Семья московского купца 1-й гильдии Герасима Ивановича Хлудова
1870-е гг.

ФОТОГАЛЕРЕЯ

Автор Елена Ольшанская
Ведущая Ирина Лагунина

В передаче участвуют:
Татьяна Михайловна БАРХИНА
Сергей Михайлович БАРХИН
Благодарность Михаилу Субботину, США

"Кого мы должны более всего любить, почитать и уважать, как не своих родителей, даровавших нам жизнь, воспитавших нас и поставивших нас на путь чести и добродетели?" - писал в 1841 году купец Хлудов, предок крупнейших российских фабрикантов. К началу ХХ века разросшиеся семьи Хлудовых, Морозовых, Найденовых, Бахрушиных, Новиковых состояли в близком родстве. Революция уничтожила состояния и оборвала жизни многих. От детей, рожденных в советские годы, тщательно скрывали правду о прошлом. Казалось, что нити обрублены, но, утратив все, люди продолжали хранить документы. "Хроника пяти поколений" - книга Елены Борисовны Новиковой, опубликована после ее смерти детьми, театральными художниками Татьяной и Сергеем Бархиными. Вторым томом частного семейного издания стали письма и дневниковые записи прапрадеда - Герасима Ивановича Хлудова.

Елена Ольшанская: Сергей Михайлович Бархин - известный театральный художник, сценограф, лауреат Государственной премии России, родился в Москве в семье потомственных архитекторов. Его сестра-близнец Татьяна Михайловна Бархина - архитектор и тоже театральный художник. Татьяна Михайловна и Сергей Михайлович часто работают над спектаклями вместе - он делает декорации, она - костюмы. С материнской стороны их далекие предки были крестьянами. "Хлуд" - слово татарское и по-русски значит "водонос", - писал прапрадед Бархиных, Герасим Иванович Хлудов (его записки недавно были изданы). - :Когда минуло моему батюшке 16 лет, он был женат немедленно на Меланье Захаровне Щекиной. (:) Первые годы своей молодости он занимался крестьянской работой, однако он ужасно не любил ее: а потому он часто говорил: "Пойду в Москву, лучше буду торговать моченой грушей, чем печься на солнце". Другая ветвь семьи - Найденовы - происходят из села Батыева Суздальского уезда. В 1765 году Егор Иванович Найденов был переселен в Москву и помещен в красильное заведение (крашение шелка Колосовых). "Егор Иванович был неграмотен, носил крестьянскую одежду, имел пристрастие к травле медведей и петушиному бою, обучал канареек пению под орган, а скворцов к произношению разных фраз , - писал богатый и образованный внук, Николай Александрович Найденов. - Александр Егорович, меньшой его сын, окончив училище при церкви Мартина Исповедника, :учился французскому языку, выписывал "Русский вестник", :посещал греческую кофейню на Никольской, где собиралась молодежь для чтения газет русских и иностранных (:) Во время нашествия Наполеона : и во время пожара Москвы Егор Иванович спасался, сидя по шею в пруду. Жар был особенно силен, когда горел находившийся поблизости винный завод". До 1871 года Найденовы занимались мануфактурным делом. Капитализм быстро развивался, многие купцы не выдерживали конкуренции, разорялись, но Найденовы к началу ХХ века достигли высоких ступеней предпринимательства. Одним из свидетельств тому стал Найденовский торговый банк.

Татьяна Бархина: В детстве мы знали, что были Хлудовы, что были Найденовы, что были Новиковы. Более детально в то время мы этого не знали. Как-то в семье старались, поскольку мы учились в советской школе, чтобы не было какой-то двойственности в душе у детей, поэтому мы все знали очень поверхностно. Мы смотрели семейные альбомы, которые у нас были, но никогда никто не рассказывал никаких подробностей. Мы видели, что это была какая-то другая жизнь. Какие-то именья, какие-то роскошные интерьеры, но мы ничего не знали, и как-то спрашивать было неудобно, и никто не стремился разъяснить. Мы подспудно чувствовали, что что-то есть. Какая-та аура существовала этой прошлой жизни. И бабушка, мамина мама, которая была наследницей очень богатых людей, она потомок Хлудовых и Найденовых, жила в большой бедности, просто в очень большой бедности. Мы приходили к ней в гости, в ней была некая величавость, в ней не было суетности, в ней что-то было такое значительное. Она стойкий была, видимо, человек. Ей ничего в жизни не удалось, кроме воспитания детей, ничего больше не удалось сделать, но в ней что-то было, от нее переходила какая-то волна. Что касается родственников со стороны маминого отца - Новиковых, то их мы знали меньше. Как-то всегда знаешь с материнской стороны, она ближе, все были на глазах. Дедушка, мамин отец, умер в тот год, когда мы родились. Очевидно, он был очень красивый человек, мама похожа на него, и он тоже был немножко, как и мама, "отвлеченный". Мы знали, что он был охотником, увлекался живописью, ходил в гости к Нестерову, покупал какие-то у него картины. Но это мы все узнали значительно позже.

Сергей Бархин: Мама - Елена Борисовна Новикова, у нее действительно были обеспеченные или, можно сказать, капиталисты предки. Все, кто остался в России, и все, кто были в нормальном возрасте, все отсидели, многие погибли в лагерях. Но еще у нее был брат Сергей, младший брат, которого вообще, как Солженицына, забрали с фронта, якобы за то, что он готовил встречу фашистам. Мнительность была фантастическая тогда. Он отсидел, вернулся, мы с мамой даже ездили на его похороны, он застрелился лет через 15 после того, как вышел. Он не требовал реабилитации, и с первого дня писал, что у него никаких родственников нет. Их предки, с одной стороны - Хлудовы и Найденовы, с другой стороны - господа попроще, Новиковы и Шанины. Обо всех с применением дневников мама написала в своей книге "Хроника пяти поколений", с большим количеством цитат. Как писал Ремизов, бабушкин двоюродный брат, это была вся Москва, купеческая Москва, все они родственниками - и Алексеевы, и Морозовы, и Прохоровы, и Бахрушины. Все они были переженились, поскольку большинство из старообрядцев имели по 10-15 детей. И одним из оснований того, что все хотели писать, было указание прапрадеда Герасима Ивановича Хлудова, который начал в 15 лет писать памятную книгу. Он особенно просил писать о родителях, которые все дают детям, то есть, воспоминания. Он родился тогда же, когда и Толстой, Маркс, Достоевский это - 1818 - 21-й годы. С 15 лет он стал сиротой, и с братьями вел дело. Он блестяще писал, на мой взгляд. Вел дневник. Туда занесено очень много, включая смерть Гоголя, пожар Большого театра, закладку храма Христа Спасителя, какие-то поездки с купеческими делегациями в Петербург, встречи царей, коронации, бесконечные выборы городских голов, и бог знает, что еще.

Елена Ольшанская: Из "Памятной книги" Герасима Ивановича Хлудова:

"1835 год. Марта 15.

Тятенька мой, Иван Иванович Хлудов, простудился и сделался болен горячкою, которой он страждал 8 дней, а в 9-й, то есть того же, в воскресенье, в 6 часов утра он помер. Жития его было 48 лет, 6 месяцев, 10 дней. Лечил его доктор Андрей Протасьевич.

1836 год. Марта 12.

В 11 часов вечера шел лед на Москве-реке. Была такая благоприятная погода, что на улицах было так сухо, и даже была пыль.

1840 год. Октября 8 дня.

Сейчас я из театра... Давали Гамлета Шекспира, где после продолжительного отсутствия играл Мочалов. Едва только он вышел на сцену, гром рукоплесканий приветствовал его, он раскланялся - тот же гром рукоплесканий, он раскланивается: потом опять, и опять последовал тот же гром рукоплесканий еще сильнее. Артист идет на самую авансцену, стоя неподвижно, устремил свой взгляд на публику: и слезы благодарности потекли из его глаз, и в мгновение ока вся зала потряслась, и только слышны были приветственные слова артисту: браво!браво!браво! : Но что я могу сказать об игре Мочалова - он играл так превосходно, что кажется одно какое-нибудь каменное сердце не орошалось слезами и не принимало участие в его тоске. Он был вызван 8 раз".

Татьяна Бархина: Про Герасима Ивановича знаю, что дома у нас лежали, не знаю, когда они появились, его письма - в какой-то момент, очевидно, бабушка передала маме. Она умудрилась в тяжелое время сохранить дневники, фотографии. Она была хранительницей не семейных драгоценностей, денег, а вот этого духовного наследства. И мы знали, что со стороны мамы, за бабушкой большое количество интересных людей, фамилий, которые известны. Со стороны отца мы знали только дедушку, знали, что у него были сестра и брат. Практически каждый выходной мы к ним приезжали на обед, и дедушка всегда старался с нами заниматься, он придумывал игру. Он был на русско-турецкой войне, и у него была масса всяких вещей - турецкая сабля, ружье, пистолет пушкинских времен, были какие-то мелочи интересные. Устраивались путешествия, выдвигался на середину комнату диван, на него ставилась подзорная труба из красного дерева, мы все в это погружались. Потом мы переезжали в другую комнату, где стоял резной столик, на нем какие-то были блюдечки, попутно он рассказывал какие-то истории. И еще он любил нам читать вслух - это был принято. Читал Гоголя, которого, очевидно, очень любил, "Вечера на хуторе близ Диканьки".

Сергей Бархин: Отец дедушки, прадедушка, имел троих детей. Борис Бархин, я даже не знаю его отчества. Он, по свидетельству папы и по каким-то документам, был не то моляр, не то иконописец. Он был выкрест. Его сослали или из Бобруйска или из Минска в Пермь. Но из Перми в 1882-м году вместе с тремя детьми и молодой женой их сослали в Петровский завод, где были декабристы. По намекам папы - за убийство. Я не понимаю, как могло случиться, что он был еврей, выкрест, иконописец и убийца. Однако же, это так. И через два года он умирает. Во всяком случае, в Петровском заводе в Забайкалье остаются жена с тремя детьми маленькими, один из которых, в дальнейшем расстрелянный или, вернее, убитый в тюрьме Константин, чуть ли не в десть лет отправился в Минск к бабушке и стал работать на заводе, потом стал ученым, поэтом. А второй тоже в 11 лет был послан Обществом сибиряков (как способный человек, он работал с 11 лет на Петровском заводе в качестве чертежника) в одесскую школу художественную, где учился с довольно известными людьми. Даже Бродский, мне кажется, там был, или это уже было в Академии художеств. Во всяком случае, он знал каких-то великих - Бродского, Анисфельда. Для того, чтобы еврей поступил в Академию художеств, нужно было кончить Одесское художественное училище на круглые пятерки, что он и сделал, и поступил на живопись. Но потом испугался нищей жизни и перешел на архитектуру. Он должен был вернуть долг сибирскому Обществу и матери помогать. Это был мой дедушка.

Татьяна Бархина: Он был профессором Московского архитектурного института, членом-корреспондентом Академии художеств, немножко всегда расстраивался, что ему не дали академика. Но он держался особняком, он был немножко одиночка. И в начале своего творческого пути работал один, потом, когда папа достиг возраста 20 с лишним лет и учился на каком-то курсе, он стал его помощником, они стали работать вместе. Известное здание "Известий" на Пушкинской площади - дедушка считается автором этого здания, но папа принимал очень большое участие в этом проекте.

Сергей Бархин: Дедушка был респектабельный профессор, доктор архитектуры и даже член-корреспондент Академии художеств. Он в каком-то смысле отлично освоился с Совдепией, звонил по телефону в такси и говорил: "Это говорит профессор Бархин", такси приезжало. Никаких дач не покупал, его интересовали картины старые. И вообще он, видимо, хотел жить очень замкнутой жизнью, как будто бы революции не было. Вот мне напомнил это дом Рубенса, похоже на его идеалы. Мы собирались по воскресеньям. И так как он был сибиряк, он выучил бабушку готовить пельмени сибирские. Обычно на столе бывала баночка шпрот или бычков в томате, бутылочка вина человек на 10-12, и пельмени. Вот были праздничные обеды, где собирались тетушка, его дочь, дядюшка с женой и с двумя детьми, папа с мамой и нас двое. Иногда приходила дочка Константина, уже тогда убитого, и его жены, тоже умершей, Верочка. Вот такая компания там была, это было довольно часто. Он ударял в гонг - это был огромный турецкий поднос. Дедушка, окончив Академию художеств, был призван в армию царскую в 1914-м году и там выслужился до полковника, как говорила бабушка, потому что не пил. И к 1917-18-му году он стал начальником инженерных дружин всего Кавказского фронта. Он был единственный раз за границей - в Турции. Полковник, ему было 38 лет, этот полковник 168 сантиметров роста, сфотографирован и на коне, и на каком-то роллс-ройсе. Поскольку семьи военных брали в заложники после революции, то он вернулся, а не остался в Турции, чтобы его родственников это миновало. Он со своими ординарцами привез несколько сундуков документов, турецких и русских, по оборонным сооружениям. И у нас до сих пор есть ковры турецкие, которые он привез, все это рваное, но я берегу.

Татьяна Бархина: Когда мы приходили к маминой маме на день рождения, то там бывал ее племянник, который был ближе скорее по возрасту к ней, чем к маме - это был внук знаменитого Николая Александровича Найденова. Мы знали бабушкину приятельницу Любовь Николаевну Пржевальскую, дружба с которой продолжалась у нее всю жизнь, и мы знали ее сына. На день рождения бабушки мы с ними встречались. Татьяна Александровна вела дневник, во всяком случае, у нас сохранилось ее записи первые, когда ей былор 19 лет. Это молодая девушка, которая интересуется и состоянием в стране, и политикой, она ходит на собрания кадетской партии, она переживает события 1909 года, она переживает падение Порт-Артура страшно болезненно. Все это перемежается с какими-то романами, с каким-то отчаянием, что она никому не нужна и жить незачем. А в это время очень многие молодые и отчаявшиеся люди кончают самоубийством, рядом ее друзья, два человека застрелились. Потом есть у нас дневники и более позднего времени, мама это назвала в своей книге, "трудные годы". Происходит коллективизация, дедушку лишают прав, мама и ее сестра становятся дочерьми лишенцев. И бабушка пишет в своем дневнике: "Вчера вечером пришла Лена и сказала, что ее исключили из техникума". "Вчера прислали Борису (это ее муж) повестку из ГПУ, значит постановление о выселении есть: Я убита. Без детей я буду ужасно страдать, не знаю, как я это перенесу". Все дневники этого времени полны отчаяния. В это время у нее четверо детей, они болеют и т.д. Это очень тяжелые, безысходные почти дневники. О своих братьях: "Сейчас узнала, что Саша приговорен к десяти годам. Ничего не знаю, у меня нет слов". "Саша получил десять лет в концлагере и назначен в Уссолье. Удивительного ничего нет. Чем он лучше или хуже Сергея Арсеньевича?". Сергей Арсеньевич - это брат мужа ее сестры. "Я с радостью простилась с 31-м годом". Какой там 37-й год - это 31-й год! "В смысле горя, - она пишет, - я могу сравнить 31-й год только с 24-м". В 1924-м году был процесс промпартии, когда тоже всех сажали. Мама очень хорошо понимала минусы своего происхождения, и для нее было ужасно мучительно заполнять анкеты. Ей было 17 лет, она подготовилась и поступала на полиграфическое отделение ВХУТЕИНА. Сдала рисунок. Пришла смотреть вывешенные списки, и свою фамилию не увидела. И она даже не прочитала, что это те, кто не прошел дальше, она решила, что это списки тех, кто поступил. И она ушла, не став задавать дальше экзамены, решив, что провалилась. И только потом через какое-то время она узнала, что экзамен сдала. Но это был последний год, когда можно было поступить по экзамену, после этого стали принимать только по анкетным данным. И она в течение пяти лет не могла поступить, и поступила гораздо позже, уже в Архитектурный институт. И она сказала: "Может быть, это судьба". Потому что Архитектурный институт стал ее судьбой.

Елена Ольшанская: Елена Новикова попала в проектный институт "Текстильстрой" после средней школы, на практику, там и осталась. "Работа в Текстильстрое самого широкого профиля, здесь проектируют и строят химические и авиационные заводы, : общественные здания: Неожиданным событием для всех нас было появление в нашем отделе (капитального строительства) такого объекта, как театр Мейерхольда." В 1930 году проектирование здания для театра Мейерхольда было доверена молодым архитекторам - Сергею Вахтангову (сыну Евгения Вахтангова) и Михаилу Бархину, будущему мужу Елены. Я работала тогда с ними в одном отделе, - пишет Елена Борисовна. - Сережа пригласил меня к себе домой перечерчивать из журнала планы театра ЗОН, на месте которого проектировался театр Мейерхольда. (:) В стране хозяйственные затруднения, коллективизация, хлебные карточки. Доносы, аресты, лишение прав, политические процессы: Работы мало. Сокращение. Задерживают зарплату: Текстильстроя больше не существует, его слили с Промстройпроектом: В 1933 году летом театр был возведен в железобетоне и кирпиче. Сняты леса и опалубка. Приглашают и меня на постройку, и мы втроем отправляемся пережить этот торжественный момент: Здесь я должна была увидеть то, что мне хорошо было знакомо по чертежам. Но произошло чудо превращения плоскостного изображения в трехмерное пространство, в гигантский овальный зал. Неожиданный эффект превысил все ожидания. Открылся амфитеатр, по форме близкий к античному. Где-то совсем внизу планшет сцены-арены: Когда мы спустились на игровую площадку, перед нами совсем по-иному возник залитый светом амфитеатр, за ним, наверху бетонная акустическая поверхность, а выше сверкающий потолок с тонкими диагональными перекрытиями. Неожиданные световые эффекты - дневной свет, звездное небо, освещение прожекторами". Пока шло строительство, в стране развернулалась борьба в "формализмом". Архитектурное решение показалось начальству слишком смелым. Гордые молодые авторы отстранились от завершения работы, а затем, после закрытия театра в 1938 году, ареста и уничтожения самого Мейерхольда, главный архитектор Москвы Чечулин, как пишет Елена Борисовна, "сочинил самодеятельную стилевую какофонию в виде арок, и арочек, и колонок, портала, причудливых кресел: уничтожил чистоту формы овального в плане зала, грубо разбив его этажеркой косоугольных осветительских лож и украшениями эстрады". Теперь это Концертный зал имени Чайковского.

Татьяна Бархина: Мама всегда участвовала во всех конкурсах, и в послевоенном конкурсе на Дворец советов, это было в 50-х годах, мама участвовала как главное действующее лицо вместе с папой, но она была лидером в этой работе. И они получили вторую премию за конкурсе, а первую не дали вообще, то есть, это был очень большой успех. Она была очень талантливым человеком, и это отмечали все, и ее руководитель диссертации Андрей Константинович Буров, очень известная личность, из-за которого, кстати, она не могла защитить диссертацию, потому что он был объявлен космополитом. Ей предложили отказаться от руководителя, но она сказала, "Я не могу этого сделать", и защитилась, когда кампания по космополитизму закончилась. У нее была диссертация по высотным сооружениям, очень интересные таблицы. Впервые это было сделано в диссертации, Буров ей предложил такой метод исследования, и были сделаны сравнительные таблицы башен. К сожалению, сохранилась часть материалов, не можем мы найти всего. Мама очень хотела, чтобы мы отдали это в музей Архитектурного института.

Сергей Бархин: В 1948 году много наших знакомых архитекторов, даже не евреев, пострадало. Смешивали как-то еврейство и космополитизм, люди, которые хоть чуть-чуть знали что-то, кроме советского, то есть, кто знал испанскую архитектуру, уже был не нужен. Очень волновались, я помню, дадут ли Савицкому защитить докторскую диссертацию, он писал об Испании. Маме пришлось переделать испанские башни на "испанские и русские башни". Папа, он был полковник к этому времени, хотя занимался архитектурой, но в Военно-инженерной академии преподавал. Еще до войны он начал преподавать в Военно-инженерной академии архитектуру и строительство. Сейчас этого нет, и в новой армии не могут построить жилье и наладить хозяйство. А тогда это учили делать. Организовывая Военно-инженерную академию, знали, кто есть кто, и пригласили высших специалистов по дереву, по бетону, по стали. Папа там работал.

Татьяна Бахрина: Папа знал все, папа был безумно эрудированный человек, очень много читал, очень любил книги. Наш дом был завален книгами по географии, по всяким великим путешествиям. Но это не только беллетристика. Хотя за беллетристикой записывались в очереди, стояли по ночам за первыми подписными изданиями.

Сергей Бахрин: Все кругом были совершенно бедные. И я был дважды с минусом: во-первых, я был обеспечен - папа был профессор-полковник, а во-вторых, мы были, можно сказать, чуточку (а что значит чуточку - стопроцентно) евреи. Значит, чтобы хорошо себя чувствовать, нужно было, во-первых, легко, хорошо учиться, щедро раздавать подсказки и быть немножко хулиганом. У нас были настоящие евреи, которые должны быть сверхотчаянными людьми, чтобы быть на уровне нормальных детей. Но, надо сказать, что дети разбирались в том, кто еврей и кто богатый, очень легко. Один меня спросил, я его помню прекрасно: "Что вы едите дома?" - "Картошку". - "С маслом?" - "С маслом". - "А с каким маслом?" - "Со сливочным". - "Ну вот, а мы с растительным!" Все равно он был чуть-чуть лучше. И, помню, 5-летние, 8-летние люди это все понимали. "Нет, Бархин - это не русская фамилия, русская фамилия оканчивается на "ов". - "А на "ин"?" - "А на "ин" некоторые, только некоторые, где от русского слова". И дело не в страхе и не в антисемитизме, просто хотелось быть как все. Бедным было быть правильно, было правильно быть с погибшим отцом. Вообще война - это страшная вещь. Я столько помню послевоенного, которое связано с войной. Три четверти школьников не имели отцов. Обычно в семье была бабушка, мама, мама получала 700 рублей, это было как две студенческие стипендии, пенсия была тоже рублей 300, вот на эту тысячу должны были жить четыре человека в деревянном доме в одной комнате. Так жили все.

Елена Ольшанская: Сергея и Татьяну Бархиных воспитывала няня.

Татьяна Бархина: Ее звали Аграфена Михайловна, но она не очень это имя любила. Больше любила, когда ее называли Агриппиной Михайловной, она считала, что Аграфена простое имя, а Агриппина более красивое. Она девочкой приехала из деревни, она из многодетной семьи, мать ее умерла, и она была старшей. Отец женился второй раз, мачеха была удачная. Жалея ее, потому что она очень много там делала, ее отправили в город в няни. Попала она сначала в семью Аристова, который был директором Румянцевского музея. От них она попала к сестре нашей бабушки Ксении Александровне Морозовой. Потом ее няня моей бабушки ("старушка" - так ее называли) переманила к моей бабушке, когда родилась мама. Она вырастила маму, любила ее больше всех, у бабушки было четверо детей, и когда мы родились, она пришла к нам. Для нас с Сережей она была самым близким человеком. Я до сих пор вспоминаю все ее выражения. Она говорила: "Природа одолевает науку", имея в виду, что нельзя изменить человека, то, что в нем заложено, никаким воспитанием изменить нельзя. Она была неграмотная, но после революции поступила работать, и только у нее была продовольственная карточка, она кормила всю семью бабушки. Дедушка был лишенец, они не имели ни пенсий, ничего они не имели. Она работала в типографии, и там она училась при типографии в школе, научилась читать и писать. И хранятся у нас, одна у меня, другая у Сережи, две книжки, подаренные ей в типографии. Одна - "Как закалялась сталь", а вторая - "Капитанская дочка", если я не ошибаюсь. Когда показывали какие-то фильмы про революцию, она махала рукой и говорила: "Это мы все проходили", и уходила из комнаты, она не хотела смотреть. Она, может, даже более негативно относилась, хотя не говорила этого, чем мамина мама, которая, будучи дочерью очень богатой женщины Александры Герасимовны, урожденной Хлудовой-Найденовой, действительно очень много потеряла, но она как-то свыклась с советской властью, читала советские газеты, интересовалась всем.

Сергей Бархин: Мы ходили в церковь. Гораздо лучше было быть пионером, чем ходить в церковь, мы это чувствовалось в воздухе. Но раз она уважал это, мы ходили. Мы даже знали молитвы. Она не была оголтело верующей. Книжек, которые она получила в типографии, как награду за отличную учебу, было: три тома Пушкина из собрания сочинений 1937-го года, "Война и мир" - огромная с иллюстрациями, это были шикарные подарки, и до сих пор мы любим эти книжки с печатями, с дарственными надписями. Она иногда вспоминала похороны Баумана - "народу была тьма". Баумана почему-то она уважала.

Татьяна Бархина: Она, конечно, никогда не настраивала нас против, никогда ничего не говорила, но это чувствовалось. Хотя, конечно, все были очень лояльны. А тем более, страх, который был из-за того, что сажали очень многих просто по доносу каких-то завистливых соседей, или домуправов, или дворников. Вот об этом она нам всегда рассказывала, чтобы мы это знали.

Елена Ольшанская: Няне посвящены самые нежные страницы в книге Елены Борисовны Новиковой: "В деревне Причалино Тульской губернии Веневского уезда, где в 1882 году родилась Груша, отец ее был старостой: Груша была второй после Федора, за ней Иван-старший, Иван-младший, Василий, Сергей, Маня, Николай. На девочку четырнадцати лет свалились недетские заботы. Таких забот не выдержала ее мать. "Вот бабка затопит печь, нас всех выгонит на улицу. И сидим на морозе без штанов (их тогда и в помине не было):, пока дым и угар не выйдут на улицу", - рассказывала она. Были у бабушки Груши свои пословицы и свои выражения. "Жизнь протянется, все достанется", "Простота хуже воровства, - Леночка, надо быть похитрее": Когда родились Таня и Сережа, она пришла ко мне. Мой свекр Г.Б.Бархин собрал семейный совет: "Как быть?" И было решено - Елене надо оставить институт. Агриппина Михайловна встрепенулась, вышла на середину комнаты и довольно решительно сказала: "Мы с Леночкой давно все решили. Я пришла к ней и бросила работу, чтобы она училась. Мы никого не обременим". (:) Няня Пушкина, няня Татьяны Лариной, Савельич Гринева: Но я не ошибусь, если скажу, что ты одна больше, чем все они вместе взятые. Почему? Они были крепостными, ты же осталась с нами добровольно на всю жизнь, потому что любила нас. Они жили у богатых, уважаемых помещиков, ты - у людей непризнанных, медленно уничтожаемых советской властью".

Татьяна Бархина: До какого-то возраста мы жили в одной комнате, потом нас разделили. А комната у нас была, детская, не ее помнили, конечно, до войны, а, может быть, и помнили. Когда мы вернулись из эвакуации, из города Фрунзе, оказалось, что мама с папой ее расписали. Сделано это был мастерски. На каждой стене были сказки - "Красная шапочка", "Три поросенка", "Мойдодыр". А игрушек у нас всего было три, когда мы вернулись: надувной медведь и мячик полосатый, специфический мячик того времени, мы его увидели потом в Музее историческом на выставке игрушек, и еще акробат на перекладине, тоже, кстати, в Историческом музее был такой акробат. Но это все было после эвакуации, где ничего у нас не было, это было кладом каким-то невероятным. Мы познакомились с нашими родственниками, с дедушками, с бабушками, нам уже было пять лет, мы уже были взрослыми, поэтому мы всех называли на "вы".

Елена Ольшанская:
"Всю ночь мела метель, но утро ясно.
Еще воскресная по телу бродит лень,
У Благовещенья на Бережках обедня
Еще не отошла. Я выхожу во двор.
Как мало все: и домик, и дымок,
Завившийся над крышей! Сребророзов
Морозный пар. Столпы его восходят
Из-за домов под самый купол неба,
Как будто крылья ангелов гигантских:"

Поэт Владислав Ходасевич жил в Москве в 7-м Ростовском переулке рядом со старинной Благовещенской церковью. Это - древнее подворье ростовских архиереев, отсюда в 15 веке ростовский митрополит Вассиан Рыло писал великому князю Василию Ш "Послание на Угру". В переписи 1722 г. говорится : "Ростовского архиерея загородный двор, за Смоленскими вороты, за Земляным городом, в Благовещенской слободе, с деревянным строением; на нем изба с сеньми, в ней живет дворник". Церковь Благовещения не раз горела, перестраивалась. Теперь ее больше нет - уничтожена в 50-е годы. На высоком берегу Москвы-реки стоит жилой дом, когда-то полукругом огибавший церковь. Этот дом в 1934-38 годах был построен специально для архитекторов.

Татьяна Бархина: В этом дом на Ростовской набережной мы въехали, как только его кончили строить, в 1939-м году, нам был год. То есть, мы год до этого жили в съемной квартире в Большом Гнездиковском, около дедушки, а потом приехали сюда, я живу здесь всю жизнь. Сначала этот дом предполагался быть одним из первых кооперативных домов в те времена, в конце 30-х. Он был предназначен только для архитекторов, и так и назывался "дом архитекторов". Можно было после войны сесть в такси и сказать: "в дом архитекторов", не называя никакого адреса, и привозили сюда. Конечно, это был остров, как его называли, даже "зуб", он был красный, кирпичный, неоштукатуренный, потому что до войны это все не успели сделать. И он торчал таким небоскребом среди двухэтажных домиков, лачуг, хитросплетений переулков, которые здесь были. Его отовсюду было видно, его все знали. Полукруглый он, потому что здесь была церковь, и автор этого дома - известный архитектор Щусев, поскольку сам раньше проектировал церкви, я думаю, у него не было в мыслях сносить эту церковь, он обогнул ее полукругом. Существуют проекты того времени, где со стороны набережной нарисована панорама этого дома с каким-то спуском к воде, с крыльями. Но вот то, что успели построить до войны - очевидно, потребность в жилье была большая, даже не весь полукруг сделали, а только часть, и быстро заселили. Заселили людьми уже не как предполагалось вначале в отдельные квартиры, а это был уже не кооператив, то только один подъезд был с отдельными квартирами, в остальные все подъезды заселяли коммунально, жили по две семьи. Мы жили в коммуналке очень много лет.

Сергей Бархин: У нас в доме жили дворники Розановы, у них было трое детей. Они сами выкопали яму под нашим домом и построили маленькую комнату подвальную. Она была метров шесть. Они спали на трехэтажных нарах в сырой комнате, он в этой же комнате подрабатывал сапожником. И, кстати, в защиту всей архитектуры хрущевской, которую поносят все, им дали четыре квартиры в 50-х годах. В 1946-м году нас с Татьяной отдали в школу, школы были раздельные. Моя школа находилась в 3-5 минутах ходьбы от дома, это была 31-я школа, очень хорошая школа. Было известно, что это бывшая Алферовская гимназия, что Алферовых расстреляли. Школа была прелестная.

Елена Ольшанская: Алферовской гимназии и ее выпускникам будет посвящена отдельная передача.

Сергей Бархин: Нас отдали с Таней восьми с половиной лет в школу. Это создало через десять лет какие-то трудности с возможным забиранием в армию, но я не боялся тогда, тогда не было дедовщины. И я благословил бы всех, кто отдает детей позже учиться. Я был второй по росту, мог дать сдачи, и, главное, что мне было легко учиться. В 9-м классе к нам пришли девочки, Таня с нами училась последние два года.

Татьяна Бархина: Я ловлю себя на том, что всегда говорю слово "мы". Я всегда говорю "наша мама", не знаю, как говорит Сережа, но я всегда говорю во множественном числе: "мы, наша", хотя иногда это и не так, а все равно, непроизвольно. Мы очень разные и внешне, и по характеру, и, поскольку я маленького роста, все считали, что он на два года старше меня, нас не воспринимали, как близнецов. Мы очень в детстве дрались, но, вместе с тем, что-то очень связывало. И потом, когда мы подросли, я Сережу очень любила, считала, что это вообще образец, и до сих пор есть такое ощущение, и странное, а, может, и не странное взаимопонимание на уровне даже неосознанном.

Елена Ольшанская: Последней владелицей московской усадьбы "Высокие горы" была Александра Герасимовна Найденова (урожденная Хлудова). Большой дом с колоннами по-прежнему стоит на Садовом кольце.

Татьяна Бархина: Мы много лет проходили мимо и знали, что этот дом имеет какое-то отношение к нам, но не более того. Однажды по секрету было сказано, что этот дом принадлежал нашей прабабушке, но об этом нельзя говорить. Я помню, во времена, когда, казалось бы, уже можно было это сказать, Сережа вдруг при маме кому-то так легко сказал: "А вот это дом нашей прабабушки". И мама покраснела. В ней еще сидел страх, что ничего нельзя говорить. Это очень красивый дом, он находится недалеко от Курского вокзала. Построил его архитектор Жилярди в 1830-м году для торговцев Усачевых, которые тогда были очень богаты. А в 1854 году Герасим Иванович Хлудов его купил и безумно радовался. Он его купил, отреставрировал и писал в дневнике, что живет и не нарадуется. Дело в том, что он жил в доме напротив - Земляной вал, 57, но там у него подряд умерло трое детей, как-то возникла потребность в новом доме, и он купил этот шикарный дом. Он все время говорил: "Как это никто не успел до меня его купить?" Потому что дом, действительно, один из лучших в Москве, усадьба городского типа с огромным парком. Он устроил там всякие оранжереи, фруктовые сады, и, самое главное, парк. Гулял в парке по многу часов и получал от этого удовольствие. И когда я сейчас туда редко попадаю в разное время - весной, осенью, зимой, я иду и невольно переношусь в то время, представляю, как он ходил и как он получал удовольствие. А попала я в этот сад всего-навсего года четыре тому назад. Я не решалась туда войти, я считала, что, может быть, нельзя. А года два тому назад я даже вошла в дом, и, самое смешное, это больница, какой-то центр по реабилитации спортсменов, но люди, сидящие на вахте, знали, что это хлудовский дом - вот это меня очень удивило. И они нас впустили, мы с подругой осмотрели помещения, лестницы, вестибюли, там сохранилась роспись. Дом, конечно, внутри в ужасном состоянии.

Елена Ольшанская: "Хроника пяти поколений" была издана в 1998 году, через год вышел том литературного наследия Герасима Ивановича Хлудова. Книги подробно иллюстрированы, оформлены со вкусом и любовью. К сожалению, тираж минимален - ведь это семейное издание.

Семья Найденовых на террасе в Северском. Фото 1915 г.
Сидят (слева направо): К.А.Морозова, ее сын Георгий (Юра),
Е.А.Найденова с Тулей (дочерью М.А.Морозовой), Коля Морозов (сын К.А.Морозовой),
Т.А.Новикова с дочерьми Леной и Таней (выше), А.В.Киркова (воспитатель детей Морозовых).
Стоят: Г.А.Найденов, Додя Морозов (сын К.А.Морозовой), А.Г.Найденова, А.А.Найденов,
М.А.Морозова с дочерью Марой, приживалка, неизвестная, Шура Найденова, А.А.Найденов-младший.