Явление писателя-мыслителя Александра Исаевича Солженицына было
провиденциальным для России, — культурная почва, способная породить
великую творческую личность, явно жива. Сам писатель говорил о
литературной близости ему Льва Толстого, но в его творчестве отразилась и
метафизическая трагедийность Федора Достоевского. Много сказано об
огромном влиянии на общество его первых произведений, особенно повести
«Один день Ивана Денисовича». Но «Красное Колесо» недооценено в наше
время. Литературные формы духовной эпопеи разноплановы и резки, что
трудно для восприятия. Нередко перехлестывают через край и языковые
эксперименты писателя. Всё же эта великая литература захватывает. В
грандиозных узлах Солженицын раздвигает горизонты историософии России,
раскрывает новые аспекты российской трагедии, многое со временем
становится более актуальным. Здесь продолжается русская традиция
философичности художественной литературы. В исторической эпопее
Солженицын в наибольшей степени открывается как большой художник:
«Октябрь шестнадцатого» — одна из вершин русского романа. Это не
пресловутый поток сознания, а густой бурный ток жизни, поток экзистенции
— автора, героев, общества, России. «Красное Колесо» Солженицына
читается мучительно, с чувством трагической безысходности. Необозримая
панорама событий — таких далёких и таких близких личной судьбе каждого
из нас — подавляет величайшими смыслами, которые она несёт, но и
захватывает, не отпускает. Читать этот монументальный труд, как
осознавать крест своей судьбы, — тяжело, но не читать невозможно.
Непревзойденная русская классическая литература обогащена новыми
образами, сюжетами, проблемами. Русские писатели XIX века не смогли
достойно описать любовную драму простолюдина. Только некоторые писатели в
советский период раскрывают душу простого человека (вопреки
соцреализму), преисполненную глубоких, сильных чувств, которые
дворянской литературой были приписаны образованным сословиям. У
Солженицына вечная тема любви захватывает величественными проявлениями,
сложнейшими отношениями, испепеляющими страстями при подлинно русском
целомудрии. Поразительный факт, но проникнутая религиозным пафосом
русская классическая литература не описала драмы богопостижения
заблудшей, мятущейся души (каковыми и являлись герои этой литературы).
Приближался к этому Николай Лесков, но он описывал сложившиеся
религиозные типы, а не процесс и акт богоузнавания. Метафизическое
творчество Достоевского решает глубочайшие религиозные проблемы, — в его
произведениях герои являются персонификацией этих проблем-идей. В
советский атеистический период никто из писателей не приближался к этой
теме. Солженицын описывает внутреннюю бездну богооставленности души, из
последних сил тянущейся к церковной паперти и в ответ на последнюю
надежду получающей спасительные токи благодатного очищения. Любовь к
Богу обретается через любовь к ближнему — простая истина открывается в
наше путаное время. Путь воцерковления современного человека после
трагедий богоборческого века не может быть елейно приторным, это путь
очистительных страданий и возрождения на грани смерти. Солженицын не
только движет геополитическими глыбами, но и формирует новые души.
Судьбы героев переживаются как судьбы близких, — они и близки, потому
что мы, соотечественники, связаны судьбой своего Отечества и единством
национального характера. Романы «Красного Колеса» пробуждают чувство
сопричастности величайшей трагедии родины. |