О его смерти сообщила лишь коротенькая заметка
на восемь строк, набранная петитом, то есть меленькими-меленькими
буквами, да еще на третьей странице, в хронике, сразу после информации о
столкновении пьяного извозчика с трамвайным столбом, в одной только
газете – «Новое время»: «Некролог. Вчера, в пятницу 18 апреля, скончался
Николай Иванович Путилов – один из видных практических деятелей. В
эпоху Крымской кампании покойный построил целый флот канонерских лодок.
Наикрупнейшее из деятельности покойного – это проект Морского порта в
Петербурге, который теперь и приводится в исполнение». И все. Другие
заслуги Николая Ивановича не были даже упомянуты. Под этим неприлично
кратким некрологом не было никаких подписей – еще одна подробность, на
которую все обратили внимание. «Все» – это те немногие, кто знал
истинную цену Путилову. Среди них был и император Александр II.
Путилов завещал похоронить себя на дамбе
Морского канала, причем в таком месте, чтобы с его могилы были
одновременно видны и Путиловский завод, и Морской торговый порт. В те
годы хоронить не на кладбище, а на дамбе, то есть в искусственно
насыпанной земле, было, мягко говоря, не принято. Министерство
внутренних дел сделало особый доклад об этой странной последней воле
усопшего предпринимателя императору, который в своей резолюции по этому
поводу выразился так: «Если бы Путилов завещал себя похоронить в
Петропавловском соборе (то есть там, напомним на всякий случай, где
погребали только императоров и императриц и где не хоронили даже их
детей, если они не царствовали. – А. К.) – я и на то согласился бы»
БЕДНЫЙ, НО ГОРДЫЙ «БОТАНИК»
Николай Иванович родился в 1816 году в семье небогатых новгородских
дворян Путиловых. Он осиротел в детстве. Дядюшки и тетушки нажали на
свои связи (все, что осталось у обедневшего рода), и в десять лет
мальчик-сирота был принят на казенный счет в морскую роту
Александровского кадетского корпуса в Санкт-Петербурге (нынешнее
Нахимовское училище). Оттуда Николенька как лучший ученик попал в
Морской корпус (сегодня Военно-морское училище им. Фрунзе). Это
единственное тогда в России военное учебное заведение, готовившее
морских офицеров, было исключительным по составу учащихся. В него
принимали только сыновей и внуков (правнуков не было лишь по причине
молодости русского флота!) генералов, столбовых дворян и флотских
офицеров. Вот в какую компанию затесался бедный, но гордый столбовой
дворянин Коля Путилов. Всего на его курсе училось 56 человек – будущих
мичманов, выпускников 1837 года. Среди них были четыре князя, шесть
баронов и 45 детей и внуков знаменитых русских флотоводцев – Сенявины,
Головины, Бутаковы, Крузенштерны, Станюковичи и Римские-Корсаковы. Это я
назвал только тех детей и внуков, которые и сами впоследствии стали
гордостью России, ее легендарными адмиралами. Потом они все, кто чем,
помогали своему бывшему соученику Путилову, самому одаренному среди них
по ученой части.
Было еще одно везение. Годом раньше корпус
окончил другой хороший знакомый Путилова – Константин Михайлович Посьет,
будущий адмирал, крупнейший государственный деятель XIX века, министр
путей сообщения как раз в период самого пика железнодорожного
строительства в России. Это он сыграет решающую роль в том, чтобы
Путилов получил подряд на строительство Морского канала под Петербургом.
И наконец, главное везение. Как известно, у императора Николая I было
четверо сыновей. Александр, наследник, человек очень неплохой, но не
военный. Артиллерист Михаил. Пехотинец Николай. И моряк Константин,
самый способный, образованный, волевой и толковый из них. Он заведовал
русским флотом. Именно его флотские офицеры – адмиралы Нахимов, Корнилов
и Истомин – стали поневоле героями сухопутной Крымской войны. И именно
он, великий князь Константин, в страшные дни 1854 года вызвал к себе в
Мраморный дворец 38-летнего чиновника морского ведомства Николая
Путилова и обратился к нему с такими, очень характерными во все времена
для России, словами: «Можешь ли ты, Путилов, сделать невозможное?
Построить до конца навигации флотилию винтовых канонерок для обороны
Кронштадта? Денег в казне нет – вот тебе мои личные двести тысяч».
Здесь все было очень знакомо. И то, что надо сделать «невозможное». И
то, что «денег в казне нет». Не очень понятно, правда, почему великий
князь вызвал к себе не кого-нибудь, а именно Путилова. Для ответа на
этот вопрос вернемся еще ненадолго в молодость Николая Ивановича, в годы
его учебы в славном Морском корпусе.
Денег, которые родственники с трудом
наскребали для своего любимца, едва хватало на пропитание. О
петербургских же развлечениях не могло быть и речи. Поэтому Николеньке
пришлось в основном сидеть в казарме, а это, что ни говорите, не совсем
отчий дом или, тем более, собственный дворец, как у некоторых
соучеников, зато ничто не мешало изо всех голодных молодых сил налегать
на науку. И, как потом оказалось, не без взаимности со стороны оной. И
прозвали за это соученики нелюдимого и мрачноватого в те годы нашего
героя уважительно – «ботаником». В год смерти Пушкина мичман Путилов
заканчивает Морской корпус и решает продолжить образование и сдать
экзамен на чин лейтенанта. Потихоньку выстраивается более или менее
внятная жизнь: Путилов медленно, но верно делает военно-морскую карьеру –
учится сам и одновременно преподает на подготовительных курсах.
В 1840 году он публикует небольшую научную
работу по своей любимой математике. Это никого из знавших Николая
Ивановича не удивило, потому что все будущие знаменитые русские
флотоводцы списывали математику у Путилова. Удивило то, что мичман
Путилов заявил об ошибке, которую допустил великий французский математик
академик (стало быть, адмирал, если перевести на морскую субординацию)
Огюстен Луи Коши в своем труде по интегральным исчислениям. А ведь на
формулы этого самого адмирала, простите, академика, опиралась артиллерия
всех европейских держав – его формулы лежали в основе расчета
траектории стрельбы из пушек. И что особенно важно – стрельбы не по
воробьям!
На статью Путилова в журнале «Маяк» накинулись
все кому не лень. Но случилось так, что два человека не испугались
такого нарушения субординации. Первый – всемирно известный российский
математик академик (и выходит, тоже в некотором смысле адмирал) Михаил
Остроградский. Сей странный одноглазый господин (кстати, преподававший
Путилову математику в Морском корпусе) хоть и одним глазом, а разглядел
талантливого ученика, и, помня, что Дух Божий дышит, где хочет,
наперекор всякой субординации взял да и проверил, а затем и подтвердил,
что мичман был прав. Причем настолько прав, что вскоре в «Записках
Императорской Академии Наук» появился совместный труд Путилова и
Остроградского. И вот на эту статью флотского офицера и штатского
академика обратил внимание великий князь Константин Романов, почти
профессионально интересовавшийся математикой. И фамилия у мичмана
оказалась ясной, короткой и удобной для запоминания.
БЕЗНАДЕЖНОЕ ДЕЛО
Вроде все складывалось у Путилова по ученой части. Но тут
решительно подкачало здоровье, подорванное чрезмерными занятиями наукой,
и пришлось Николаю Ивановичу покинуть промозглую сырую столицу. На
шесть лет уехал он в Крым, куда влиятельные соученики отправили его
изучать строительное дело на военных поселениях. Потом и этот опыт тоже
пригодился будущему промышленному магнату. Не нами замечено, что у
умного человека как-то так всегда получается, что у него и дождь не
напрасно, и гроза в копилку, и божья коровка в доход!
Когда же здоровье наладилось, те же друзья
подобрали для своего «ботаника» тихую, но достаточно хлебную и видную
должность чиновника по особым поручениям при директоре
кораблестроительного департамента. Все это было бы пределом мечтаний для
какого-нибудь достойного Акакия Акакиевича. Но не для бешеного.
Маленького ростом. Стремительного. Исходящего энергией никому не нужных
тогда замыслов и проектов. Целеустремленного и бесстрашного – словом,
точь-в-точь, как мы с вами, дорогие читатели! – Путилова. Для которого
всякая самая важная канцелярская муть была хуже каторжной галеры. Но
этот человек слишком долго отсутствовал, чтобы претендовать на что-то
большее. Впрочем, он и не претендовал. Пока не началась Крымская война.
Весной 1854 года в своем дворце «Коттедж» в
Петергофе император Николай I не отходит от подзорной трубы. В
нескольких верстах от столицы, перед фортами Кронштадта, крейсирует
британский флот. Император огромной страны, любивший сравнения с Петром
Великим, вдруг почувствовал себя абсолютно беспомощным. Только что
пришлось затопить Черноморский флот у входа в Севастопольскую бухту.
Балтийский флот неприятель загнал в Маркизову лужу. Столице угрожала
реальная опасность штурма с моря, а все войска были тогда в Крыму.
Необходимо было как-то организовать оборону от превосходящих сил
вражеской коалиции, состоявшей, естественно, из бывших союзников. И при
этом – как это часто бывало в русской истории – то, на что не хватало
десятилетий, надо было сделать за считанные дни.
Император обращается к своему сыну-моряку, а
тот вызывает к себе Путилова и назначает его уполномоченным по
экстренному сооружению новой канонерской флотилии и корветов. Надо
заметить, что до этого великий князь Константин обращался со своим
предложением к людям более сильным, знатным, богатым и опытным, чем
Путилов, но они все почему-то отказались. Возможно, именно потому, что
по своему опыту знали: ничего не выйдет. Ведь кроме постройки корпусов
судов надо было одновременно, срочно и в разных местах, построить такое
же количество паровых машин, котлов и арматуры к ним. И Путилов это
знал. Но это был его шанс! Это был его случай! И именно поэтому он и
взялся за столь безнадежное дело. Других-то дел героям никогда не
поручают. А скромный мичман всегда мечтал быть героем. Он думал, что это
будет нечто романтическое. А оказалось, что вакантно место героя в
новой для России сфере – промышленного бизнеса.
30 ноября 1854 года Путилов получил
«Высочайшее повеление Государя Императора» и приступил к делу. Он взял
на себя этот невозможный заказ с выполнением его в назначенный срок – к
маю месяцу 1855 года – на таких необычных для того, да и для любого
другого, времени условиях. Без контракта, то есть без договора на
выполнение работ. Без залога, то есть без взноса исполнителем (все равно
у исполнителя, Николая Ивановича, своих денег не было) финансовых
средств в обеспечение неустоек по заказу. Без правительственного
контроля за производством всех работ. Эти небывалые условия, которые
выбил для себя Путилов, только показывают, в каком же трудном положении
оказалось морское министерство, если оно согласилось на них. Но выхода у
начальства не было. Никто другой не брался за выполнение поручения
императора вообще ни на каких условиях. Ни по контракту. Ни без него.
Паровые двигатели ввозили тогда из-за границы,
война поставила на возможности импорта крест. Военное судостроение с
правления Петра Великого мало изменилось. На казенных верфях корабли
строили крепостные под присмотром армии чиновников. Они бы выполнили
заказ Николая I аккурат к выборам президента России в 2004 году. Никак
не раньше. Стало быть, надежда у Путилова, как и у всей России, могла
быть лишь на частные предприятия. И поэтому, при всей неясности условий,
Путилов четко зафиксировал самое главное – цену! Вот насчет нее,
родимой, он договорился с самим императором. Казна обещала платить за
каждую паровую машину для канонерки по 20 тысяч рублей. Это было уже
кое-что.
Под гарантию казны Путилов взял в кредит
«живые деньги», а с ними было не стыдно обратиться к владельцам, пусть
маленьких и маломощных, заводиков и мастерских, которые тогда назывались
«заведениями». Правда, «заведения» эти никогда паровых машин не
производили. И поначалу их хозяева на все уговоры Путилова отвечали так:
«Мы лучше вас знаем свой завод. Наши средства недостаточны к
исполнению в столь короткий срок нескольких машин. Мы не имеем паровых
молотов для ковки валов. Нам вообще трудно ковать тяжеловесные вещи. Мы
непривычны к экстренным работам, тем более к таким важным, оборонным».
Как уж там удалось уговорить их Путилову, и по сегодняшний день
остается загадкой для психологов и историков. Но как-то, значит,
удалось, раз они все-таки решились. И вскоре – а времени на долгие
уговоры практически не было – они уже готовы были для Путилова делать
что угодно. Хоть атомную бомбу, если бы ее уже тогда придумали, а она,
бомба эта самая, вдруг позарез бы понадобилась Путилову, а стало быть, и
России. Вот только не знали, как. Но это знал Николай Иванович.
РУССКОЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ЧУДО ИМЕНИ ПУТИЛОВА
Для начала он объявил об открытии курсов, на которых всех желающих
стали обучать кораблестроительным специальностям за государственный
счет. И в Петербург в надежде быстро и бесплатно приобрести новую – и в
ту пору высокооплачиваемую – специальность со всей России ринулись
безработные прядильщики, разорившиеся торговцы и другие люди, оставшиеся
в войну без куска хлеба. За три месяца Путилов превратил всю эту прежде
бесполезную для кораблестроения публику в токарей и слесарей, а потом и
в механиков на канонерках. Затем он распределил заказ между двадцатью
частными фирмами, взяв на себя организацию кооперированных и
комплектующих поставок таких заготовок, деталей и узлов машин и котлов,
для изготовления которых у каждого отдельно взятого владельца
«заведения» не было ни сил, ни возможностей.
В этом и заключалась идея Путилова, на ее
основе он и решился довести до конца столь сумасшедшее предприятие, его,
как сказали бы сейчас, ноу-хау. Николай Иванович впервые в России
поставил перед собой такую задачу: объединить, сложить вместе силы
многих партнеров, организовать для них кооперированные поставки всего,
что им надобно для производства, с других «заведений», распределить
небольшое число знающих рабочих на каждое «заведение», обеспечить
бесперебойное снабжение всех участников проекта материалами и
средствами. И главное – платить «живыми деньгами». Точно в срок. И без
обману. И даже с той немыслимой для русского человека задачей чтоб,
распоряжаясь «живыми деньгами», не построить попутно с флотилией и себе
какой-нибудь скромный «сельский домик» размером с Эрмитаж где-нибудь на
Рублевском шоссе, – справился. Хотя трудно представить себе, сколько
находчивости, инициативы, энергии и настойчивости пришлось при этом
проявить Николаю Ивановичу.
Мало того, что участники проекта были
разбросаны по всему Питеру (а мобильных телефонов в ту пору не было),
никто из партнеров по бизнесу не имел нужного для этой сферы опыта, и
все полагались единственно на Путилова, который и сам впервые руководил
таким проектом. Но в отличие от них, как морской офицер, он собственной
головой отвечал перед государем императором. А надеяться новоиспеченный
промышленник мог только на свою волю и изобретательность! При этом все
участники путиловского проекта были не какие-нибудь безмолвные
крепостные «винтики», а хозяева самим себе и своим работникам. С
характерами и особенностями ведения дела в собственном хозяйстве.
Вот как впоследствии вспоминал этот проект сам Путилов: «Милостивые
государи! Прошу позволения продиктовать во всеуслышание одну страничку
будущему историку развития русской промышленности о фактах, бывших на
моей практике, в доказательство изумительной способности русского народа
к заводскому делу. Факты эти до такой степени поразительны необычностью
своею, что о них можно говорить лишь при тысячах свидетелей из самих же
рабочих. Иначе невольно может явиться сомнение в достоверности фактов.
Первый факт. Надо было в двадцать раз увеличить число мастеровых. Ничего
не оставалось делать, как послать в город Ржев, привезти прядильщиков,
оставшихся в то время без работы, после прекращения вывоза пряжи за
границу из-за войны. Привезли мы прядильщиков, расписали их по заводам и
мастерским. Назначили: кому из них быть литейщиком, кому слесарем,
токарем, котельщиком. И на артель в несколько человек дали по одному
старому мастеровому. Через неделю все принялись за работу… Весь январь,
февраль и март во всех уголках столицы, где только есть что-либо для
механического дела, начиная от заводов и до чердаков, где временно были
устроены мастерские, везде работали с неутомимой деятельностью – в две
смены. Не говорю уже о самих заводчиках, но интересно было видеть массу
мастеровых. При осмотре работ меня более всего останавливала мысль: как
эта масса людей исполняет с такой поспешностью механические работы,
требующие математической точности, не имея понятия о чертежах, не брав в
жизни никогда ни циркуля, ни карандаша, не видав образцов этих
многочисленных разнообразных частей механизмов, которые им приходится
делать. Бывало, мастер обойдет по мастерской, раздаст необработанные
куски металла, расскажет – сделай так да вот этак, и довольно: вещь
точится, сверлится, полируется. Примеришь – все в меру, как быть и
должно… Толпы мастеровых-новичков смело шли на работу единственно в
убеждении, что незнание можно заменить сметливостью. Через два или три
дня по открытии работ уже тысяча мастеровых под руководством десятка
учителей начали исполнять дело…»
И далее: «Где одна часть, где другая, где – десятая, а где –
двадцатая были обрабатываемы на нескольких заводах и в мастерских. Где
выкована. Где обточена. Где просверлена. А к концу февраля свезли откуда
что и начали собирать. К 15 марта первая машина собрана на заводе. А
уже в мае того же года, то есть через 100 дней, 32 вооруженных
канонерки, каждая с паровой машиной в 80 сил, стояли уже в Кронштадте…
Машины были сделаны настолько удовлетворительно, что на многих
канонерках разводились пары еще на стапелях с тем, чтобы по спуску на
воду тотчас идти прямо на пробу, а корветы и клипера после войны пошли в
Тихий океан и в Средиземное море. На многих этих суднах бывшие
прядильщики пошли за старших машинистов… Наша сборка машин была похожа
на сборку в Женеве часов: из одной мастерской – циферблат, из другой –
стрелки, из третьей – корпус и т. д.»
Только вот «часами» новоиспеченного
предпринимателя из Петербурга были паровые бронированные канонерские
лодки с длиной корпуса 108 футов, шириной 21 фут и высотой 11 футов. А
так, конечно, похоже. Паровая канонерка, чтобы легче было ее представить
себе сухопутному человеку, это моторный баркас с несколькими орудиями
небольшого калибра. (Хоть и небольшого, но ведь и их тоже надо было
изготовить в те же сроки!) Такая канонерка маневренна и идеально
пригодна для действий в мелководье Финского залива.
ОН ЕЩЕ И СЭКОНОМИЛ!
Итак, ровно через четыре месяца, согласно неписаному
договору-уговору одного частного человека, мичмана Николая Ивановича
Путилова, с государством в лице императора Николая I, в строй вошли
сначала 32 канонерки, а в течение следующих восьми месяцев – еще 35
канонерок и 14 более крупных судов – корветов.
Французский адмирал Пэно после окончания этой злосчастной для России войны вспоминал: «Паровые канонерки, столь невозможно быстро построенные русскими, совершенно изменили наше положение».
В том смысле, что неприятельский флот прорваться к столице империи уже
не мог. А всего за двадцать месяцев работы на новом для себя поприще
предпринимателя Путилов выставил на Кронштадтский рейд целую флотилию в
составе 81 парового винтового военного корабля. Мало того, при общей
стоимости всего проекта более двух миллионов рублей серебром Николай
Иванович сумел сэкономить казне очень даже приличную сумму в 82 405
рублей серебром. Этот невероятный факт – что сэкономил, а не
перерасходовал – был специально отмечен в его послужном списке,
настолько он казался тогда его современникам – а теперь кажется и нам –
удивительным! Сие событие, кстати сказать, переживалось разнообразным
начальством далеко не всегда одобрительно, поскольку подавало «дурной
пример» государственным предприятиям даже сильнее, чем строительство
целой флотилии практически из воздуха и фактически в мгновение ока!
Участники проекта все-таки оценили другое: по
окончании всех работ они преподнесли Путилову серебряный венок,
состоящий из 81 серебряного же дубового листа, причем на каждом листе
были выгравированы название канонерки или корвета и фамилия владельца
«заведения», где строилась паровая машина или котел для этого корабля. К
венку прилагалось письмо, сочиненное, в отсутствие пресс-служб и
пиар-агентств, самими заводчиками, людьми тертыми и бывалыми, в котором,
среди прочего, были и такие слова: «В 1854 году ни мы, заводчики, и
никто другой не сознавали возможности выполнить такое задание:
изготовить для России к следующей же навигации в течение пяти месяцев
канонерскую флотилию. Но Н. И. Путилов рассчитывал, что слив
петербургские заводы в одно целое, есть возможность в назначенный срок
изготовить ее. Он, Путилов, принял дело… и исполнил его на удивление
всем…С первого дня знакомства нашего Путилов столько внушил доверия к
нему, что каждый из нас, в свою очередь, желал найти доверие его,
Путилова. Довольно сказать, что мы вели дело изготовления многих, новых
для нас, паровых машин и котлов без всяких формальных бумаг, а на чести.
И по окончании дела у каждого из нас глубоко врезалось в душе искреннее
уважение к уму и деятельности Николая Ивановича Путилова».
Разумеется, кроме этого письма последовали и высочайшие награды.
Награждал героя уже другой император, Александр II. Бывший мичман был
произведен в надворные советники с назначением старшим чиновником особых
поручений кораблестроительного департамента. Награжден орденом Св.
Станислава 2-й степени. А этим орденом кого ни попадя (как сейчас) не
награждали. А главное, Путилов не подвел своего могущественного патрона,
великого князя Константина.
По всем признакам Николая Ивановича ожидала
блестящая карьера чиновника. Но он предпочел 15 августа 1857 года
уволиться с военно-морской службы и перейти на вольные, хоть и очень
рискованные, хлеба российского бизнеса.
О ПОЛЬЗЕ ПРАВИЛЬНОЙ ОЦЕНКИ
Он правильно оценил обстановку в стране с точки зрения интересов
бизнеса. Из войны Россия вышла, по существу, без флота. Для державы это
было, разумеется, скверно. Все надо было создавать заново. А вот для
понимающих предпринимателей это было хорошо. Потом Николая Ивановича в
чем только не обвиняли! Но никто никогда не говорил, что Путилов чего-то
недопонимает или что он ворует. Путилов вовремя – а в бизнесе «вовремя»
значит, как правило, и «успешно» – понял, что появление разрывных
снарядов сделало деревянные корпуса беззащитными. А стало быть,
тысячелетняя история мирового деревянного флота уходила в прошлое. Для
нового флота нужен был металл, и к тому же, о чем свидетельствовал
печальный опыт блокады России в период Крымской войны, требовались
военные заводы, не зависящие от импорта.
Приобретя к сорока годам единственное
богатство – репутацию человека, действительно способного «решать
проблему», Путилов идет (именно идет, потому что живет недалеко, а
собственного экипажа еще не имеет!) в морское министерство. Где Николая
Ивановича, естественно, встречают как отца родного. И где в каждом
важном кабинете сидит кто-нибудь из его соучеников по Морскому корпусу. И
где он берет кредит и на него строит судоремонтный завод в Кронштадте и
три металлургических завода на озерных рудах в российской тогда
Финляндии. Которые уже в тот же год выплавляют по 200 тысяч пудов железа
и стали ежедневно. Это разом снимает проблему импорта английского
котельного железа.
Кредит, разумеется, был возвращен в срок. И
когда это событие обмывали, кто-то из сокурсников рассказал Путилову,
что где-то на Урале некий господин, полковник Обухов, будто бы сумел
создать сталь не хуже, чем у немца Круппа, монопольно поставлявшего
тогда стальные нарезные орудия для артиллерии русских броненосцев.
Упругость ее, как говорили очевидцы, была такая, что клинок шпаги из
обуховской стали можно было свернуть в кольцо – и он распрямлялся, не
изменив формы. Шесть лет этот самый Обухов пытался внедрить свое
изобретение, обивал все возможные пороги, ходил даже к Скальковскому,
директору горного департамента…
«А вот это он напрасно, – заметил Путилов. –
Про этого господина рассказывают, что однажды ему принесли взятку за
утверждение устава акционерного общества. "Десять тысяч, и ничего не
выйдет из этого кабинета”. – "Давайте двадцать, и можете болтать об этом
на каждом углу”, – отвечал Скальковский. Ну и чем окончилось дело?» –
поинтересовался Николай Иванович. – «Ничем, разумеется, – усмехнулся
сокурсник. – Хотя полковника даже наградили каким-то незначительным
орденом, но дело не сдвинулось».
Другие бы выпили водочки, закусили бы эту
такую российскую, такую понятную и ясную историю солеными огурчиками, да
и забыли бы. Но то «другие», а о них пусть другой и пишет! А мой герой
встретился с Обуховым. Правильно оценил этого человека и его
возможности. Большое, надо сказать, дело – уметь правильно оценивать
своего партнера по бизнесу! Как показывает нынешний печальный российский
опыт, каждый второй партнер обычно – сумасшедший, каждый третий –
бандит, а каждый четвертый – и сумасшедший, и бандит, то есть
сумасшедший бандит! Жаль все-таки, что научиться этому искусству – не
путать тех с этими, а всех остальных, нормальных (то есть нас с вами), с
ними – почти невозможно. Выручает (если выручает) лишь интуиция. Ну и
кое-какая информация, которая и съедает обычно половину прибыли.
Но Путилов в этих делах не путался. Он никогда
не принимал лягушку за быка. И поглядев на девственно чистого
идеалиста, ученого, полковника Обухова, на клинок, свернутый в кольцо,
на данные анализа состава металла, бывший ученый-математик и
моряк-мичман понял, что дело это, обуховское, сделано, как говорят в
народе, на чистом сливочном масле, и отправился – сами догадываетесь
куда. Выбил необходимый двухмиллионный кредит из казны. Привлек частных
инвесторов. После чего бесплатно, как бы невзначай, прихватил участок
как бы бесхозной земли под Петербургом. А уж тогда основал завод,
прославившийся под именем Обуховского сталелитейного и пушечного завода.
Через год состоялась первая плавка обуховской стали, и вскоре русская
морская артиллерия утратила зависимость от стальных поставок Круппа.
РЕЛЬСОВАЯ ВОЙНА
Увлекшись поневоле металлургией (а без увлечения, как истинно
русский человек, Путилов и не принимался ни за какое дело), он в 1866
году приобрел за Нарвской заставой Петербурга маленький, но с большими
долгами литейный заводик «Аркадия». Путилову он понадобился для
экспериментов по изготовлению новых недорогих железнодорожных рельсов.
Вышло так, что, пообщавшись с изобретательным полковником Обуховым, не
менее изобретательный мичман и сам кое-что придумал. Он знал, что на
рельсы, изготовлявшиеся на этой самой несчастной «Аркадии», не было
заказов только из-за того, что головка рельсов – то самое место, где
происходил рабочий контакт рельса с вагоном – была мягкой и долго не
могла сопротивляться тяжелому вагону. Вот и предложил Николай Иванович
употреблять вместо железа пудлинговую сталь, то есть весь рельс делать
из железа, а ту его часть, что непосредственно кряхтит под вагоном, – из
стали. Сразу возникла проблема сварки двух разнородных металлов.
Путилов решил ее в течение года, чем поверг в болезненное изумление
профессиональных металлургов. И опять Николай Иванович все совершил
вовремя. Потому что в России наконец-то грянул столь долго ожидаемый
железнодорожный бум. Но, конечно, грянул чисто по-российски.
В декабре 1867 года ударили жуткие морозы. На Николаевской дороге
(теперь эта дорога, как известно, носит название Октябрьской) полопались
деликатные австрийские рельсы, которые по гарантии должны были
прослужить еще год. Одновременно на реках встал лед, залив вымерз,
навигация накрылась медным тазом, торговля замерла. А между тем по
Николаевке возили весь европейский импорт и российский экспорт. России
угрожал экономический паралич. «В 1868 году, – вспоминал потом Путилов, –
неожиданно, экстренно и зимой, потребовались для ремонта Николаевской
железной дороги рельсы, настолько экстренно, что можно было опасаться
остановки движения…» Словом, сложилась ситуация для производственного
кинобоевика с элементами мистического ужаса под названием «Кошмар на
улице Николаевка». То есть нормальная рабочая ситуация для любого
нормального правильного российского бизнесмена. Каким и был на самом
деле Путилов. Просто он был одним из первых.
Итак, 20 декабря 1867 года Николай Иванович
явился на прием к тогдашнему главе МПС Мельникову и положил на стол
министру образец рельса с «Аркадии». «Что это?» – спросил несколько
встревоженный министр, больше привыкший к тому, что ему на стол кладут
или бомбу, или взятку. «Этот рельс стоит в два раза дешевле стального,
изготовленного на предприятиях заводчиков Мальцевых, – объяснил Путилов,
– и в четыре дешевле крупповского. А не хуже его. И никакой зимы, даже
нашей, не боится. Дайте мне железоделательный завод в долг, и я завалю
Россию рельсами. Буду делать их из русских материалов. И, конечно,
русская рабочая сила. Обещаю: будет дешево, быстро и надежно». Что будет
«дешево и быстро», в этом министр не сомневался, но будет ли при этом
качественно и надежно? С другой стороны, отказать любимцу великого князя
Константина было невозможно, и в репутации Николая Ивановича
сомневаться не приходилось. Да и ситуация была чисто русская. То есть
безвыходная. То есть – обреченная на успех.
На испытание путиловского рельса приехал сам Константин. На глазах
великого князя чугунная баба весом в 32 пуда обрушилась на скромный, но
гордый рельс с многометровой высоты. Баба в одном месте треснула, а
рельсу – хоть бы что. «Английский давайте!» – скомандовал Путилов. Тогда
это был лучший в мире рельс. Теперь русская чугунная баба – с тем же
энтузиазмом и с той же высоты – кинулась на «англичанина». Тот лопнул с
первого удара. По этому случаю прямо в цехах «Аркадии» накрыли столы для
гостей и рабочих. В знак особого одобрения великий князь остался выпить
вместе со всеми. В результате 12 января 1868 года Николай Иванович
Путилов купил у казны бездействовавший последние 65 лет завод Огарева. А
уже 20 января, то есть всего через 8 дней после покупки и через 18 дней
с момента получения заказа, как и предусматривалось договором,
«…началась прокатка рельсов до 5000 пудов в сутки, когда промерзали
подземные трубы, из-под пола валил клубом пар оттаивающей земли и в
расстоянии сажени не видно было ни человека, ни машин. В этом хаосе,
понятном для каждого, молодцы-новички, помолясь Богу, дружно принялись
за изготовление рельсов и, притом, с новинкою – со стальною головкой».
Контракт же был на 2,8 миллиона пудов рельсов по цене рубль восемьдесят
за пуд. Так бывший мичман, математик и чиновник, а ныне металлург и
предприниматель получил от государства заказ более чем на 5 миллионов
рублей, то есть примерно 2 миллиарда «евриков» по сегодняшнему курсу. И
стал мой герой за 18 дней миллионером, а за год – крупнейшим российским
промышленным магнатом.
ПУТИЛОВСКАЯ СТРОЙКА
Именно тогда и появилось понятие «путиловская стройка». Это когда
на старом фундаменте устанавливаются и запускаются станки. Рабочие прямо
на морозе приступают к своему делу, то есть согреваются преимущественно
только самой работой. Правда, согреваются они мгновенно, так как платят
им строго по выработке и деньги по тем временам – неслыханные. При этом
строительная бригада возводит над головами работающих изготовленные из
старых рельсов огромные дуги. Этот железный скелет быстро обшивается
деревянными щитами. Стало быть, появляется крыша. Тут же складывается
печь – и вот вам к следующему утру уже и настоящий цех готов.
Потом эту путиловскую технологию строительства
в экстремальных обстоятельствах Россия вспоминала довольно часто. Благо
таких ситуаций всегда хватало. Особенно в первые годы войны с
фашистской Германией, когда пришлось срочно эвакуировать на восток
промышленные объекты, еще не занятые противником, и тут же, «с колес»,
запускать на них производство. В числе прочих отправился в эвакуацию и
знаменитый Кировский (бывший легендарный Путиловский) завод, и многие
старые рабочие, еще не все забывшие, одобрительно, но осторожно
говорили, что переход на работу на новом месте, в Нижнем Тагиле, провели
так же эффективно, как при старом хозяине.
Ну а в те годы хозяин старым еще не был.
Носился по своему заводу с какой-то нечеловеческой скоростью в каком-то
неприлично грязном сюртуке. Лез во все дыры. Не упускал ни одной мелочи.
Не доверял никому. Проверял всех. Начиная с себя самого. Зато,
подчеркивали вспоминавшие, здоровался с мастерами на расстоянии, а с
квалифицированными рабочими – непременно за руку. Рука та была тяжелая. И
если встречался Путилову лентяй или вор, то мог от хозяина и по
физиономии схлопотать. На «праздниках миллиона», которые отмечались
после выпуска очередного миллиона пудов, хозяин пил водку с рабочими из
одного бочонка. И если кто даже и запивал после того бочонка на целую
неделю, но затем являлся к хозяину трезвый и каялся, того Николай
Иванович мог и простить. Но если кто на заводе пусть и случайно, но
испортил инструмент или погубил, пусть и на копейку, готовую продукцию,
тот исчезал с завода молниеносно. Ну и так далее. Уже через год после
начала проекта на предприятии работало 2000 человек, а еще через год
завод опять стал расти на глазах неприятно изумленной публики. Поступил
новый заказ от правительства – уже на 15 миллионов тех рублей. На эти
деньги Путилов – впервые в России – освоил производство современных
пушек, скоростных паровозов, военных крейсеров и пассажирских кораблей.
Изготавливал он и все необходимое для стремительно развивающегося
железнодорожного транспорта, в том числе рельсы и мостовые фермы.
Настанет час, и в суровом 1942 году в цехах
основанного Путиловым завода наладят производство лучшего в мире танка –
знаменитого Т-34. Но это все потом. А пока весь Петербург стремится
попасть на еженедельные обеды по средам, которые давал в своей большой
квартире в доме Норовой по Большой Конюшенной (ныне дом №9) Николай
Иванович. Первая скромная квартира Путилова была недалеко отсюда, на
Моховой, 12. А до того были только казенные квартиры, но Николай
Иванович и его супруга Екатерина Ивановна – это все отмечали – где бы ни
жили, были люди очень общительные и хозяева на редкость гостеприимные.
СТРАННЫЙ ГОСПОДИН
Конечно, бывшему мичману было приятно, что в числе гостей, особенно
в последние годы, были и члены царской фамилии, занимавшие теплые
хлебные места в наблюдательных советах путиловских предприятий, и
адмиралы, бывшие его соученики, и крупнейшие финансовые и промышленные
тузы со всей России. Но чаще в просторной столовой на Большой Конюшенной
хозяин старался собирать людей, по возможности похожих на себя, то есть
умных, даровитых и предприимчивых.
И даже стены столовой и остальных семи комнат
квартиры Путилова были полностью завешаны портретами тех русских людей и
деятелей, кто, по мнению Николая Ивановича, отличился чем-то
необыкновенным. Не важно, в какой области. Не важно, и какого качества
были те портреты. Главным для собирателя было, кто там изображен. Все
знали, что лучшего презента для хозяина, чем портрет новой занятной
персоны, подобранный хоть на помойке, нет. В результате у Путилова этих
портретов, писанных и Боровиковским, и Тропининым, и никому не
известными «мазилками», было сотни. Среди них встречались, к примеру,
портреты Степана Разина и всех бывших и современных министров, а также
ученых, литераторов, артистов. А больше всего – флотских офицеров,
однокашников Николая Ивановича по Морскому корпусу. И пока Путилов
приглядывался к лицам на портретах, однокашники внимательно
всматривались в своего товарища, пытаясь разгадать причину столь
ошеломлявшей всех карьеры. И вот что у них выходило.
«Собою Путилов был невзрачен, но при этом лицо
его было чрезвычайно выразительным, так что не зная его и не поговорив
даже с ним, но встретив впервые где-либо, непременно подумаешь и скажешь
про себя: должно быть, это умный человек», – вспоминал князь
Оболенский. Другие уточняли: Путилов был среднего роста, хорошего
телосложения, очень живой, подвижный. Его глаза тоже волновали
современников, особенно современниц – они у Путилова, хоть и за очками,
были, оказывается, весьма выразительными, а взгляд их – глубоким,
пронзительным, куда-то завлекающим и что-то обещающим. Мужчины чаще
смотрели на высокий, выпуклый лоб Путилова, что по тогдашним понятиям
свидетельствовало о солидном объеме мозга и о хорошем развитии больших
полушарий. Говорил Путилов не быстро, но внушительно и заморочить голову
мог любому. Мысли его были блестящие, и главное, что все отмечали, –
Николай Иванович всегда, до последнего дня своей жизни, был готов
привести свои мысли в полное и качественное исполнение.
Он любил величать себя новгородцем. Он и был
самородком чисто русским, из тех, кто сам выбился на дорогу. Путилов был
человеком ума обширного и твердости воли необыкновенной. Очень
предприимчивый, с широкими взглядами на промышленные или коммерческие
предприятия. «Путилов прежде, чем о собственной выгоде, – непременно
подчеркивали одни, – думал о пользе самого предприятия». «Потому и умер
нищим, – добавляли другие, – хотя через его руки прошли несколько
десятков миллионов рублей». «Прежде чем начать дело, – отмечали самые
толковые, – Путилов изучал его досконально, исследовал,
экспериментировал, делая это в кратчайшие, небывалые сроки». Он был из
тех ненормальных, кто обязательно лично стремится разработать проект
здания, мастерской, технологического процесса, особенно в металлургии. И
чтобы непременно самому построить, создать, начать дело, зажечь первую
печь, пустить первый станок.
Странный, странный был господин… Помилуйте! Был самым богатым человеком в России – и ни разу не был в отпуске! Никогда не был за границей!
Не купил ни дачи в окрестностях Петербурга, ни именья какого где-нибудь
в хорошем месте. А ведь были годы, когда мог купить весь Крым с
Малороссией в придачу… Да он не странный, а просто безумный был! За
мотовство, за так называемую заботу о рабочих своих Путилова надо было
давно упрятать в сумасшедший дом! А эти многочисленные пиры и праздники
для гостей и всех своих рабочих по случаю окончания производства
очередного миллиона пудов железнодорожных рельсов на его заводе! Вот
почитайте описание одного из таких безумных праздников – вакханалий
по-путиловски – в журнале «Иллюстрированная газета» №24 за 1870 год, со
страницы 382, пожалуйста... (Причем, что возмутительно, на свои деньги
безумствовал!)
«Тринадцатого июня, на известном рельсовом и
механическом заводеН. И. Путилова, на восьмой версте Петергофской
дороги, был замечательный, поистине русский праздник, на который наш
петербургский "Крупп и Кокервиль” созвал гостей из столицы и всех
рабочих своего громадного завода… Петербургских гостей было полутораста.
Тут были ученые, писатели, журналисты, инженеры, технологи, заводчики,
купцы, промышленники, военные, артисты. Праздник начался осмотром завода
и работ на нем… Особенно заинтересовал гостей, даже неспециалистов,
опыт превращения чугуна в сталь по так называемому бессемеровскому
способу. После прогулки по заводу, продолжавшейся добрых два часа,
хлебосольный хозяин пригласил к обеду, накрытому на 2400 приборов, в
огромном, еще не вполне достроенном здании своей кузницы. (Это здание и сейчас, в 2003 году, прекрасно видно со стороны станции метро "Кировский завод”. – А. К.). Гости
и 2250 рабочих Путилова заняли свои места за накрытыми столами… За
обычными тостами на обеде последовали речи. Говорили господа Полетика (адвокат. – А. К.), барон Дельвиг (железнодорожный магнат и родственник поэта Дельвига. – А. К.), градоначальник Суворов (внук генералиссимуса. – А. К.), Кокорев (богатейший московский винный откупщик. – А. К.), американец
Куртин. За столом пел известный артист Славянский. Для заводских
рабочих на обширном лугу были устроены карусели, расставлены раевщики с
петрушками, пели песенники, к которым вскоре присоединились и гости:
звезды, ордена, ленты, густые эполеты и фраки смешались с армяками и
рубахами мужиков. Одним словом, праздник удался вполне и был чисто
русским праздником, так же как хозяин его – чисто русский человек,
полный способностей, таланта и энергии. Пожелаем же нашей промышленности
побольше таких людей, как Путилов, и тогда она займет почетное место
наравне со всеми державами и не будет нуждаться в деятелях и
изобретателях Западной Европы».
«А внешне, – не унимались современники, – был
вида как мы с вами, то есть неприметного. Так что и не понять, как у
таких невзрачных господ заводятся такие приметные деньги». Нам трудно
проверить наблюдения современников, касающиеся внешности Путилова. До
сегодняшнего дня сохранились лишь два портрета Николая Ивановича: один
из них нарисован художником Борелем, а другой – его единственная
фотография. По которой можно понять только одно – человек смертельно
устал.
ОКНО И ДВЕРЬ
Между тем в голове у Путилова появилась новая, еще более
грандиозная, чем прежде, идея. Завод выходил на взморье, но морского
порта как такового в Петербурге не было. Организовано дело было
следующим образом. Шел, допустим, из Полинезии через весь белый свет
целый месяц какой-нибудь океанский корабль с ценным грузом и прибывал в
Кронштадт. В сей славной крепости недели три океанские товары
перегружали на барки (как водится, не без некоторой усушки-утруски),
которые потом буксировали в Неву. После такой перегрузки с корабля на
барки и доставки ценные грузы становились бесценными, что особенно
нравилось купцам-хлеботорговцам Овсянниковым, монопольно ведавшим столь
диковинной процедурой. А все прочие оставались в накладе. Получалось,
что перевозка товаров морским путем от кронштадтского порта до любой
точки мира обходилась перевозчику дешевле, чем транспортировка этих же
товаров на крохотных суденышках из Питера в Кронштадт. А хотелось,
чтобы, допустим, икра, добытая в Астрахани, выгружалась бы прямо на борт
океанского парохода. Для этого Путилов задумал создать на своей
заводской земле настоящий морской порт, сообщающийся с Кронштадтом
посредством глубоководного канала, протянуть к порту еще и специальную
железнодорожную ветку, после чего построить причалы. То есть решил
Николай Иванович соединить в столице империи три пути – морской, речной и
железнодорожный. Это правильное, грамотное и своевременное решение
стоило более 40 миллионов рублей и предполагало тьму согласований.
Вначале все складывалось как обычно. Государство обещало Путилову 20
миллионов рублей: 18 на порт, 2 на железную дорогу, клятвенно обязуясь
остальные перевести ужо как-нибудь потом.
И вот тут-то интуиция в первый и последний раз
подвела Николая Ивановича. Он поверил родному государству и взялся-таки
за этот проект, вложив в него для начала свои деньги. Путиловский завод
тогда приносил большие прибыли. Дело пошло. Уже через два года к порту
провели железнодорожную колею. А в 1876 году начали строить и сам
Морской (теперь уже с большой буквы!) канал. Но тут спохватились
конкуренты, владельцы невских пристаней и торговых флотилий тех самых
барок: появление порта, необходимого стране, лично им грозило
разорением. А у Николая Ивановича была одна слабость: он, когда выпьет в
общественном месте, непременно должен сказать хоть небольшую, но речь. И
вот однажды Путилов, говоря о перспективах своего проекта и о том,
почему, собственно, столице нужен морской порт, сказал точно, весомо, но
несколько неосмотрительно: «Петр Великий прорубил окно в Европу, нам нужно открыть туда дверь».
Прогрессивная печать с истерическим пафосом,
хорошо проплаченным бароном Штиглицем (тот хотел, чтобы порт строили на
его земле, в Ораниенбауме) и миллионерами-хлеботорговцами Овсянниковыми
(эти вообще не хотели никакого порта), накинулась на Путилова. Понятное
дело, никто не говорил прямо, мол, куда ты лезешь, мичман проклятый, на
делянку моего драгоценного спонсора?! Или – и чего это неймется
некоторым сталеварам?! Нет, все, разумеется, пеклись только о народе
простом, о душе его непростой, ну и (за отдельные деньги) о природе
расейской! Которая того порта басурманского никак не выдержит! А если
есть кровожадные неугомонные миллионеры, которые до сих пор не знают,
кто виноват, и которым все мало награбленных у бабки Анисьи и дедушки
Фомича миллионов, так и на таких есть новейшая управа: благодетельная
новинка – общественное мнение! Не постыдился поучаствовать в этой темной
кампании и великий русский поэт Николай Некрасов, который редко чего в
своей жизни постеснялся сделать. На слова Путилова поэт ответил:
Наживаться воровством
Сродни подлому холопу!
Цель моя – к окну в Европу,
Что прорублено Петром,
Вековой пристроить дом…
…Он не дремлет никогда:
«Нужен порт…на Черной речке!
Вот идея, господа!
Все другие планы к черту!
Составляйте капитал:
Смело строй дорогу к порту
И веди к нему канал!»
В отличие от продажных писак простодушный Николай Иванович
действительно почему-то верил, что он, Путилов, своим Морским каналом,
своим Морским торговым портом и своей железной дорогой прорубит «дверь в
Европу», дав тем самым океанским кораблям свободный доступ в Петербург,
а России – огромные выгоды. Но кроме него в это никто бесплатно не
хотел верить.
НАД ПРОПАСТЬЮ
Из обещанных государством18 миллионов Путилов получил только два.
Великий князь Константин в ту пору уже был в опале и ничем не мог
помочь. Когда собственные средства кончились, Путилов вложил в
строительство деньги, которые он только что получил от заказчика партии
скоростных паровозов. А расходы на их производство покрыл из денег,
которые пришли на выпуск вагонов. В принципе, это была нормальная
«пирамида», без которой не обходится ни одна сложная финансовая система,
в том числе и такая, как государство. Но тут – ни раньше, ни позже! –
на Россию накатил из Европы промышленный кризис. Строительство железных
дорог стало неактуальным, российское государство тут же, по своей давней
излюбленной привычке, скинуло с себя обязательства перед частным
капиталом, поимев предварительно с него все что можно. Заказ на рельсы
был отменен. Путиловский завод повис над пропастью. 18 июля 1876 года
перед Путиловым встала проблема, так хорошо знакомая каждому, кто хоть
когда-нибудь занимался частным бизнесом. Денег в кассе осталось только
на одну из двух процедур, которые надо было осуществить непременно в
этот день:
или расплатиться со своими рабочими, которые уже полгода строили Морской
порт на чистом энтузиазме, или вернуть кредит, полученный Николаем
Ивановичем под честное слово от людей, которые сами организовали этот
кредит у других людей для Путилова – уже под свое честное слово.
Чтобы не останавливать строительство своего
любимого детища, Путилов расплатился с рабочими. На этом с его деловой
репутацией было покончено. О Путилове пошла дурная слава. Кредиторы
осаждали дом Николая Ивановича на Большой Конюшенной. Тем не менее
работы по строительству будущего порта потихоньку-полегоньку
продолжались. Путилов изворачивался, как мог, закладывал и
перезакладывал пакеты акций своего детища банкам, продавал за гроши паи в
будущих доходах от порта и снова залезал в долги...
МЕЧТА
Он умер от инфаркта 18 апреля 1880 года. Отпевали Николая
Ивановича, как всех столичных офицеров флота, в Никольском морском
соборе. Путилов скончался накануне Пасхи. Светлое Христово Воскресение
праздновалось в те времена очень торжественно и долго. Поэтому и
последняя воля Путилова – быть похороненным не на кладбище, а в
маленькой часовне на дамбе еще не достроенного тогда Морского порта, –
была исполнена только через несколько дней.
На похороны Николая Ивановича пришли многие
его однокашники. С некоторым изумлением смотрели они на огромную толпу
кадровых рабочих. Путиловская рабочая гвардия пронесла на руках гроб с
телом своего бывшего хозяина все четырнадцать километров от центра
города до самой бровки Морского канала. В похоронах участвовали два
лучших в столице хора певчих, нанятые рабочими на их собственные
средства.
В 1885 году состоялось торжественное открытие
путиловского Морского порта. В тот день мечта Николая Ивановича сбылась.
Петербург стал крупнейшим портом России. Что ж! Он, Путилов, как
всегда, «принял дело… и исполнил его на удивление всем…».
Александр Корин http://ricolor.org/history/rt/pr/2/
|
