимому, отравленный, в 1925 г. После смерти св. патриарха остались в силе три его замечательных распоряжения, которые легли в основу истинного пути Русской Православной Церкви. Первое — касалось сущности советской власти, которую св. патриарх Тихон квалифицировал как власть антихристову, а поэтому подлежащую анафематствованию. Советская власть была проклята св. патриархом. Второе распоряжение — это предсмертный призыв ко всем православным русским людям в России: "Зову вас, возлюбленные чада Православной Церкви, зову вас с собой на страдания!”. Третье распоряжение — касалось всех русских православных людей "в рассеянии по всему миру сущих”. В специальном указе от 7/20 ноября 1920 г. за № 362 предлагалось всем православным людям за границами СССР объединиться и создать Высший Церковный Административный Центр. Под управлением этого Центра всем в рассеянии сущим православным русским людям предлагалось жить обособленно от Российской Матери-Церкви до тех пор, пока не установится в Ней свобода и порядок. Согласно этому Указу и создалась Зарубежная Русская Православная Церковь под высшим руководством русского заграничного Собора и Синода, представителем которого, после смерти высокопреосвященнейшего митрополита Антония, вплоть до настоящего времени является высокопреосвященнейший митрополит Анастасий. Эта Церковь — единственная мистически, и канонически, и исторически истинная Православная Русская Церковь за границами СССР. Враг рода человеческого, великий клеветник, лжец и человекоубийца — дьявол, после смерти св. патриарха Тихона обрушился всеми силами на Православную Русскую Церковь, желая её уничтожить или поработить. За пределами СССР начались нестроения, разделения, расколы, но верная заветам и повелениям св. патриарха Тихона Русская Зарубежная Церковь, под руководством Русского Архиерейского Синода за границей, — осталась непорочной Христовой невестой, а потому согласно неложному обещанию Самого Спасителя и неодолимой самим адом! Если жизнь заграницей Русской Церкви была обильна тяжелыми драматическими событиями, то жизнь Российской Православной Церкви в СССР оказалась воистину трагедией! После смерти св. патриарха Тихона местоблюстителем патриаршего престола стал митрополит Пётр Крутицкий. Он оказался непоколебимым "камнем” и бесстрашным мучеником за чистоту веры Христовой. Никакие соблазны, никакие угрозы, никакие пытки и истязания не смогли поколебать великомученика — Первосвятителя Российской Православной Церкви. Имя его навсегда войдёт в историю Русской Церкви наряду с именами митрополита Филиппа и патриарха Гермогена. Арестованный, сосланный, запытанный невероятными пытками и замученный до смерти, митрополит Пётр остался непоколебимым и не подписал декларации, которую требовала от него советская власть. Его последним повелением было указание, чтобы его имя как символ единства Русской Церкви продолжало возноситься за литургией во всём православном мире, несмотря даже на слухи о его смерти, до тех пор, пока смерть его не будет вполне точно установлена (см. об этом свидетельство епископа Дамаскина, викария Черниговского). После ареста местоблюстителя заместителем местоблюстителя патриаршего престола стал митрополит Сергий Нижегородский в 1926 году. В 1927 году митрополит Сергий изменил заветам св. патриарха Тихона и митрополита Петра и выпустил свою знаменитую декларацию, в которой призывал православных людей "радоваться” радостям богоборческой власти и вынести этой проклятой антихристовой власти всенародную благодарность за внимание к нуждам православного населения. Памятуя невероятные гонения на Православную Церковь, мученическую смерть митрополита Вениамина и "иже с ним”, арест и смерть св. патриарха Тихона, ссылку и страдания митрополита Петра, разрушение храмов, уничтожение монастырей, кощунство над мощами, запрещение колокольного звона, устройство "комсомольской пасхи”, заточение многих сотен епископов (в 1927 году томилось в концлагерях свыше 200 епископов), десятков тысяч священнослужителей и монашествующих, миллионы верующих христиан, осуждённых по церковным делам, — истинно православные люди не смогли принять Декларации митрополита Сергия: произошел церковный раскол 1927 года. Во главе истинно православных людей, оставшихся верными св. патриарху Тихону, проклявшему советскую власть и звавшему верных чад Православной Церкви на мучения, и митрополиту Петру, сосланному на страдания за то, что он не согласился подписать той декларации, которую подписал митрополит Сергий, — стал Петроградский митрополит Иосиф. Приверженцев митрополита Сергия стали называть "сергианами”, а последователей митрополита Иосифа, — "иосифлянами”. Одобрение позиции митрополита Иосифа было получено из ссылки от митрополита Петра Крутицкого и от митрополита Кирилла Тамбовского. Центром истинного Православия 1928-1929 гг. становится в Петрограде "Храм Воскресения на крови” (на месте убиения императора Александра II). Настоятелем этого храма был митрофорный протоиерей о. Василий Верюжский. Кроме этого храма, в руках "иосифлян” было еще несколько церквей в Петрограде и его окрестностях: Петроградский храм во имя св. Николая-чудотворца, при убежище престарелых артистов на Петровском острове (настоятелем этого храма был протоиерей о. Виктор Добронравов); храм во имя Тихвинской Божией матери в Лесном (где настоятелем был протоиерей о. Александр Советов), храм в "Стрельне” (настоятель — о. Измаил) и некоторые другие. В храме Воскресения на крови, кроме о. Василия Верюжского, выступали замечательные проповедники: протоиерей о. Феодор Константинович Андреев (друг о. Павла Флоренского), бывший профессор Московской духовной академии, и протоиерей о. Сергий Тихомиров. Отец Феодор был духовником многих академиков Академии Наук и профессоров Петроградского университета. В 1929 году умер замученный пытками допросов в тюрьмах и выпущенный "умирать дома” о. Феодор, профессор Андреев. Похороны этого замечательного проповедника приняли грандиозно-демонстративный характер. "Со времён похорон Достоевского Петербург не видел такого скопления народа”, — писал профессор А.И.Бриллиантов своему другу. К 1930 году были закрыты все "иосифлянские” церкви, за исключением одной (Тихвинской Божией Матери в Лесном). В 1930 году были расстреляны все наиболее видные "иосифляне”: епископ Максим, протоиерей Николай Прозоров, протоиерей Сергий Тихомиров, протоиерей Александр Кремышанский, иерей Сергий Алексеев и др. Архиепископ Димитрий (Гдовский) был заточен на 10 лет в Ярославский политизолятор, где и погиб. Митрополит Иосиф, епископ Сергий Нарвский со множеством духовенства и мирян были сосланы в концлагеря. Многие миряне были арестованы и высланы только за то, что они посещали единственную иосифлянскую церковь в Лесном. В 1936 году эта церковь была тоже закрыта. Еще с 1928 года начались в Петрограде отдельные тайные богослужения по домам. После 1930 года количество тайных богослужений значительно увеличилось. А с 1937 года можно считать Катакомбную Православную Церковь вполне оформленной. В остальной России, особенно в Сибири, катакомбные церкви создались несколько раньше. В Москве катакомбных богослужений было недостаточно, и многие москвичи "окормлялись” в Петрограде. Никакого административного центра и управления катакомбными церквами не было. Духовными руководителями считались митрополит Кирилл и митрополит Иосиф. Главой Церкви признавался законный местоблюститель патриаршего престола митрополит Пётр Крутицкий, а после его смерти — митрополит Иосиф. В 1929-1930 годах в Соловецком концлагере, где оказались вместе несколько "иосифлянских” епископов (Максим Серпуховский, Виктор, викарий Вятский, Иларион, викарий Смоленский, и Нектарий Трезвинский), — были тайные хиротонии. Появились тайные епископы и огромное количество тайных священников. Мне лично известна лишь Петроградская область и происходившие в ней тайные катакомбные богослужения за период с 1937 по 1941 гг. включительно. Затем мне пришлось встретиться с участниками катакомбных богослужений в 1942-1945 гг. (из разных мест России): после 1945 года у меня сведений нет. В Петрограде и Петроградской области с 1937 по 1941 год было чрезвычайно много катакомбных богослужений. Где только эти богослужения не происходили? На квартирах некоторых академиков, профессоров Военно-Медицинской Академии и Петроградского университета, в помещении морского техникума, школе подводного плавания, в школе взрослых водного транспорта, в помещениях больниц, в некоторых учреждениях, куда вход был только по пропускам. Очень интенсивно шли тайные богослужения в пригородах Петрограда и более отдалённых от него местечках: в Шувалово, Озерках, деревне Юкки под Левашево, на станции Поповка, в Колпино, Саблино, Чудово, Малая Вишера, Окуловка, на станции Оксочи (в детской колонии им. Ушинского), в Гатчине (на квартире почитателей знаменитой подвижницы матушки Марии), в Елизаветино, Волосово, Ораниенбауме, Мартышкино, Стрельне (где подвизался замечательный священник о. Измаил) и многих других местах. Гонения на катакомбную Церковь, которую митрополит Сергий, признав "контрреволюцией”, а молящихся в ней, — "политическими преступниками”, —предал на растерзание безбожной власти, — были необычайно жестокие. Особенно много было арестовано и запытано до смерти за время 1937-1938 гг. в так называемое "ежовское время”. Поэтому с 1939 года катакомбные церкви стали чрезвычайно оберегаться и попасть в них было чрезвычайно трудно. Но искренно ищущие находили. И, если количество тайных катакомбных богослужений в 1939 году значительно сократилось, то качество их необычайно духовно выросло. Воистину это были новые первохристианские времена: легенда о дивном невидимом граде Китеже превращалась в явь! Как мне пришлось слышать позднее, за время войны, особенно после избрания митрополита Сергия советским патриархом, катакомбные богослужения, несмотря на жесточайшие гонения, вновь усилились, ибо истинно православные люди не могли примириться с полным духовным порабощением Православной Церкви проклятому антихристову режиму. При патриархе Алексии (Симанском) гонения еще более усилились, ибо теперь уже нет никаких оправданий тем, кто не посещает открытых храмов и совершает тайные богослужения на дому! "Участники катакомбных церквей причислены были к самым тяжким политическим преступникам!”. Но "к злодеям причтён” был даже и Сам Спаситель! Отсюда ясно, как приходится хранить и скрывать имена участников катакомбных церквей, особенно имена епископов и священников. Так много хотелось бы рассказать о деятельности о. Алексия, о. Георгия, о. Александра, о. Петра, о. Владимира и других многих, хорошо известных истинным православным в Петроградской области. Но не пришло еще время! Ведь, может быть, они живы и служат тайно до сего дня! А малейшая деталь, могущая выдать их, — грозит смертными муками им и их родным. Да они и не ждут славы человеческой. Они, эти многочисленные мученики и мученицы (ибо среди активных деятелей катакомбных церквей много монахинь), кладут души свои за други своя, исполняя заповедь Христову о высшей любви. Здесь, за рубежом, иногда встречаются люди, которые, признавая заслуги катакомбной Церкви, признают в то же время и правду "сергианской церкви”. Таким следует знать, что в СССР их позиция была бы резко отвергнута с обеих сторон. Ибо, "если патриарх Сергий и патриарх Алексий” запретили в служении и заклеймили "политическими преступниками” деятелей "иосифлянской церкви”, то последние, в свою очередь, запретили ходить верующим в советские открытые храмы. Вообще русское православное население СССР можно разделить на следующие группы: Первая группа строго и истинно православных церковных людей, живущих по преимуществу духовной жизнью и интересами Церкви как Тела Христова. Эта группа ни под каким видом, никогда не признавала и не признаёт советскую патриархию. Эта группа вся ушла в катакомбы. Вторую группу составляют мало верующие, малоцерковные люди, которые по традиционной инерции продолжают теплохладно верить в Бога или же эстетически привлекаются православным богослужением. Такие не разбираются в тонкостях церковного духа. Они замечают лишь "одежду” Церкви, которая не изменилась. Они охотно ходят в храмы, открытые советской безбожной властью, разрешающей небольшие дозы "опиума для народа”. Третью группу составляют "дипломаты”, рационалисты, живущие интересами Церкви как организации (а не как органа Святого Духа). Они оправдывают церковную политику и Сергия, и Алексия, которая, по их мнению, спасает Церковь. Эти охотно посещают советские церкви, не замечая, что при сохранившейся организации её утеряно самое главное — дух Христов. Четвёртую группу составляют те, которые мучительно тяжко принимают и Декларацию митр. Сергия 1927 г., и все последующие слова и дела советских патриархов, но считают, что благодать в Православной Церкви всё же сохранилась ради тех миллионов несчастных русских людей, которые получают в Церкви великое утешение. С крайне тяжелым чувством слушая панегирики советской церкви советской безбожной власти, они продолжают ходить в открытые храмы и молятся со слезами пред чудотворными иконами. Это люди душевные, которые еще не доросли до духовного понимания религии. Душевные утешения они принимают за благодатные духовные таинства. Пятую группу составляют те, кто лично не беседовал с патриархами и митрополитами советской церкви, и потому являются неосведомлёнными о сущности этой церкви. Большинство из этих людей, зная ряд фактов опубликования в СССР различных деклараций без ведома якобы подписавшихся под ними, полагают, что всё сообщенное от имени патр. Сергия и патр. Алексия или напечатанное в официальной церковной прессе — просто ложь, сочинённая советской властью. Поэтому, не обвиняя лично патриархов и митрополитов советской церкви, но не принимая сердцем того, что якобы только от их имени говорит антихристова власть, — эта группа хотя и уходит в катакомбы, но продолжает поминать на тайных литургиях имена первосвятителей Церкви. Но те, кто имел возможность лично побеседовать с представителями высшей иерархии советской церкви, знают, что последние добровольно и сознательно солидаризируются с советской властью и искренно защищают противоестественную дружбу Христовой Церкви с антихристовым государством. Совершенно невозможно даже приблизительно определить процент верующих, ушедших в катакомбы. Одно можно сказать: ушли лучшие и их миллионы! Не имея возможности всех их выявить и уничтожить, советская власть стала отрицать наличие Катакомбной Церкви и называть её мифом. Если существует "миф о Христе”, написанный пастором проф. Артуром Древсом, то возможен и "миф о Катакомбной Церкви в СССР”. Я лично посещал катакомбную церковь с 1937 по 1941 гг. включительно. Позже я встречался с людьми, которые посещали её с 1942 по 1945 год. Духовное настроение всё время оставалось в этой Церкви высоким и чистым. 1937 год, декабрь месяц. После концлагеря я не имею права проживать в столице и живу в 200 километрах от Петрограда (Ленинградом мы называем город св. Петра только в официальных случаях). Там, где я живу, — в окружности более 100 километров нет ни одной церкви. В Петрограде существуют только 2 церкви: Морской Никольский Собор (вблизи Мариинского театра) и церковь св. Князя Владимира (у Тучкова моста). Обе церкви — "сергианские”. В сергианские храмы я и мои многочисленные друзья не ходим с конца 1927 года, т.е. уже 10 лет. Тайком я приезжаю в Петроград и иду к одной своей знакомой. К ней приходит одна тайная монашенка. Эта последняя везёт меня на тайное богослужение катакомбной Церкви. Я ничего не спрашиваю и не интересуюсь, куда мы едем. Я нарочно не хочу знать, чтобы потом, если, сохрани Боже, буду арестован, даже под пытками не сказать, где я был. Поздний вечер. Темно. На одном из вокзалов садимся в поезд. Едем больше часа. Вылезаем на маленьком полустанке и идём в темноту 2-3 километра. Приходим к какой-то деревушке. На краю первый домик. Почти ночь. Темно. Тихо. Тихий стук в дверь. Дверь отворяется и мы входим в избу. Проходим в чистую комнату. Окна глубоко занавешены. В углу несколько старинных образов. Перед ними теплятся лампадочки. Народу — человек 15, больше женщины в платочках: трое мужчин средних лет, несколько детей 12-14 лет. Батюшка — мой знакомый. Когда-то он был преподавателем в гимназии, где я учился. Он помнит меня еще мальчиком. Батюшка приветливо меня встречает, благословляет, целует. "Сейчас начнём!” — говорит он, облачаясь. "А вы пока напишите несколько рецептов на медицинское вазелиновое масло”, — обращается он ко мне, зная, что я врач, —" это масло еще можно достать в аптеках по рецепту. Другого нет. Господь простит. А для лампадочек это хорошо…” Я пишу рецепты почти всем присутствующим, предупреждая, чтобы они не покупали масла в один день и в одной аптеке. Начинается вечерня. И говорят, и поют шёпотом. У многих на глазах слёзы умиления. Молиться легко!.. Ничто не мешает, не отвлекает. Никогда и нигде я не переживал так ясно и глубоко правоту требования св. Иоанна Лествичника: "заключай ум в слова молитвы!” Кроме батюшки, кругом все чужие. Но они все родные, больше, чем родные!.. У всех глаза такие чистые, такие ясные, такие тепло-приветливые, лица одухотворённые!.. Словами передать невозможно, что пережил я на этой всенощной. По окончании службы выпил чашку чая с хлебом. Прощаясь, облобызался трижды со всеми… Ночь на исходе. Идём тихонько вдвоём с монашенкой назад. На душе спокойно и сосредоточенно. Садимся в поезд. Едем в Петроград. Перехожу на другой вокзал и еду домой на службу… 1938 год, второй кошмарный год "ежовщины”… Незадолго до Пасхи меня арестовывают. Стою 4 дня в "собачнике”. Так называется камера, где стоят, ибо сесть невозможно, слишком тесно. Изредка вызывают на допросы. Одни возвращаются скоро, другие задерживаются. Чем дольше задерживаются, тем тревожнее за них. Ведь всё равно они подпишут всё, что уже написано заранее. Только будут избиты и измучены. Наконец, вызывают меня. Иду и молюсь: "Господи, вразуми, спаси и сохрани!” Никогда я так не молился, ибо знал, что никакой человеческой надежды нет! Молился, закрыв глаза, всей душой, всем умом, всем сердцем: " Господи, освободи!”. Чувствовал ясно, что Бог тут, рядом справа, всё слышит, всё знает, всё понимает, всё может!.. "Господи, освободи!.. Молитвами мучеников Твоих во всей России! Молитвами вот сейчас по всей Российской земле, тайно, в катакомбах молящихся Тебе шепотом, со слезами!.. Господи, освободи! Освободи, чтобы потом, где-нибудь на свободе рассказать другим о том, что творится теперь в России!..” Молитву услышал Господь. Случилось чудо! Как всё это обернулось — трудно рассказать, трудно самому поверить, что случилось!.. Провинциальное районное отделение НКВД. Сижу на табурете в большой комнате. Стены фанерные. Слышу всё, что говорят за стеной. "Ах, дурак какой! — кричит начальник на следователя (следователи большей частью мальчишки 16-18 лет, "практиканты”, т.к. из-за огромного количества арестованных настоящих следователей не хватает) — "Ты по какой статье его обвинил?” — "По 59-й”. — "Эта статья за что полагается?” — "За бандитизм!” — "Ну, а кого ты допрашивал?..” — "Да он признался и протокол подписал!.. ” — "Ах, дурак, дурак, я тебя не о том спрашиваю…Теперь и мёртвый подпишет!.. Не в подписи дело… А ты отвечай, кто он, этот старик, сектант?” — "Да, толстовец!” — "Ну, вот видишь! А знаешь ли ты, что они даже сапог не носят, а в галошах ходят, эти толстовцы-то, спят без подушек… Почему? Чтобы, значит, кожей животных не пользоваться и куриными перьями… они муху убить за грех считают… А ты — бандитизм ему пришпилил! Пойди, исправь на 58-ю (ст. 58, пункт 10 уголовного кодекса СССР — полагается за агитацию против советской власти)… — "В Москве-то не дураки сидят”, — продолжал ворчать начальник, — "протокол-то в Москву пойдёт! Иди, исправь!..” — "Товарищ начальник! — слышится другой робкий голос, — "я вот тут тоже не совсем понимаю. Допрашивал я старовера. Объясните мне, что такое "начетчик”, чин что ли такой?… Или вот — "беспоповцы”, что это значит?” — "Черт их знает, что это значит” — обрывает начальник… — "Товарищ начальник”, — слышится третий тихий голос, — "тут на допрос привезли какого-то врача — сектанта, он наверно знает всё это и может объяснить!..” — "Ну, зови его!” И меня позвали… — "К какой вы секте принадлежите?” — "Ни к какой!” — "А почему в церковь не ходите?” — "Молюсь дома!” — "Ну, а в сектах понимаете что-нибудь?” — "Понимаю”. И вот я оказываюсь экспертом и консультантом по ряду вопросов о расколе. В результате вдруг, внезапно, оказываюсь освобождённым — почему? Отчего? Правда, у меня не было абсолютно никакой вины, кроме той, что я, будучи верующим православным христианином, почему-то не ходил в советские церкви. Я недавно освободился из концлагеря и хорошо запомнил дружеский совет одного начальника: "Ну, доктор, теперь на свободе работайте всё время на пять с плюсом, тогда мы (то есть органы НКВД) поставим вам тройку с двумя минусами. Всякая ошибка ваша — будет преступлением”. Я так и работал, постоянно на пять с плюсом, вечным "ударником”, "отличником”… У меня не было никакой вины, и меня выпустили на свободу! Ведь это невероятное чудо, в условиях СССР. На страстной неделе я оказался на свободе. В страстную субботу удалось тайком поехать в Петроград с маленькой пятилетней дочкой. Заутреня была на одной из квартир большого официального казённого учреждения, куда вход разрешался только по особым пропускам. Мне и моей маленькой дочурке достали такой пропуск. Пришли мы в чистенькую и уютную квартиру. Народу было до тридцати человек. Несколько человек оказалось знакомых. Служил старенький священник о. Георгий. Эту заутреню невозможно никогда забыть. "Христос Воскресе” пели тихо и радостно. Казалось, что пели не люди, — а ангелы!.. Дочурка моя стояла со свечкой в руках и сама сияла как свечечка. Более радостных, более счастливых глаз, чем были у неё, я никогда в жизни не видал. Было ли это? Не был ли это золотой сон? Словами я не могу, не смею рассказывать о том, что было… Небеса опустились на землю и люди становились как ангелы! Море любви! Друг друга обымем, Друг другу простим; Христово имя В себя вместим! Радость, полученная от этой светлой заутрени катакомбной церкви, — до сих пор даёт силы жить, потеряв всё: семью, Родину, счастье, научную карьеру, друзей, здоровье!… 1947 г. Катакомбные богослужения в Соловецком лагере В 1929 г. на о. Соловки, в страшном Соловецком концлагере, с приближением Пасхи началось усиление репрессий за религиозные убеждения и антирелигиозная пропаганда. В антирелигиозный музей, помещавшийся в бывшем игуменском флигеле, ежедневно стали устраиваться «экскурсии». Заключенных приводили в организованном порядке, группами, в этот «музей» и показывали им «вскрытые» мощи преп. Зосимы и Савватия. Под стеклом лежали честные останки святых, их нетленные кости, а на специальных огромных плакатах было написано, что при «вскрытии мощей» были обнаружены труха и чурбаны дров. Чекисты давали «объяснения», в шапках, с цигарками во рту, всячески подчеркивали своё богохульство. А по ночам, в великой тишине и тайне, рискуя быть пойманными и запытанными до смерти, пробирались в этот «музей» заключенные священники, монахи и верующие миряне и, обливая кровавыми слезами оклеветанные раки преподобных, благоговейно катакомбно молились и за себя, и за всю Россию. И дивно помогали молящимся свв. Соловецкие угодники, сораспятые с народом русским своими растерзанными безмолвными мощами. На Страстной неделе, вечером в понедельник было объявлено по всем ротам, что молитвенные собрания категорически запрещаются; всякий, кто будет замечен в «религиозной пропаганде» (т.е. молитве), — подлежит суровому наказанию. Также запрещалось печение всяких куличей и вообще какое-нибудь особенное приготовление пищи в наступающие праздничные дни. День светлого Христова Воскресения был объявлен обыкновенным рабочим днём. Настроение у большинства заключенных было подавленное. Врачи, имеющие право давать освобождения от работ, были поставлены в очень тяжёлые условия. С одной стороны, усилились жестокие требования со стороны начальства, а с другой — увеличилось количество просьб об освобождении от работ со стороны заключённых. Категорически запрещалось превышать нормы освобождения в амбулаториях (не выше 10% всех обращающихся за помощью). Врачей было очень мало и на амбулаторных пунктах работали обычно фельдшера. Они были чрезвычайно жестоки и никогда не превышали норм освобождения. Но начальство лагеря часто находило необходимым проверять работу фельдшерских пунктов с целью снижения и без того низких цифр освобожденных. Для этого посылались врачи с требованием снизить процент освобождения. В Великую среду я как врач был назначен на такую «проверку» фельдшерского амбулаторного пункта. Придя за полчаса до начала приёма, я имел возможность познакомиться и побеседовать с контролируемым мною фельдшером. Это оказался старший ротный фельдшер с Полтавщины. Огромные седые усы его меня сразу поразили и покорили. Добрые глаза, пристально и грустно смотревшие из-под нависших седых бровей, дополнили впечатление: я проникся к нему доверием. «Такой не выдаст», — мелькнула у меня мысль, — «с ним можно рискнуть договориться». Оглядывая его крошечную комнатушку (он жил при амбулатории), я заметил на стене висящую старую бандуру, на задней стороне которой было выжжено изображение Архистратига Михаила и слова: «Умрем за родную Украину». Все сомнения мои исчезли и я прямо приступил к делу. — Мы оба православные, — сказал я ему. — Я прислан «снизить» количество освобождаемых Вами от работ, но мы оба хорошо понимаем, что наш христианский, нравственный и врачебный долг — дать как можно больше освобождений по болезни, чтобы православные люди смогли отметить светлый праздник и помолиться. Приём ведете Вы, освобождайте от работ всех, кого только сможете. В сомнительных случаях обращайтесь ко мне. Я буду не снижать, а повышать количество освобождённых». — Да… я понимаю, — задумчиво ответил фельдшер, — но, ведь, если мы и вдвое увеличим полагающийся процент освобождения, то и тогда всех православных не удовлетворить… Вы простите, но я хочу предложить Вам кое-что… на основании своего семилетнего концлагерного опыта (мой срок 10 лет и я отсидел уже 7). — Что же Вы хотите предложить? — спросил я. — Вот что… Для того, чтобы освобождать побольше православных, надо быть более жестоким и, если хотите, более жестоким к тем, кто забыл Бога и богохульствует… я имею в виду «урок» (т.е. уголовных преступников), которые «кроют в Бога — мать» (т.е. кощунственно цинично ругаются) и для которых никаких церковных праздников не существует!… Я молча и грустно посмотрел на фельдшера. — Я понимаю… — несколько смутился он, — может быть, это будет не по-христиански?… Но… поверьте мне… я очень много мучился этим вопросом… другого выхода нет!… Ведь если Вы слишком много освободите, то нашу комиссию просто аннулируют и всех освобожденных «дрыном» (т.е. палкой) погонят на работу… А за судьбу хулиганов — богохульников вы не беспокойтесь! Они не мытьём, так катаньем добьются освобождения или устроят крупный скандал, будут жаловаться и кричать, что мы с Вами слишком жестоко смотрели… Их жалобы помогут нам! — многозначительно закончил фельдшер, — нас трудно будет уличить в излишней мягкости… Хотя число освобожденных будет гораздо выше нормы, но воплей о нашей жестокости будет еще больше и начальство будет довольно нашей работой. Я согласился, хотя в глубине души было смутно и горько. Начался приём. Фельдшер, по-видимому, оказался прав… Два совершенно различных психологических типа людей проходили перед нами. Тихие, смиренные, больше священники и монахи, пожилые и старые люди, степенные крестьяне и интеллигенты, с медными и серебряными крестиками на шее, ничего не просили и освобождения не ждали. Громкие, шумные, крикливые, дерзкие и грубые уголовники (конечно, не все, ибо и среди уголовных были верующие), — требовали освобождения и цинично бранились. Брань их непередаваема! Матерщина, соединённая с циничнейшими и кощунственнейшими эпитетами по отношению к именам Спасителя и Богоматери, были невыносимы! Шутки и оскорбления «попов» и издевательства над религиозными чувствами верующих превосходили всякую границу: они плевали на нательные крестики, срывали их с шеи соседей, с хохотом топтали их ногами… Угрозы и наказания не помогали. Мольбы и уговоры вызывали смех. С ужасом и негодованием я смотрел на этих людей и не видел в них искры Божией. Да, по-видимому, фельдшер был прав. Я не чувствовал угрызений совести, когда был слишком жестоким и посылал легко больных на работы. Придя в свою камеру, я поделился своими чувствами и переживаниями с товарищами-врачами. Они ничего мне не сказали. Поздно ночью я исповедовался у о. Николая П., замечательного священника-исповедника, бывшего духовником всех верующих врачей. Отец Николай сказал мне, что я поступил неправильно. Надо было помолясь, чтобы Господь покрыл, освобождать всех без исключения больных, несмотря на то, богохульник он или праведник, а, кроме того, освобождать и всех православных, внутренне молясь, чтобы Господь помог почувствовать таковых по их взглядам… Совесть моя сказала мне, что о. Николай был прав! Наступил Великий Четверток. Вечером, часов в восемь, в нашу камеру врачей, где, кроме меня, находились: епископ Максим (профессор, доктор медицины Жижиленко) и врачи К. и П. , пришли, якобы по делу о дезинфекции, епископ Виктор (викарий Вятский) и о. Николай П. Шепотом, катакомбно, отслужили церковную службу, с чтением 12 Евангелий… В пятницу утром был прочитан по ротам приказ: в течение трёх дней выход из рот после 8 часов вечера разрешался только в исключительных случаях по особым письменным пропускам коменданта лагеря. В 7 часов вечера, когда мы, врачи, только что вернулись в свои камеры после 12-часового рабочего дня, — к нам пришёл о. Николай и сообщил следующее: — Плащаница в ладонь величиной написана заключенным художником Р. Богослужение — чин погребения — состоится и начнется через час. — Где?! — нетерпеливо спросили мы. — В большом ящике (около 4 сажен длиной), для сушки рыбы; этот ящик находился в лесу, в полукилометре от роты N… Условный стук: 3 и 2 раза. Приходить лучше по одному. Через полчаса владыка Максим и я вышли из нашей роты и направились по указанному «адресу». Дважды у нас патрули спросили пропуска. Мы, врачи, их имели. Вот и лес. Вот ящик. Без окон. Дверь едва заметна. Сумерки. Стучим 3 и 2 раза. Входим. Внутренность ящика превратилась в церковь. На полу, на стенах — еловые ветви. Теплятся свечи. Маленькие бумажные иконки. Маленькая, в ладонь величиной, плащаница утопает в зелени веток. Человек десять молящихся. Среди них владыка Виктор (Вятский), владыка Иларион (Смоленский) и владыка Нектарий (Трезвинский), о. Николай П., о. Митрофан И., профессор А.А.М. (известный русский философ), два студента, два незнакомых монаха… Позднее пришло ещё человек пять. Началось Богослужение. Шёпотом. Казалось, что тел у нас не было. Были только одни души. Ничто не развлекало и не мешало сосредоточенности молитвы… Я не помню — как мы шли «домой», т.е. в свою роту санитарной части. Господь покрыл!… Светлая Христова Заутреня была назначена в нашей камере. В 11 часов вечера в субботу был обход лагеря комендантом со свитой. Зашли и к нам, в камеру врачей. Камера была убрана. На столе — чистая белая скатерть… — Что, ужинать собираетесь? — доброжелательно спросил комендант. — Да! — отвечали мы. — Ну, до свидания!… — ушли… А через полчаса, под разными предлогами, без всяких письменных разрешений, собрались все, кто собирался прийти. Собрались человек пятнадцать. Заутреня и обедня пролетели быстро и необычайно духовно-радостно. Сели разговляться. На столе были куличи, пасха, крашеные яйца, закуски, «вино» (жидкие дрожжи, с клюквенным экстрактом, сахаром и содой). Около 3 часов разошлись. А около 4 часов утра внезапный новый, второй обход коменданта. Вошли к нам в камеру. Мы, врачи, сидели на своих койках, не раздеваясь, и тихо беседовали. — Что, врачи, не спите? — спросил комендант и тотчас добавил — Ночь-то какая!… и спать не хочется!… — и ушел. Господь покрыл!… Мы, врачи, сидели на своих койках, не раздеваясь, с благодарными слезами, обнимая друг друга: — Христос Воскресе! — Воистину Воскресе! Нежил соловецкий пасхальный рассвет — превращал монастырь — концлагерь в невидимый град Китеж и напоял наши свободные души тихой нездешней радостью! | |
|
| |
| Просмотров: 811 | |