Меню сайта
Категории раздела
| Герои наших дней [553] |
| Тихие подвижники [131] |
| Святые наших дней [5] |
| Судьбы [39] |
| Острова Руси [13] |
| Люди искусства и науки [84] |
| Герои наших дней [553] |
| Тихие подвижники [131] |
| Святые наших дней [5] |
| Судьбы [39] |
| Острова Руси [13] |
| Люди искусства и науки [84] |
 Еще раз предупредив меня о том, что художник чрезвычайно занят и сможет уделить беседе максимум минут 15, сотрудник историко-художественного музея Дмитрий наконец-то препроводил меня в довольно обшарпанный «концертный зал» Троицкого собора, где во всю ширину одной из дальних стен был натянут светло-бежевый холст с размашисто нанесенными очертаниями фигур в мундирах и треуголках. Перед холстом белели свежим деревом огромные «табуретки»-леса, стояли нехитрые осветительные приборы. На импровизированной тумбочке хаотически разбросаны карандаши, краски, несколько… мужских носков (как выяснилось позднее, они, отслужив по назначению, «подрабатывают» теперь тряпочками для вытирания кистей). А где-то в уголке, обложенный со всех сторон стопками бумаги и книгами, загороженный пюпитром с какой-то фотографией, сидел бородатый, вихрастый человек с крупными чертами лица. Стало быть, это и есть Михаил Шаньков – московский художник родом из Самары, ученик Ильи Глазунова, несколько лет живший в США и писавший там картины из русской истории, затем более десяти лет преподававший в Академии живописи, ваяния и зодчества. Много где выставлявшийся, хорошо покупаемый, а сейчас совсем неожиданно устроивший свою выставку в Серпуховском историко-художественном музее. Как раз там мне и дали ценную «наводку», где можно найти автора. Оказалось, что уже больше недели Шаньков живет затворником на Соборной горе, пишет свое новое историческое полотно. - Ой, как же тут холодно… Руки не мерзнут, когда рисуете? – первое, что вырвалось у меня после обмена приветствиями.
- Это самый неинтересный вопрос, который вы могли бы задать, - ровным тоном откликнулся Шаньков, не снимая с колен планшет с наброском. Да, похоже, россказни о том, что он, в случае чего, может и ведро с краской на голову надеть, не лишены основания… Помню, как одна из посетительниц выставки, рассматривая его исключительно похожий автопортрет заметила: «Прямо бурлак какой-то!», а ее знакомая добавила: «Вот-вот! А он и в жизни, по-моему, такой же. Церемониться не любит, если что не по нутру - так отбреет!» Вообще про этого художника говорят много чего. Пожалуй, как и про любого из их братии, кому удалось, во-первых, более или менее стабильно зарабатывать своей профессией, а во-вторых, добиться чего-то за океаном. Однако в Троицкий собор я пришла не из желания подтвердить или опровергнуть эти мнения. Не могу также сказать, что на меня как-то особенно неотразимо подействовала представленная в СИХМе экспозиция, которую я посетила накануне. Она невелика, и преобладают в ней не «коронные» для этого художника эпико-исторические полотна и не портреты, которые тоже ему очень и очень удаются, а пейзажи этюдного характера. Как это ни странно, Михаил Шаньков заинтересовал меня через… свое литературное творчество. Случайно «отрытая» в Интернете книга «Записки художника» оказалась неожиданно яркими, подробными, живыми, откровенными, изумительно изложенными воспоминаниями. И, возможно, как раз моя осведомленность в этом вопросе смягчила моего требовательного собеседника. - Михаил Юрьевич, как вы надумали писать столь исчерпывающую автобиографию? Кажется, вы еще молоды для мемуаров, - «кинула» я пробный вопрос. - А если я постригусь, помоюсь и побреюсь, то вообще буду как юноша, – поощрил шуткой Шаньков. - Мне повезло, что я родился в семье замечательного писателя. Мой отец всегда поощрял мои литературные потуги, а у меня рука чесалась частенько. Я и письма большие ему сочинял, когда учился в художественном училище Памяти 1905-го года, затем какие-то яркие моменты записывал в дневниковом плане. Отец и подал мысль сделать из всего этого книгу, и редактировал ее тоже он. А вообще, я удивлен и мне очень приятно, что вы мою книгу читали. Сейчас я пишу вторую. Это уже постглазуновский период, потому что я уже пять лет не преподаю в Российской академии живописи, ваяния и зодчества. Ушел. - Почему? - Потому что устал. Чтобы совмещать творческую работу с преподаванием, надо иметь волю. Мне не хватило сил, поэтому я сделал выбор и решил стать художником, несмотря на то, что мне очень нравилось преподавать. Как у тракториста после рабочего дня болит пятая точка, так у меня после дня в Академии болел язык – я разглагольствовал перед студентами без остановки. А если обратиться к примеру моего учителя Ильи Сергеевича Глазунова, то он начал совмещать преподавание и творчество, когда ему шел уже шестой десяток. Так что пока мне рановато. - В книге вы пишете о том, какой потрясающий энергообмен существовал между Глазуновым и его учениками. Что-то с тех времен осталось? - К сожалению, сейчас уже такого нет, потому что изменилось все: и ученики, и сам мастер. Илья Сергеевич взвалил на себя такое количество задач и проблем… И квартиры той больше нет, куда мы приходили как в музей, где пили чай, ели сосиски, читали про старых мастеров. Сейчас ученики приходят к Илье Сергеевичу по регламенту – поздравить с днем рождения, с Новым годом… А так, как раньше, на чай, уже не забегаем (задумавшись), Глазунов стал очень… очень большой фигурой. Да и мы, наверное, уже не те. - Вы, например, в Штатах пожили. Как вам там работалось? - Да, я жил и работал в Америке, меня привлекли близкие по духу люди, которые и там есть. Один из моих самых больших спонсоров, Николас Глайстиин, в детстве жил здесь, в Москве и Петербурге со своими родителями, потому что его отец был американским консулом. И с тех пор Николас так полюбил Россию, русскую культуру, что, когда в Бостоне он пришел в галерею, где выставлялись мои работы, и увидел что-то родное, что-то из детства, он захотел познакомиться со мной. Сначала заказал мне несколько портретов, затем - исторические работы… - И как строились ваши отношения в формате «заказчик – исполнитель»? - Художнику очень важно не чувствовать себя кисточкой в чьих-то руках, когда богатому дяде чего-то хочется, а чего – он и сам не знает. И он просит: художник, нарисуй мне что-нибудь. И начинается ужасно нудная работа: художник пишет, дяде не нравится, художник переписывает, получается полная галиматья. У меня ни разу в жизни такого не было, к счастью, потому что мои американские друзья сразу сказали: вот тебе стена, постарайся, не размахивая больше этого размера, написать что-нибудь, что ты хочешь, о чем у тебя душа болит. - Не обидно, что лучшие ваши работы находятся в частных зарубежных коллекциях? - Ну, иногда я испытываю какую-то обиду по этому поводу. Обиду на ту ситуацию, которая создалась в моей жизни. Я, русский художник, пишу для американских коллекционеров русские картины, которые мне хочется показывать моим соотечественникам. И когда я их все-таки показываю, это большая радость. Вот, например, сейчас я привез в Серпухов своего Витуса Беринга, который через месяц уедет в Америку. - Михаил Юрьевич, расскажите, все-таки, каким образом вы связаны с Серпуховом? - Лет 6 или 5 назад здесь проходила выставка «За землю русскую, за веру христианскую», которую мы затеяли с игуменом серпуховского Высоцкого монастыря Кириллом. Это выставка строилась, можно сказать, вокруг одной моей большой картины «Засадный полк». Я написал ее в 1991 году под диплом в Суриковском институте и сделал с этой картины повторение, которое и преподнес в дар монастырю. Но у Кирилла не нашлось тогда места для этой работы, поскольку размеры ее 4,5 на 2,25 метра, и он отдал ее на время в экспозицию музея. А сейчас мы снова перенесли ее в монастырь, чтобы разместить в паломническом комплексе. А почему сейчас работаю здесь? Потому что когда я решил написать большую картину, посвященную Полтаве (как известно, в июне будет 300-летний юбилей этого сражения), встал вопрос о помещении, где я смогу над ней работать. И тут помогли прежние связи. Вообще, обдумывая эту работу, я заранее знал, что это должен быть самый большой холст в моей жизни – и по размеру (5 м на 3,6 м), ну и вообще, эпохальное такое полотно… Ведь размер не только от моих амбиций вышел, но и от творческой задачи, потому что если бы фигурки были намного меньше натуры, это смотрелось бы смешно. В этой картине я не только хочу показать историческое событие, когда Петр произносит тост за наших учителей-шведов, научивших нас сражаться и побеждать. Для меня важно, чтобы зритель через какую-то верно найденную деталь смог почувствовать сам дух этого момента. И я придумал, как мне кажется, интересный ход. Картина будет называться «Кубок победы», и вокруг этого кубка все и закручивается. Кубок в руках Петра – кованый походный стакан, и в руках офицеров – он гуляет везде. Пленным шведам разливают вино из особых «кубков» - из боевых мортир. Было ли так после полтавского сражения – неизвестно, но один раз Петр точно предпринимал такое. Но мы же художники, мы можем допустить какую-то вольность. - А что за фотография у вас на пюпитре? Молодой человек в треуголке и петровском мундире… - Это мой «отснятый материал». Есть у меня в Москве замечательный друг - историк Максимов, совершенный маньяк петровского времени. Он живет один, с котом Петровичем, вся квартира у него – арсенал и костюмерная. Вот он-то и уговорил меня написать эту картину к юбилею Полтавы, а я, в свою очередь, попросил его дать мне побольше костюмов, ружей, пистолетов. Пришли ко мне мои дети, друзья детей, студенты-художники, мы их нарядили в эти костюмы, я им рассказывал, как себя вести, как нужно садиться, с каким чувством держать кубок. А Максимов заставил даже белье надеть старинное. Другие «маньяки» сшили огромные стяги – русские и шведские… Мы это все отсняли, и сейчас я так завален материалом, что боюсь что-либо еще на эту тему читать или смотреть. И так переполнен впечатлениями… Приходите недели через две – я начну работать маслом. Марина ОВСЯНКИНА
| |
|
| |
| Просмотров: 1728 | |