7. Патриот «У нас в России, по полной непривычке, демократия просуществовала всего 8 месяцев – с февраля по октябрь 1917 года. Эмигрантские к-д и с-д, кто ещё жив, до сих пор гордятся ею, говорят, что им её загубили посторонние силы. На самом деле та демократия была именно их позором: они так амбициозно кликали и обещали её, а осуществили сумбурную и даже карикатурную, оказались не подготовлены к ней прежде всего сами, тем более была не подготовлена к ней Россия. А за последние полвека подготовленность России к демократии, к многопартийной парламентской системе, могла ещё только снизиться. Пожалуй, внезапное введение её сейчас было бы лишь новым горевым повторением 1917 года», - так писал Солженицын ещё в 1974-м году в «Письме вождям». Ещё живя в Союзе, он неоднократно предупреждал в своих статьях об угрозе, которая все более и более нависает над Россией, грозя разрушить, уничтожить её. Предостерегал он, в частности, что «возврат дыхания и сознания, переход от молчания к свободной речи, - тоже окажется и труден, и долог, и снова мучителен – тем крайним, пропастным непониманием, которое вдруг зинет между соотечественниками, даже ровесниками, даже земляками, даже членами одного тесного круга». Указывал, что интернациональные задачи не по силам нам, что великое множество ресурсов, необходимых для развития замордованной и нищей России, преступно разбазаривать на восточную Европу, Африку, Латинскую Америку и прочие братские режимы. А.И. настаивал на необходимости прекратить гонку вооружений, обеспечивая себя лишь таким количеством оружия, которое реально необходимо, уйти с этих избыточных, вытягивающих остатки наших сил территорий, дав им свободу жить и развиваться самим, без нашей помощи, заняться, наконец, внутренними делами, возрождать сельское хозяйство, заселять Сибирь и Дальний Восток, над которым навис угрожающе миллиардный Китай, самый, по мнению писателя, вероятный и опасный наш противник, которого сами же и вооружили безоглядно. Указывал он и на то, что необходимо поддерживать семьи: чтобы отец имел достаток, позволяющий женщине сидеть дома и воспитывать детей. Солженицын доказывал, что самой надёжной защитой от любых захватов станет не оружие, а крепкое, процветающее государство с сильным духовно и физически народом. Что именно с возрождения русского народа необходимо начинать. Что фундаментом всего должно быть возрождение духа, возрождение русского национального самосознания. Возражая Померанцу и Ко, А.И. писал в статье «Образованщина»: «…как же иначе может духовно растерзанная Россия вернуть себе духовные ценности, если не через национальное возрождение? До сих пор вся человеческая история протекла в форме племенных и национальных историй, и любое крупное историческое движение начиналось в национальных рамках, а ни одно – на языке эсперанто».
С началом Перестройки Солженицын явственно почувствовал, что события развиваются в худшую сторону. «Февраль» уже стоял на пороге, а никто словно и не замечал этого. Захлебнувшись провозглашённой Гласностью, общество немедленно разделилось на лагеря, с неудержимой ненавистью клеймя друг друга, а партократы под шумок проворно перекрашивались в демократов и разграбляли народные богатства. В работе «Россия в обвале», А.И. с горечью замечал, что последние могли бы сказать первым: «Спасибо вам за вашу Распрю!» Всё ещё пытаясь предупредить конечный развал, в 90-м году он написал пространную статью «Как нам обустроить Россию». Статья эта вызвала бурю споров и была встречена в штыки большой частью патриотического лагеря, посчитавшей высказанные там мнения предательством. Сегодня, перечитывая «Обустройство» после всего, что произошло с нашей страной, когда страсти, бушевавшие тогда, несколько улеглись, не совсем ясно, что именно вызвало такую ярость в ту пору. Более всего, возмутило, конечно, заявление о том, что всем республикам, желающим отделиться, надо дать свободу, что нельзя и непосильно удерживать их. Что груз Империи уже не для наших плеч, и нужно развиваться внутри себя. Однако, насчёт того, что Империя отнимает у нас слишком много сил, и это «предурной признак», ещё в 19-м веке говорил Достоевский. И Иван Ильин утверждал, что внутреннее развитие народа важнее широты территорий. Однако, ни к Достоевскому, ни к Ильину претензий нет. А ведь они говорили это тогда, когда Россия была отнюдь не в таком плачевном состоянии! Относительно отпущения республик всё сложнее. Этот пункт стал краеугольным в разногласии части патриотов с Солженицыным. Но и он вряд ли должен вызывать такую бурю негодования, если рассуждать холодно и беспристрастно. Но кто мог рассуждать так в то время? Да многие ли и сегодня? У изрядной части общества усилиями официальной пропаганды и клеветников всех мастей сложилось превратное представление о Солженицыне. Это превратное представление нелегко преодолевать. Открывая книгу, человек, настроенный таким образом, уже ожидает найти в ней какую-нибудь гнусность, буквально ищет её. Изменить своё отношение он может лишь в том случае, если всё написанное будет слово в слово совпадать с его мнением. Мнение о необходимости отпустить республики разделяли, разумеется, немногие. Разделяли, в первую очередь, те, кто имел к тому совсем иные основания, нежели А.И. Если Солженицын преследовал единственную цель: минимизировать потери, отпустить республики во имя сохранения России, возрождения русского народа – то они желали этого лишь для окончательного разгрома России. И, вот, поверхностно два этих, в существе своём, противоположных взгляда, будто бы оказались схожими, будто бы един взгляд. И этот, столь ненавистный взгляд не мог тогда быть встречен иначе. Слишком накалены были страсти, слишком болезненна реакция на все отдалённо подобные мнения, слишком много было боли, чтобы руссудочно воспринять соль, брошенную на свежую и кровоточащую рану. Таким образом, на годы вперёд между большой долей русских патриотов и Солженицыным возникла некая стена, предубеждение обрело характер уверенности, не имеющей желания знать что-либо ещё. Факт весьма печальный. Свой своего не познаше.
Теперь, спустя 18 лет, можно перечитать статью спокойно и попытаться всё же вникнуть в то, о чём шла речь. Можно ли и нужно ли было удерживать республики – вопрос спорный, и тут мнения могут расходиться. Но пройдя дальше – что же предлагалось? А предлагалось пересмотреть ленинские границы, вернуться к старым, дореволюционным, и, коли разделяться, то уж по ним, никак иначе. При этом большая часть Казахстана с огромным русским населением, с казачеством оставалась бы в России. Да и остальной Казахстан при таком раскладе не вот бы захотел отделения. Предлагалось приложить все усилия для сохранения единства или же крепкого союза с Украиной и Белоруссией во имя сохранения единства русского народа. Разделения осуществлять постепенно, в течение нескольких лет, проводя новые границы, оговаривая все детали и условия, переселяя в Россию русских из отделяющихся республик с созданием им всех условий. По отделении же освободить себя от какой-либо заботы о «бывших», а средства сэкономленные на этом вложить в развитие русского Севера-Востока, русских областей. И что же плохого в этом? Ровным счётом, ничего. Попытка спасти хоть что-то. И спасти главное – русский народ от разделения. Спасти и озаботиться духовным восстановлением его. «Если в нации иссякли духовные силы – никакое наилучшее государственное устройство не спасёт её от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Среди всевозможных свобод – на первое место всё равно выйдет свобода бессовесности». Далее же в статье указывался ряд мер, необходимых уже внутри России: сельское хозяйство, земства и т.д. И пойди всё именно по такому сценарию – да неужели было бы плохо это? Сегодня мы жили бы в иной стране, гораздо более сильной и здоровой.
Но пошло всё, разумеется, иначе. По худшему варианту, как замечал Солженицын, «даже не только, как в Феврале, а хуже». В интервью С.С. Говорухину, приехавшему к нему в 1992-м году, писатель говорил: «Раз мы находимся на холодном утёсе тоталитаризма, нам в долину нельзя прыгнуть, нам нужно медленно, медленно, при твёрдой, уверенной власти, медленно спускаться виражами в долину демократии. (…) Да, этого самого я боялся, и наш нынешний хаос прямо напоминает тот, только тот длился восемь месяцев и кончился большевистским переворотом, а этот вот… а это толканье, в общем, длится уже семь лет, и как мы из него выйдем, в какую сторону, - это ещё вопрос.
За год до так называемого «путча» я предупреждал: Советский Союз всё равно развалится, но давайте к этому готовиться. Коммунизм всё равно рухнет, но самое ужасное, если эти бетонные постройки нас придавят. И это именно произошло».
Развал России А.И. назвал гигантской исторической Катастрофой. Он ощущал её, как крушение собственной жизни. Затмевалась душа при виде того, как перекрасившаяся номенклатура делила кабинеты, разграбляла накопленное веками достояние, кромсала по живому тело народа по фальшивым границам, разбазаривала землю, растлевала остатки духовности. Писатель обратился к Ельцину с письмом, в котором просил защитить интересы тех, кто не желает отделяться от России. Грянул 93-й год, разгон Верховного Совета. Сочувствовать оплоту коммунистов А.И. не мог, не мог не понимать пагубность двоевластия, изводившего его, и необходимость пресечь его, но разрывалось сердце от того, что опять под пули оказался брошен народ. Позже он отмечал, что обеими сторонами двигала жажда власти, что уличные расправы с простыми людьми, прошедшие «под слитный одобрительный хор нео-демократов: «Раздавить гадину!», носили террористический характер.
«Смысл всякого эмигранта – возврат на Родину, - говорил А.И. в начале изгнания. – Тот, кто не хочет и не работает для этого – потерянный чужеземец». В 1994-м году, похоронив скоропостижно скончавшегося сына Натальи Дмитриевны от первого брака, Солженицыны возвращались на Родину. Он спешил вернуться, желая успеть сделать ещё что-то для своей страны, пока силы не оставили его.
Демократическая публика ждала его возвращения с нескрываемой злобой. Самые либеральные перья и ораторы упражнялись в хамстве, напоминая не то гадаринских жителей, опечаленных судьбой своих свиней, не то бесов, нюхнувших ладана, не то Великого Инквизитора с его вопросом: «Зачем ты пришёл нам мешать?». Газеты вопили и завывали наперебой: «Жить не по Солженицыну!», «Он является в Россию праздничный, как Первомай, и, как он же, безнадёжно устаревший. Протопоп Аввакум для курёхинской Поп-механики. В матрёшечной Москве он будет встречен как полубог, вермонтский Вольтер. А кому он, в сущности, нужен? Да никому. Возвращение живых мощей в мавзолей всея Руси. Чинно, скушно… Нафталину ему, нафталину. И на покой», «Время Солженицына прошло», «Солженицын возвращается в страну, которую не знает и которая его практически забыла», «Солженицын безнадёжно устарел», «От этого имени хочется защищаться, хвататься за револьвер», «Ругать реформаторов, которые его принимают, бестактно», «Солженицын, перестаньте обустраивать Россию!» «регент хора катастрофистов», «красно-коричневый»… «В Россию возвращается русский националист!» - истерически выкрикнула программа «Итоги». «К нему будут ходить, как в Мекку. За его мнения, за его позицию будут бороться различные политические группы – за его снисходительное слово, за его поощрение, за его одобрение… Чем это может кончиться?!» - вторили «Подробности». И вновь «Итоги», Е. Киселёв: «Беспрецедентно: антикоммунист Солженицын получил право беспрепятственного обращения к российскому народу благодаря голосованию фракции коммунистов. Похоже, они действительно хотят поднять его как знамя».
Морщилась и часть патриотической общественности. Ей веско ответили Б. Можаев и В. Распутин. «Писатель не командир бронепоезда, а литература не телега с кобылой, которую можно двинуть на задворки: серьёзный писатель ничего общего с диссидентством не имел во все времена. Литература истинная всегда отражала жизнь реальную, и нет вины писателя в том, что за его полы и штанины цепляются подорожные брехуны из диссидентов», - говорил Борис Андреевич. «Он возвращается ни к правым, ни к левым, а в Россию, - вторил Валентин Григорьевич. – Я думаю, что он употребит свой огромный мировой авторитет на поддержку России национальной и самостоятельной».
После 20-летнего изгнания Солженицын возвращался на Родину. Он ступил на родную землю в Магадане, и оттуда путь его лежал через всю Россию – в Москву. А.И. хотел, по возможности, заглянуть в каждый уголок России, встретиться с как можно большим числом простых людей, услышать голоса их, узнать, чем, как выживают, воочию увидеть положение своей страны. Во Владивостоке на аэродроме ожидали под проливным дождём несколько тысяч человек.
- Я знаю, что возвращаюсь в Россию истерзанную, ошеломлённую, обескураженную, неузнаваемо переменившуюся, в метаниях ищущую саму себя, свою собственную истинную сущность, - обратился к ним Солженицын. – Я жду достоверно понять ваше нынешнее состояние, войти в ваши заботы и тревоги – и, быть может, помочь искать пути, каким нам вернее выбираться из нашей семидесятипятилетней трясины.
Далее последовали встречи учёными и студентами, более чем двухчасовая пресс-конференция. «Мы-то в простоте душевной думали, что она пойдёт по стране, - вспоминал Б. Можаев, встречавший А.И. - Не тут-то было. Слишком круто взял в оборот нынешнюю реформу, слишком горячо доказывал пагубность её для народа. Вот почему дальше Приморья передача не пошла. Москва, как и прежде, не приемлет такой критики».
Власть «грязнохватов», по меткому определению Солженицына, критики слышать не желала. Почти два месяца ехал писатель по стране, проводя многочасовые встречи с людьми в формате веча – вначале выступало человек 20 собравшихся, а лишь затем он сам – и все центральные каналы замалчивали это. «Не один Солженицын страшен для чиновников-запретителей, - грозен и страшен народ наш, говорящий на таких встречах во весь голос», - писал Можаев.
Из встреч с соотечественниками А.И. вынес всё же светлое впечатление: «Я ехал с весьма печальной, мрачной оценкой того, что делается в России. Мрачная оценка моя подтвердилась: всё это можно было оттуда, и я это увидел. Но чего я всё-таки не мог увидеть через океан и что я встретил в сотнях душ… Я встретил столько деятельных, ищущих, плодовитых умов… И я понял, что, несмотря на все унижения, духовный потенциал нашего народа не сломлен. Он силён. Это одно заставляет меня и надеяться, и верить в будущее России».
Выступая на Ярославском вокзале Москвы, Солженицын вновь жёстко критиковал власть, заявляя, что говорить о наличии демократии не приходится, что выбор по партийным спискам – обман, что бюрократический аппарат коррумпирован… Кто-то из присутствующих пошутил: «Они его сейчас обратно вышлют».
В Москве А.И. выступил в Государственной Думе. Он говорил депутатам о вымирании народа, о его нищете, о брошенных на произвол судьбы соотечественниках и мифическом СНГ, который укрепляется за счёт обескровленных русских областей, о государственном устройстве и земстве, о волне мигрантов из бывших республик, заполоняющей Ставрополье и грозящей превратить его в горячую точку, о границах, о земле, о сбережении народа. А ещё о том, что дореволюционные думцы имели скромное жалование и не имели никаких льгот, о том, что даже ни один министр незадачливого Временного правительства не был взяточником, не был вором. «Власть – это не добыча конкуренции партий, это не награда, это не пища для личного честолюбия. Власть – это тяжёлое бремя, это ответственность, обязанность и труд. И труд. И пока это не станет всеобщим сознанием властвующих, Россия не найдёт себе благополучия». «Властвующие» демонстрировали полное пренебрежение к писателю: спали, разговаривали, ели, что-то печатали на компьютерах, зевали… «С провинцией я нашёл теплую дружбу. Сколько было ярких встреч, сколько было страстных и сердечных разговоров. Я ощутил себя вместе с Россией. И первый раз это чувство было нарушено в Государственной Думе. Я говорил перед ними, и не чувствовал, что это мои соотечественники. Странные люди, чужие», - говорил Солженицын в интервью.
Выступление А.И. в думе крайне раздражило демократов. «Я с грустью воспринял выступление Солженицына. Мне было печально видеть, как многие его слова доставляют искреннее удовольствие представителям коммунистической фракции» (Е. Гайдар), «Солженицын является подобно стихийному бедствию. Словно кошка, которая вдруг выбегает на сцену во время спектакля. Он не вписывается в сюжет, в лучшем случае – маргинал, в худшем – лишний. Потому что он начал играть «не по правилам» (Г. Заславский), «Жалко человека, который не осознаёт, что он настолько не соответствует сейчас нашей ситуации, что в итоге оказывается никому не нужен» (А. Нуйкин), «Всё на уровне корреспондента районной газеты… Мне плакать хотелось после этого выступления, да и не только мне. Многие из нашей фракции «Выбор России» сидели, опустив глаза – нам было обидно, стыдно, грустно…» (А. Гербер).
Прошло немного времени, и раздался призыв: «Не допускайте Солженицына к микрофону!» Приближались новые выборы, и писателя, коему вначале дали вести программу на ОРТ, отлучили от эфира. А.И. ожидал этого: ««Свободу слова» у нас понимают: для своих, - и уж тогда в любой развязности, распущенности и пошлости». Мнение «образованщины» по этому поводу выразил Ю. Афанасьев: «Солженицын приехал сюда с явным намерением выступить в роли моралиста, нравоучителя. Но с каждым днём его величие тает. Если ты писатель – пиши книги, а не лезь на телевидение».
А ещё выдала демократическая общественность, заходясь от гнева: «Быть диссидентом – это не просто ругать правительство, а ругать за дело, обгоняя своё время, а не отставая от него на век. Он решил защищать тех, кто меньше всего в этом нуждается: русских». Это было, безусловно, главное «преступление» А.И. Как смел он защищать русских?! Почему бы не чеченцев, бедных мигрантов, евреев?! Так нет же! Русских! Действительно, Солженицын в каждой статье своей, в каждом интервью без устали говорил именно о русских: о том, как брошены и терпят издевательства в республиках СНГ, о том, как жестоко истребляются в Чечне при полном безразличии власти и молчании политиков, прессы, правозащитников, о том, как бедствуют на всей территории России. За четыре года писатель объехал 26 областей, везде проводя многочисленные встречи с людьми, вбирая боль их, записывая всё, что говорилось ими. Ему приходили мешки писем, и во всех была одна и та же скорбь, один и тот же стон, вопль… Впечатления от этих поездок вошли в брошюру «Россия обвале», вышедшую в 98-м году. В ней Солженицын кратко обрисовал картину разгрома России, приводя немалое число цифр и фактов, отозвался на все больные вопросы русского существования. Снова и снова обращался он к русскому вопросу, к тому, быть ли нам, к тому, как искалечен характер наш, как опустошён, ослаб, и из-за слабости этой мы разучились сражаться, отстаивать себя ни в России, ни в отколовшихся республиках, в ряде которых составляли значительную силу, а то и превосходили, как в Казахстане, титульную нацию, к тому, как истязали и истребляли русских в Чечне, как разрушили армию, как до последнего предела (хуже коллективизации) довели деревню, как ненавистью клеймится всё русское, как прилагались и прилагаются все усилия, чтобы не допустить нашего национального возрождения…
Часто приходится слышать, будто бы взгляды «раннего» и «позднего» Солженицына сильно различались. На самом деле, они изменялись незначительно. Основная тема, основные идеи оставались неизменны. В этом легко убедиться, читая публицистику А.И. «Письмо вождям» - «Образованщина» - «Плюралисты» - «Обустройство» - «Россия в обвале» - с незначительными отклонениями, шлифовкой, новшествами, вносимыми сменой эпох, и добавлением новых проблем, суть – неизменна. Приоритет духа над материей, истребление русского народа с 17-го года, необходимость национального самосознания, здорового, строительного национализма, развитие внутри, а не разбрасывание сил вовне, деревня, союз земства и сильной центральной власти (идея, которую проповедовал некогда Л. Тихомиров), заселение и развитие Северо-Востока – вот, вечные темы выступлений Солженицына. «Я патриот, и патриотом умру», - говорил о себе писатель. Он был убеждён: без русских не быть России. А важнейшая для русских опасность, кроме физического вымирания, колоссальное падение духовное: «Ведь ещё губительнее нашей нужды – это повальное бесчестье, торжествующая развратная пошлость, просочившая новые верхи общества и изрыгаемая на нас изо всех телевизионных ящиков». Свою брошюру писатель завершил словами, обращёнными к каждому соотечественнику, к каждому из нас: «Мой дух, моя семья да мой труд — добросовестный, неусыпный, без оглядки на захлёбчивую жадность воровскую, — а как иначе вытягивать? Хоть бы и секира опустилась на воров (нет, не опустится), а без труда всё равно ничего не создастся. Без труда — нет добра. Без труда — и нет независимой личности.
Долог путь, долог. Но если мы опускались едва не целое столетие — то сколько же на подъём? Даже только для осознания всех утрат и всех болезней — нам нужны годы и годы.
Сохранимся ли мы физически-государственно или нет, но в системе дюжины мировых культур русская культура — явление своеобычное, лицом и душой неповторимое. И не пристало нам обречённо отдаваться потере своего лица, ронять дух своей долгой истории: мы больше можем потерять дорогого своего, чем приобрести чужого взамен.
Не нынешнему государству служить, а — Отечеству. Отечество — это то, что произвело всех нас. Оно — повыше, повыше всяческих преходящих конституций. В каком бы надломе ни пребывала сейчас многообразная жизнь России — у нас ещё есть время остояться и быть достойным нашего нестираемого 1100-летнего прошлого. Оно — достояние десятков поколений, прежде нас и после нас.
И — не станем же тем поколением, которое всех их предаст».
Всё случившее с Россией в последнее десятилетие Солженицын назвал Великой Русской Катастрофой 90-х годов ХХ века, поставив «нынешний по народу «удар долларом», в ореоле ликующих, хохочущих нуворишей и воров» в один ряд со зверствами большевизма. Когда в 1998-м году Б. Ельцин подписал указ о награждении Солженицына высшей наградой РФ – орденом Андрея Первозванного. А.И. этой награды не принял, заявив, что не может принять её от власти, «доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния», «когда люди голодают за зарплату и бастуют учителя».
Через год Ельцин объявил о своей отставке. «Снятие с Ельцина ответственности я считаю позорным. И, наверное, не только Ельцин, но и с ним ещё сотенка-другая тоже должна отвечать перед судом!» - откликнулся на это событие Солженицын. «В результате ельцинской эпохи разгромлены или разворованы все основные направления нашей государственной, культурной и нравственной жизни… Президент Ельцин бросил 25 миллионов соотечественников, без всякой правовой защиты, без всякого внимания к их нуждам. Они ошарашены, они стали иностранцами в своей стране. А он тем временем только обнимался с диктаторами и вручал им российские награды…»
В 2000-м году в Троице-Лыково для встречи с писателем приехал новоизбранный президент В. Путин. Любопытно, что встреча Солженицына с Ельциным, состоявшаяся по его возвращении в Россию, не вызвала никаких инсинуаций. На этот же раз либеральная публика просто вопила в голос. «Антидемократическая и антизападническая позиция Солженицына представляется существенной угрозой для будущего России, если именно она будет воспринята и поддержана президентом страны» (В. Войнович), «Выступать за передел собственности, особенно Солженицыну, знающему, что такое революция, связанная именно с таким переходом – значит призывать к гражданской войне» (Е. Боннэр), «Солженицын такой зэк, который любому чекисту хребет перекусит. Не знаю, кто напиарил Путину встречу с ним. Видимо, хотели представить картину "Братание зэка с чекистом". Но я хорошо знаю работы Солженицына и людей, которым он ответил злом на добро, если не погубил их. Но у нас о темной стороне его личности не говорят: как-то неудобно, у него же столько заслуг! Но уехал один человек, а приехал другой. Хотя некоторые считают, что он всегда таким был — авторитарным, неблагодарным, патологически подозрительным. Он не знает народа, хотя и отождествляет себя с его совестью. А его "советы вождям" опасны и безответственны» (Т. Толстая), «если бы у него была власть, он, как и Хомейни, повернул бы Россию к архаике средневековья» (Д. Пригов)… А, вот, ещё любопытное мнение: «Ненависти такого накала к современной России, как у А.И. Солженицына, я давно не видел даже у Г.А. Зюганова. Масштабы этой ненависти таковы, что она просто самоуничтожающа… Я знаю, что искренняя позиция Солженицына – это глубокое убеждение в том, что результаты приватизации нужно отменить. Поразительно, что логика, основанная на внешне понятных этических ценностях, может завести умного человека на позиции абсолютно человеконенавистнические. Любой, кто знает историю России, прекрасно понимает, к чему приведёт пересмотр приватизации». Этому же деятелю принадлежит высказывание о Ф.М. Достоевском: «Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски»; «В российской истории немного людей, нанесших такого масштаба глубинный мировоззренческий вред стране, как Достоевский. Для меня сущность Достоевского выражается в одной фразе князя Мышкина: "Да он же хуже атеиста, он же католик!" : Все это традиционно прикрываемое словами о гуманизме и патриотизме, по сути, братоубийственная и человеконенавистническая концепция». Думаю, большинство читателей уже догадались, что автор этих изречений – Анатолий Чубайс.