Ко дню памяти выдающегося духовного композитора, регента А.Л. Веделева (Веделя) (1767 - 14/27 июля 1806) мы впервые переиздаём статью о нем русского православного мыслителя, церковного историка, публициста, писателя, журналиста, издателя, поэта, искусствоведа, церковного композитора и дирижера В.И. Аскоченского (1813-1879).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изданию: Печатается по единственному изданию: Аскоченский В.И. [Без подп.] Ведель Артемий Лукьянович // Домашняя беседа для народного чтения.- 1860.- Вып. 19.- С.270-276) подготовил профессор А. Д. Каплин.

Название дано составителем с использованием другой статьи В.И. Аскоченского (Русский композитор А. Л. Веделев // Киевские губернские ведомости.- 1854.- N 10).

Постраничные сноски автора заменены концевыми.

+ + +

Киеву от древних лет суждено быть вводителем и в последствии усовершителем церковного пения. По сказанию, так называемой, Иоакимовой летописи, еще к Владимиру равноапостольному присланы были из Константинополя с митрополитом св. Михаилом «демественники от славян болгарских», передавшие России демественное или доместическое пение, которое впрочем мало разнилось от столпового[i].

При Великом Князе Ярославе явились в Россию три греческих певца, «от них же, как свидетельствуют Степенные Книги, начат пение изрядное осмогласие[ii] наипаче же быти в рустей земли ангелоподобное и трисоставное, сладкогласование и самое красное демественное пение». Остатки его доныне сохранились в Киево-Печерской Лавре, где самые глубокие знатоки музыки не могут не восхищаться чудною, неподражаемой гармонией, завещанною св. обители многими веками.

Знаменитый в Истории Русской Церкви и отечественного просвещения Лазарь Баранович, в бытность свою игуменом Киево-братского монастыря и ректором тамошнего училища, желая противопоставить бездушным звукам органов, оглашавших католические костелы, более разумную и сознательную музыку, обратил особенное внимание на увеличение и улучшение Братской певческой капеллии, и заботливостью своею довел ее до такого совершенства и известности, что, когда царь Алексей Михайлович и патриарх Никон пожелали ввести и в Москве церковно-партесное пение, то для обучения этому искуству вызывали наставников и даже певчих из Киево-братского монастыря [iii].

Само собою разумеется, что подражание западным ораториям во многом должно было изменить древний характер наших церковных песнопений, и что, за неимением готовых пиэс, настояла необходимость составлять их вновь, применяясь к современному вкусу и эстетическим требованиям. К сожалению, репертуар древней Киевобратской капеллии погиб невозвратно; уцелевшие же гимны св. Димитрия Ростовского и неизвестных композиторов, творения которых находятся в старинном Богогласнике, мало характеризуют ту эпоху, когда пение церковное, лишённое первобытной простоты, уклонилось в витиеватость и вычурность, не совсем ему свойственные. Последним представителем этой отжившей школы Киевского партесного пения был Артемий Лукьянович Ведель.

Ведель родился в Киеве в начале семидесятых годов прошлого столетия и принадлежал к мещанскому сословию. В юных летах он отдан был родителями своими в киевское училище, и за отличный голос был немедленно принят в академический хор. Таким образом, Ведель с первого же раза попал в тот круг, из которого не суждено было ему выходить до конца своей жизни, Достигнув философского класса, Ведель принял в управление академическую капеллию: отличная манера, глубокие сведения в музыке, полный и превосходно выработанный голос привлекли к нему общее внимание киевлян. Тогдашний московский генерал-губернатор П. Д. Еропкин просил митрополита Самуила прислать к нему знатока в церковном пении. Выбор пал на Веделя с тремя мальчиками из академического хора он отправился в Москву и вступил там в управление капеллией Еропкина, состоя между тем на службе в Сенатской канцелярии. В 1790 г. по увольнении Еропкина от службы, Ведель возвратился в Киев с чином губернского секретаря, и прямо явился в Академию с камертоном регента. Квартировавший в ту пору на Подоле корпусный генерал А. Я. Леванидов полюбил его и уговорил перейти к себе, исходатайствовав ему чин поручика. Ведель тотчас же занялся составлением певческого хора из солдатских детей и вольных людей. В короткое время певческая Леванидова, стараниями Веделя, стала одною из лучших в Киеве.

Это была самая цветущая пора его необыкновенного таланта, и к этому-то времени относятся почти все концерты его и самое пение, долго остававшееся в памяти киевских старожилов. В партитуре всех концертов Веделя, писанной им самим 1796 года, нельзя с первого же взгляда не обратить особенного внимания на разные музыкальные украшения, которыми убирал он преимущественно партицию тенора, и выполнение которых вряд ли и было кому доступно, кроме его самого. Над такой партицией призадумались бы и новейшие певцы - артисты: труднейшие рулады, быстрые переходы из полутона в полутон, смелость и нарочитая витиеватость оборотов показывают, что голос Веделя был обработан в высшей степени и не боялся никаких трудностей. Конечно, от этих светских украшений, щедро им рассыпаемых, церковное пение некоторым образом утрачивало характер простоты и молитвенного спокойствия: но Веделя слишком строго винить в этом нельзя, - таков был вкус и требования духа времени. По крайней мере, у Веделя самые хитрые рулады и фиоритуры никогда не затемняли главной мысли, и не были предметом особенных и намеренных его усилий, а выходили сами собою; это не те скачки и рулады, которыми щеголяли в свое время концерты Алейникова, Пичугина и особенно Дехтярева, походившие более на итальянские оперетки. Замечательно, что концерты Веделя и без тех украшений, какими усыпал он партицию тенора, нисколько не теряют своих достоинств, и даже, можно сказать, больше нравятся строго эстетически образованному вкусу.

В 1792 году, когда Леванидов был переведен из Киева генерал-губернатором в одну из северных губерний в России, Ведель, лишившись в нем своего покровителя, бросил все, и соскучившись без любимого своего занятия, сложил себя чин поручика, и поступил в Киево-Печерскую Лавру послушником. Здесь он обратил всю энергию пылкой души своей к иноческим подвигам, усердно исправляя должность чтеца и клирошанина. Братия находили в нем образец кротости, терпения и послушания, и скоро надеялись видеть его в сане служителя алтарю Господню: но, к удивлению всех, Ведель в одну ночь тайно бежал из Лавры. В нищенском виде, с признаками некоторого помешательства, бродил он по полтавской, черниговской и харьковской губерниям. Между тем на Веделя пало неблаговидное подозрение в составлении каких-то записок, относившихся к современным политическим событиям. Тогдашний генерал-губернатор киевский М. Н. Кречетников немедленно распорядился об отыскании беглеца. Не зная ни о чем и ничего не подозревая, Ведель сам воротился в Киев, и явился прямо в Лавру, откуда был представлен за караулом гражданскому начальству. Это обстоятельство сильно потрясло его; однако ж он не потерял присутствия духа, и успел оправдаться в возникшем подозрении: но за бродяжество все-таки посадили его в Смирительный дом. Тут уж он совсем помешался; глубокая задумчивость, боязливое искание уединённых мест были признаками уже не нормального состояния умственных его способностей. Многочисленные почитатели его таланта не переставали однако ж навещать его в горьком заключении: но уходили, часто не могши добиться от него какого-либо слова. В 1806 году Артемий Лукьянович Ведель окончил горемычную жизнь свою в том же Смирительном доме. Знаменитый вития И. В. Леванда, напутствовавший его св. тайнами, испросил позволение у начальства проводить Веделя с приличной торжественностью, и в день погребения улицы были покрыты народом; воспитанники Академии спорили с многочисленными почитателями его таланта о чести нести бренные останки знаменитого певца. Прах Веделя покоится в бывшем Кирилловском монастыре, - но где именно его могила - неизвестно [iv].

Ведель был красив собою и прекрасно сложен, особенно поразительны были глаза его, светившиеся каким-то особенным огнем. Нравом был тих, кроток, приветлив и всему предпочитал уединение. Последнее обстоятельство было причиною того, что школьные товарищи почитали его «духовидцем», и подходили к нему с некоторою боязнию. Молитва не сходила с уст Веделя: чтó бы он ни делал, куда бы ни шел,- всегда шептал про себя Псалтирь, который знал наизусть, и часто заливался слезами, декламируя нараспев вдохновенные песни Царя-псалмопевца. Генерал Леванидов, в доме которого он жил и с которым был потом в дружеских сношениях, пожелал однажды узнать, чем занимается Ведель в свободное время; для этого он тихонько подошел к его комнате: но услышав его пение, и завидев в полуотворенную дверь Веделя стоявшего перед иконами на коленях, отошел прочь, не желая мешать молитвенному вдохновению благочестивого человека. Независимо от дней воскресных и праздничных, Ведель, как только позволяли ему занятия, непременно являлся на богослужение и становился на клирос, участвуя в пении простых клирошан.

Ведель превосходно играл на скрипке и был первым солистом в оркестре академическом. Управляя хором, он никогда не сердился, и вывести его из терпения не было никакой возможности; ошибку он встречал улыбкою и ласково поправлял ее. В дни Великого Поста, Ведель иногда выходил петь один: да исправится молитва моя, импровизируя музыку удивительным образом [v]. Сказывают, что в эти минуты лицо его как бы просветлялось, и слезы ручьем лились из глаз его. В разговорах он был весьма умерен; больше молчал и почти всегда бывал задумчив. любимым развлечением его было пение священных гимнов и кантов, бывших в общем употреблении между студентами Академии. Для этого он приглашал к себе малюток-певчих, при чем, как замечает сказатель жизни Веделя, сам не раз исполнявший при нем те песни, он всегда «погружался в меланхолию».

Концерты Веделя есть двухорные и однохорные для четырех голосов. Впрочем двухорных только два: Проповедника веры - в день св. апостола Андрея, и Господь пасет мя. Оба эти концерты написаны, как видно, из подражания известному Сарти, и слабее прочих композиций Веделя, хоть далеко выше музыкально-церковных произведений этого итальянца-композитора. В adagio и solo этих концертов Ведель является тоже молитвенное чувство, каким всегда одушевляем был наш отечественный композитор: тут как будто он чувствует себя дома, и поет своим, а не подражательным голосом. Хоровые переклички в allegro видимо сбивали его с своеродной колеи, и заставляли прибегать к общим музыкальным местам, которыми так богаты современные ему композиторы. Четырехголосные концерты Веделя следующие: 1) В молитвах неусыпающую Богородицу; 2) Спаси мя Боже, яко внидоша воды до глубины души моея; 3) Доколе Господи, забудеши мя; 4) Пою Богу моему дондеже есмь; 5) Блажен разумеваяй на нища и убога; 6) Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь; 7) Воскресни, Господи, судятся языцы пред Тобою; 8) Услыши, Господи, глас мой; 9) Боже, законопреступницы восташа на мя; и 10) Ко Господу внегда скорбети ми. Во всех их самая лучшая партиция - теноровая; в adagio все прочие голоса служат как бы аккомпанементом тенору. Но за то, что за богатство инструментовки в хорах! Что за широкое, что за необъятное море звуков, как бы волнующихся плавной, мерной зыбью! Ни одного педантического скачка из тона в тон, ни одного ненатурального перехода, ни одной ноты, поставленной наудачу или для пополнения музыкальных пробелов; легкость, особенная мелодичность, чистота, ясность, молитвенность и, так сказать, сердечность (sincerité) - вот неотъемлемые достоинства произведений Веделя!

Строгие контрапунктисты упрекнут, может быть, его в некотором однообразии и повторении любимого мотива: но не говоря уже о том, что подобное сему встречается и у таких великих композиторов, как Бетховен, мы находим, что Ведель в этом случае нимало не изменял характеру нашей церковной музыки, и поэтому мнимое однообразие может быть даже поставлено в числе первых достоинств его композиций. Оно показывает непрерывность, естественность, постоянство и единичность молитвенно-религиозного чувства, содержащего душу до конца песни и, может быть, действительно повторяющего иногда себя, как повторяется одна и та же молитва в «умном делании» высоких подвижников жизни духовной. Возьмите хоть концерт Веделя: доколе, Господи, забудеши мя; - от начала до конца целого псалма, он весь проникнут одним, ни на одну секунду не прерывающимся. чувством скорби, изливаемой пред Утешителем всех скорбящих. Тут нет общих музыкальных мест; нет, пожалуй, и педантического разграничения, указываемого контрапунктом [vi]: но за то во всякой ноте, во всякой фразе видна душа, любящая, христианская душа. Сказатель жизни Веделя говорит, что, по исполнении в Киево-Михайловском монастыре этого концерта капеллией Леванидова, под управлением самого композитора, князь Дашков, временно проживавший на ту пору в Киеве, снял с себя золотой шарф и подарил его Веделю, присовокупив к тому 50 червонцев. Концерт: Спаси мя, Боже нельзя слушать без слез; концерт же: Помилуй мя, Господи обошел всю Русь православную; его пели везде, приписывая то тому, то другому композитору. Уж одна эта популярность много говорит в пользу высокого таланта Веделя.

Манере Веделя подражали все певческие хоры, которых в ту пору в Киеве было очень много. Малороссийские помещики дорого платили за каждую его пьесу, переписываемую для их домашних капеллий. Министр юстиции Д. П. Трощинский заплатил за две полные службы Веделя триста рублей - цена, по тогдашнему времени, высокая. Сам Бортнянский, не любивший себе соперников, не раз письменно просил Веделя не оставлять музыкальных занятий.

Из мелких сочинений Веделя особенно замечательно трио: Покаяния отверзи ми двери. Его знает и поет вся Православная Русь, - и ни одна из известнейших композиций этой покаянной песни не выражает столько мысли, столько глубокого сокрушения о грехах, как это произведение Веделя. Ужас объемлет душу при восклицании баритона: окаянный трепещу - восклицании, прямо вырывающимся из под сердца, тесно сжатого благодатною скорбию. Есть и другие его сочинения: но все они, нося в себе печать его могучего таланта, как будто не договорены, как будто показывают, что композитору негде было развернуться полетом творческой своей фантазии.

Когда, объятый вдохновением, Ведель написал первую строку своего концерта: Пою Богу моему дондеже есмь, - думал ли он, что не допоет до конца прекрасных песней своих, что его же звуки будут потом казаться ему темной сказкой, давно когда-то слышанной и уже позабытой?... Непостижимы судьбы Божии!..

[i] Столповое пение, названное римскою церковию cantus planus, было пение единогласное, речитативное, без кадансов или тактов, а только по од ним акцентам и ударениям в одну ноту, и чрез всю пиэсу, как это можно слышать и доныне в греческих монастырях на Востоке. Почти таково ж было пение демественное; только в нем допускалось подпевание других певцов или даже всех предстоящих в церкви, либо в тот же голос, либо одною только квинтою или басом (basse-continue) в один тон чрез всю исполняемую пьесу, или с переменою не более трех нот.

[ii]  Осьмогласное пение разумеется здесь не симфоническое, а единогласное, с различием только напевов. Трисоставное, то есть, трехгодосное (trio) есть уже симфоническое, которое с тех пор долго употреблялось в России, под названием троестрочного, пока не ввелось четырехголосное, осьмиголосное, двенадцати и даже двадцатиголосное.

[iii] Чтен. Моск. Общ. Ист. №3. 1846 г. Отд. I.

[iv] Все сведения о жизни Веделя собраны из рассказов киевских старожилов, знавших его лично и заимствованы из рукописи, сообщенной автору в 1843 г. иеромонахом Киево-печерской Лавры Варлаамом, который подписался «певчим и учеником Веделя Василием Зубовским».

[v] Ведель доказывал, что трио в этом случае было прямым нарушением церковного устава, где ясно и положительно сказано, что певец поет один, а квартетом отвечает только хор.

[vi] Контрапунктом в тесном смысле называется искусство сопровождать данную мелодию несколькими голосами или инструментами. Вообще же под этим словом должно понимать гармоническое сочетание многих голосов, для образования из целого ряда созвучий одной мелодии. Примеч. ред.

http://ruskline.ru/analitika/2013/07/26/russkij_kompozitor_artemij_lukyanovich_vedelev_vedel/