Массы… из другого контекста

Когда решения принимаются одним процентом общества, мы видим аристократию или олигархию. Когда десятью — уже демократию. Вряд ли можно говорить о демократии, если число граждан — 90% населения. Увы, любое общество создает некий «отстой»: социальные низы, неприкасаемых, плебс, пролетариат, клошаров… Здоровое общество не жалеет сил и средств для уменьшения этого слоя. Честное общество всегда предоставляет возможность подняться из низов в народ, как и возможность подняться из народа в элиту. Разумное общество стремится не допустить деградации: культурной, профессиональной, социальной. Если общество допускает превращение инженеров, учителей и мастеров-стеклодувов в «челноков» и не отрывает виновным головы, общество больно. Лучше всех умеют бороться с деградацией православные христиане, у которых «хранитель веры православной — сам православный народ». У которых даже Православного Царя делает таковым, легитимизирует только православный народ. Тело Церкви. Церковь каждого христианина пускает в народ, но и предъявляет требования повыше тех, что выполнял афинянин или даже римлянин. Однако, низы остаются всегда.

Наши революционеры навязали нам нелепейшую социальную пару: дворянство и народ. Римляне говорили иначе: Сенат, Римский народ и плебс. Когда плебеи тоже стали народом, остался пролетариат. О злобном противопоставлении дворян народу нам доводилось писать в работе «Диагноз» («Иное», М., 1995; «Москва», № 1, 1996), как о результате работы антисистемы. При таком подходе не только элита отрывается от нации, но и народ, средние люди, выталкиваются в социальные низы. В советское время оппозиция стала еще идиотичней: интеллигенция и народ.

На научном жаргоне толпа, в которой мечтают смешать народ и низы, называется «массы». «Масса — всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, „как и все", и не только не удручен, но и доволен собственной неотличимостью». «Как говорят американцы, отличаться — неприлично». «При всеобщем голосовании массы не решали, а присоединялись к решению того или иного меньшинства. Последние предлагали свои „программы" — отличный термин. Эти программы — по сути, программы совместной жизни — приглашали массу одобрить проект решения». Все это написал Хосе Ортега-и-Гассет, ставя мрачный диагноз «Восстания масс». И именно это нам предлагают, величая «электоратом», бесстыдно навязывая вместо роли демоса, властно решающего свою судьбу, топот толпы, шарахающейся от одного плаката с обещаниями к другому.

Демос предпочитал и победив аристократию, доверять видные посты людям благородным. «Таких должностей, которые приносят спасение, если заняты благородными людьми, и подвергают опасности весь народ, если заняты неблагородными — этих должностей народ вовсе не добивается» — писал афинский публицист. Новгородец мог свергнуть и изгнать посадника, но предложение избрать посадника не из бояр отверг бы не из рабской покорности, а из гордости: не может всякая мелюзга править Господином Великим Новгородом. Гражданам присуще чувство ранга. А ключевую фразу массового сознания: «А я не хуже тебя!» — восхитительно разбирает К. С. Льюис. «Произнося такую фразу, никто не верит ей. Если бы кто верил, он бы так не сказал. Сенбернар не скажет этого болонке, ученый — невежде, красавица — дурнушке. Если выйти за пределы политики (не обязательно! — В. М.), на равенство ссылаются только те, кто чувствуют, что они хуже. Фраза эта именно и означает, что человек мучительно, нестерпимо ощущает свою неполноценность, но ее не признает».

Если все поголовно объявляются гражданами, нет ни одного гражданина. Подзабытый русский мыслитель Сергей Левицкий тонко отмечал, что общество стремится к симфонии граждан, а массы — к унисону. Массовое сознание легко наблюдать, когда толпа, толкаясь, ломится в одну входную дверь, хотя и другая не заперта. Или когда целенаправленно швыряют окурки под несчастные московские липы. Гражданин, если нет урны, бросит на тротуар: за уборку персоналу деньги платят, а дерево — жалко!

И вообще, не омерзительно ли почувствовать себя даже на мгновенье массой? Рассказывают, что великий лингвист Роман Якобсон, попав после долгих лет на Родину, поймал в Москве кого-то из дореволюционных друзей и пожаловался: «Поразительно меняется лексика русского языка. Не понимаю, как можно пасху называть „сырковой массой". Массы — это же из другого контекста. Ну, скажем, массы кала».

Боже, Царя храни

О совместимости демократии с другими нормальными формами власти мы уже говорили о готовы добавить, что демократию чаще встречаешь как раз в сочетании с монархией или аристократией, чем в одиночестве. Народные собрания у греков долго существовали при аристократиях, но и во времена высшего расцвета афинского народоправства первый архонт, имя которого носил год, был благородного происхождения. В Спарте была составная система и считалась весьма устойчивой. Аристократии с демократиями правили в средневековых Новгороде и Генуе. А король, управляющий с парламентом, дает образец союза монархии с демократией. Рим послужил величайшему античному историку Полибию образцом идеального государства с монархическим элементом в виде консульской власти, аристократическим сенатом и народным собранием. Подобную полибиеву схему мы видим в Великобритании времен ее высочайшего могущества: король, палата лордов, палата община; для нас полибиева схема — это, несомненно, национальная традиция, в которой мы жили в эпохи наивысшего расцвета и благоденствия. В Домонгольской Руси: князь, бояре, вече, в России ХУ1-ХУП веков: царь, боярская дума, земский собор.

Тюркская или монгольская орда, представлявшая собою народ-войско, избирала хана на курултае. Избирался и константинопольский василевс, более того, от православного народа принимал посвящение христианского Царя, что дало право Владимиру Видеманну в «Знаках империи» назвать византийскую систему «самодержавной демократией». И правил василевс, считаясь с волей столичного народа, организованного в димы (их часто некорректно называют «партиями цирка»). Каждый русский царь избирался собором, начиная со смерти первого тирана Ивана IV в 1584 году и до бюрократического переворота Петра I, второго тирана.

Зато цензовые демократии небезуспешно борются с искажениями власти. Демократы убивают тиранов, как Гармодий и Аристогитон Гиппарха в Афинах, как Брут Тарквиния в Риме. Цензовые демократии блюдут публичность политики, чем мешают пристроиться у себя за спиной олигархической шайке.

А охлократии, а массы? Аристократию люто ненавидят в соответствии с принципом «я не хуже тебя». За монархизмом толпы скрывается тиранолюбие, потому что кто лучше тирана посвертывает шеи ненавистным гражданам. И все будут «как все». Так революционная охлократия в борьбе с партийной олигархией вызвала к власти тирана Сталина. Ну, а олигархия тысячелетиями уютнее всего чувствует себя, угождая толпе внешне и манипулируя ею посредством демагогов.

«Презирая смерть»

Подлинные демократии, как мы видели, воспитывали гражданина воином, но этого мало: воинская служба создавала демократии. Пламенный аристократ Ксенофонт, описывая одну из страниц в истории Афин, походя признает, что тогда шла война , власть принадлежала имевшим тяжелое оружие, и это было справедливо. Неизвестный греческий публицист утверждает решительнее: «В Афинах справедливо простому народу пользоваться преимуществом перед благородными и богатыми по той причине. что народ-то как раз и приводит в движение корабли»… Ношение оружия и военная служба воспитывают в гражданском обществе даже чисто аристократические добродетели: честь и верность, ответственность и готовность принимать решения. Древние признавали за спартанцами исключительное умение отдавать приказы и исполнять их. Только гражданское общество могло воспитывать такое превосходное римское качество как дисциплина. Мы за советское время утратили смысл этого человеческого достоинства: не то послушание, не то субординация. А на самом деле дисциплина — это понимание (откуда и «учебная дисциплина»). То есть: «мне тяжело, но я делаю, ибо понимаю, зачем это нужно». С этим качеством римляне подчинили мир!

Когда спартанского царя Агида спросили, как человеку остаться свободным, он ответил: «Презирая смерть». А разве верность не величайшая из христианских добродетелей? Разве Спаситель наш Иисус Христос не победил смерть?

Знаменитый американский фантаст Роберт Хайнлайн в «Космической пехоте» рисует общество близкого будущего, которому смертельно надоела безответственность политиков. Военная служба совершенно добровольна: можешь не служить, быть бизнесменом, но тогда не сможешь принять участие в политической жизни, не станешь учителем. Нам довелось наблюдать одного юношу, увлеченного рокера, которому умственная неполноценность помешала служить в войсках (неизвестно и неважно: действительно он болен или симулировал), но не помешала гонять на мотоцикле и голосовать. Целый греческий полис мог бы помереть со смеху в коликах от анекдота об эфебе, ненормальном, чтобы сражаться за Родину, но достаточно нормальном, чтобы скакать на боевом коне и участвовать в политической жизни.

С воинской службой обычно связано естественное право свободного человека носить оружие. Знаменитый американский «Билль о правах» своей второй статьей декларирует, что так как государству необходима хорошо подготовленная милиция, право граждан владеть оружием не подлежит ограничениям. Русские люди всегда были вооружены. «Русская правда» в случае нападения на вас с палкой предоставляла право ответить мечом. Устанавливала более высокую виру (штраф) за синяк, чем за кровавую рану: ведь синяк позорит! Только предельно антидемократическая система может создать ситуацию, когда бунтовщики и бандиты обвешаны оружием (теперь уже на «законном» основании), а граждане безоружны. Демократия вела бы себя диаметрально противоположно: граждан призвала поголовно вооружиться, а бунтовщиков при обнаружении оружия вешала бы.

Охлократия, пока не превратилась в бунтующую толпу, оружия не любит. Вдруг напьюсь «как все» и полезу драться, а этот гад-гражданин не «как все» мне мозги выпустит! Массы тиран или олигархи могут гнать в качестве пушечного мяса. Представителю черни можно приказать не стрелять, когда его бьют по морде. Это, пожалуй, единственный приказ, коего демократ никогда не выполняет. А еще лучше на «альтерантивной службе»: куда спокойней три года дерьмо разгребать. Солдат, впрочем, из толпы действительно не получается. Римляне были правы.

Если кто-то, кое-где…

Древние демократы оставили в наследство два принципа формирования полиции. В Афинах полицейскую службу несли 300 скифов — государственых рабов. Оттуда идет здоровая традиция отношения к полицейской службе как к важной работе в сфере обслуживания. Нам большевики навязали кретинический термин «медицинское обслуживание». Врач не обслуживает, он — пользует. Зато полицию — городскую службу до сих пор лживо зовут милицией-ополчением. А ведь до тех пор пока костромским милиционерам не внушили, что они обслуживают костромичей, а вовсе не служат государству, над нами продолжает висеть угроза полицейского государства, хуже которого и не придумаешь. Х. Ортега-и-Гассет пишет: «В самом начале прошлого века, когда с ростом пролетариата стала расти преступность, Франция поспешила создать многочисленные отряды полиции. К 1810 году преступность по той же причине возросла ив Англии — и англичане обнаружили, что полиции у них нет. У власти стояли консерваторы. Что же они предпринимают? Спешат создать полицию? Куда там!»

«У парижан,- пишет Дж. У. Уорд,- блистательная полиция, но они дорого платят за этот блеск. Пусть уж лучше каждые три-четыре года полдюжине мужчин сносят голову на Ратклиф Род, чем сносить домашние обыски, слежку»… (мордобой — В. М.).

Массы полицейский вариант устраивает. Массам даже может нравиться, что такой же «как все» сосед выбился в начальство и лихо орудует дубинкой. Гражданина злоупотребление резиновым «демократизатором» не устраивает категорически. Демос, если уж допечет, скорее пустит по улицам гражданские патрули со своим оружием и собаками.

Есть и другой принцип. Греки четко формулировали, что законного правителя охраняют граждане, а тирана — наемники. Гражданами были римские ликторы, носившие перед консулами и преторами за стенами города пучки розог -фасций с воткнутыми в них топорами, что символизировало право римской власти сечь и рубить головы. В стенах же Рима топоры убирались, а перед народным собранием фасции склонялись как перед властью наивысшей. Автоматы перед демократией не показывают, дубинки же склоняют. Нам доводилось видеть в Иерусалиме, как солдаты ходят всюду с винтовкой на ремне, но полицейские -только с пистолетами и дубинками. Массам может и нравятся безоружные солдаты, но гражданам отвратительно, когда милиционер смеет держать автомат стволом им в лицо, чего не позволит себе ни один военнослужащий.

Внутренние войска? Не может у демократов быть таких войск! Аристотель писал об охране законного правителя: «Царь должен владеть вооруженной силой, и она должна быть настолько значительной, чтобы опираясь на нее, царь оказывался сильнее каждого человека и даже нескольких человек, но слабее сообщества граждан». Оказавшись перенесенным в наше время, эллин наверняка сказал бы: служба безопасности президента должна быть достаточно сильна, чтобы противостоять не только солнцевской братве, но и чеченцам, и достаточно слаба, чтобы противостоять русскому народу…

Заметим, что в США функции внутренних войск исполняет при надобности Национальная Гвардия, то есть ополчение граждан. Вообще, развитие принципа полицейской службы граждан демонстрирует нам всем знакомый выборный американский шериф. Это и наша национальная традиция: выборные из местных дворян шерифы звались в России губными старостами, а их выборные из крестьян помощники — губными целовальниками.

Cui prodest?

«Кому выгодно?» — знаменитый вопрос римских юристов — право же, требует ответа. Ведь не только то, что творится в злополучной Российской Федерации, но и то, что ей преподносят в виде образцов для подражания «цивилизованному Западу», демократией не признал бы ни эллин, ни римлянин, ни гражданин средневекового Бремена или Пскова, ни ученый юрист прошлого столетия. Везде охлократия. Нет, говорят «демократия», но цинично констатируют, что гражданское общество сменилось «массовым обществом». Охлократии обычно недолговечны, часто порождают тирании. Нынешние живут уже довольно долго, в чем дело? В том, что теперь каждая охлократия мнит себя демократией и маскирует олигархию — «власть немногих». Олигархий может быть и несколько, как у нас. Олигархия богачей и олигархия тайных обществ не внове. Рассмотрим свеженькое — прессу наших дней. Менее всего мы враждебны свободной прессе: гласность — форма существования демократии (как и монархии, и аристократии). Но когда всерьез называют прессу «четвертой властью», возникает вопрос, какова природа этой власти? Демократическая? Кто избирает редактора? Кто избирает журналиста? Аристократическая? Смешно! Пока пресса — отрасль сферы обслуживания (как и полиция), дай ей Бог здоровья! Когда становится властью (как и полиция), вы в опасности, граждане.

Любая олигархия заинтересована в массах, в уничтожении общества, в замене его стадом. Коммунистический режим для этого перемешивал народ, лишая его гражданской солидарности. Перемешивал комсомольскими стройками, лимитом, уничтожением «неперспективных» деревень. Больше всего страдала Москва, за ней следом — немногие крупнейшие города. Их власти всегда боялись и усердно создавали население без роду, без племени, покорное начальству. Не за «демократов» голосовали Москва, Петербург, Екатеринбург, а за начальство. Не интеллигенты обеспечивали прохождение на выборах иных депутатов, что для многих — явные враги русского народа, а лимитчики. Еще во время «ельцинского референдума» 1993 года было замечено: где есть рабочие общежития, там послушно отбарабанят пресловутое «Да. Да. Нет. Да» все 90%. А в соседнем квартале с семейным укладом жизни уже только 50%. Так же закономерно город лимитчиков Зеленоград выезжал автобусами на «демократические» массовки. И так же закономерно превратился в криминальный центр Подмосковья.

Бюрократия, бюрократическая олигархия обожает перемещенных лиц. Не по доброте душевной расселял Горбачев в русских областях месхов, изгнанных Сталиным из Грузии, а затем узбекскими погромщиками из Узбекистана, вместо того, чтобы переселить из домой в Грузию на узбекские деньги. Потом пристраивали армянских беженцев из Азербайджана и азербайджанских — из Армении. Теперь журналистка смеет заявлять с телеэкрана, что беженцы пользуются всеми правами российских граждан. Посмела бы такое ляпнуть гражданскому обществу, назавтра лишилась бы гражданских прав вместе со всем семейством!

Теперь, замечая не весть откуда взявшуюся страстную озабоченность судьбами русских в «ближнем зарубежье», озабоченность изданий, ранее особых симпатий к русским не проявлявших, задумываешься. На поверхности, конечно, страх перед вполне реальной русской ирредентой — движением за воссоединение нации. Не лучше ли поскорей выпихнуть великороссов с их земель в усеченную РФ? Но право же, вдруг они умные? Вдруг это еще и стремление обогатить олигархию несколькими миллионами людей, лишенных корней и собственности, полностью зависимых от начальства?