Моя бабушка Прасковья Емельяновна, как и большинство бабушек, превосходно пекла пироги. В послевоенном детстве моём это было самым частым праздничным событием. Уже с утра, привлечённый запахами, я держался поближе к летней веранде, где бабушка Прасковья замешивала пироги и нетерпеливо канючил: «Когда? И почему так долго?» А бабушка неизменно отвечала загадочной фразой: «Топлю горохом!» И смеялась. Я по малости лет наивно заглядывал в печь, но ничего, кроме обычных поленцев, там не было...

Годы советской власти с их девизом «Каждый гражданин должен быть и хорошим чекистом» учили сосредоточенному молчанию. Моя Прасковья Емельяновна не была исключением. Сознание своих многочисленных внуков (я был первым) она не загружала опасными рассказами о жизни дореволюционной или о гражданской войне (мы жили в Севастополе, где молох войны гражданской практически уничтожил или вынудил уехать большинство жителей). Молчать бабушка научилась, как и выращивать цветы и продавать их на углу Лазаревской улицы и Вокзального спуска, печь пироги и продавать их морякам из Лазаревских казарм, готовить какую-то самодельную крем-соду и тоже продавать ее – и все это после того, как осталась вдовой с четырьмя мал-мала меньше сыновьями в начале 1926 года после гибели деда моего Романа...

И только в одном случае бабушка молчать не могла и не желала, неизменно срывалась в возмущенный крик. Было это при упоминании имени лейтенанта Шмидта. Прасковья Емельяновна сначала тихо шептала: «Казнокрад!», потом громко добавляла: «Психопат! Кровавый болтун и мерзавец!» А в Севастополе, как назло, то детский сад назовут именем Шмидта, то школу, то боевой пионерский отряд... Вообщем, лейтенанту Шмидту поделом доставалось у нас на улице Лазаревской, в доме №2 над самой Южной бухтой.

Со временем я узнал от бабушки, что дед мой Роман Правдюк был боцманом на крейсере «Кагул». А до того трехтрубный красавец назывался «Очаков» и опозорился кровавым бунтом, который спровоцировал лейтенант Шмидт... В 1919 году в биографии корабля появится и третье имя. В честь одного из лидеров Белого движения крейсер станет «Генералом Корниловым»...

В годы Великой войны крейсер «Кагул» стал одним из самых активных боевых кораблей Императорского Черноморского флота. В книге капитана II ранга А. П. Лукина «Флот. Русские моряки во время Великой войны и революции», изданной в Париже в 1934 году, и переизданной в 1995 году в Москве издательством «Филология», описан один из походов «Кагула» к берегам Босфора осенью 1915 года. Крейсер обнаружил торговое судно «Амалия» с грузом керосина и бобов. Командир «Кагула» флигель-адъютант Его Императорского Величества капитан I ранга С. С. Погуляев приказал захватить военный транспорт. Короткая цитата из книги Лукина: «Посылается запас смазочных материалов, провизия и двадцать матросов под начальством боцмана Правдюка. Взвивается сигнал: "Мичману Языкову вступить в командование призом и следовать в Севастополь"»i. В наступившей полутьме, при штормившем море «Амалия», захваченная у входа в Босфор, имела запас угля только до бухты Золотой Рог в Стамбуле. Поэтому транспорт начал заметно отставать... Когда на другой день «Кагул» вновь обнаружил «Амалию» и запросил: «Можете ли увеличить ход?» – в ответ на транспорте подняли сигнал: «Нет. Топлю горохом».

Роль сигнальщика исполнял мой дед, Роман Правдюк.

Судьба его сложилась трагически. В гражданскую войну он продолжал служить на том же крейсере, получившим новое имя «Генерал Корнилов». Уйти в Бизерту вместе с эскадрой Черноморского флота в ноябре 1920 года дед не мог – у него уже были двое малолетних сыновей, а бабушка вот-вот собиралась родить третьего. Первыми в Севастополь после ухода Русской армии генерал-лейтенанта барона П. Н. Врангеля вошли махновцы. Два дня они беспрерывно грабили город. Три махновца ворвались и в дом Романа. Беременная Прасковья сидела на перине, а под периной лежал бывший боцман «Кагула». Махновцы искали драгоценности, покололи штыками перину, взяли какую-то бабушкину шкатулку и ушли. Прасковья подняла перину – штыком деду поцарапали плечо, кровь текла, а дед лежал и улыбался... В страшную пору бессудных убийств, в дни жуткого бенефиса Фрунзе, Бела Куна и Землячки в Севастополе деда Романа дважды арестовывали, и оба раза рядовые матросы добивались его освобождения, доказывая, что боцман Роман Правдюк всегда был справедливым и честным по отношению, как к вышестоящим по службе, так и к последним кочегарам и гальюнщикам.

Страшная крымская мясорубка пощадила моего деда. А затем в дело вступил главный союзник советской власти – голод. После расстрельных прививок Севастополь подвергся блокаде голодом. Особенно невыносимыми оказались 1924–1925 годы. В начале 1926 года в Севастополе голодающие остатки императорской России собрали все оставшиеся у них драгоценности, снарядили подводу, на которой дед мой Роман отправился в Мелитополь. Там у него жили родственники и он надеялся поменять драгоценности на хлеб и картофель. В Северной Таврии, километрах в семидесяти от цели, повозку деда остановила какая-то недобитая банда. Его ограбили, отняли коня и раздели. До Мелитополя Роман добрался уже с крупозным воспалением легких и умер на следующий день, 17 января 1926 года.

Источник