От воспитания к национальному мифу

До рождения бюргерского государства, героизм и подвижничество ценились выше любых соображений безопасности. Бюргер, оценивая свое дело выше всех богатств мира, стремился к тому, чтобы государство превратилось в большую страховую контору, а отношения личности к государству – в беспрерывные акты показной лояльности и попрошайничества. Всеобщность норм безопасности, закрепленных законом, обменивалась на их поверхностность, достаточную для деловых отношений, но никак не обеспечивавшую национальное единство.

Фихте видел начало этого перерождения; мы наблюдаем его результаты – уничтожение наций и государств, которым удавалось сохранять национальное единство ввиду тех опасностей, которые не могло устранить бюргерское «правовое государство». Распространение его принципов на весь мир привело к тому, что нации и государства можно начинать отменять и заменять бюрократиями и бюрократическим управлением.

Прежнее искусство государственного управления, будучи само воспитанием общественного че­ловека, предполагало, как надежное и без изъятия значи­мое правило, что каждый любит и желает своего собствен­ного чувственного благополучия; и на этой прирожденной человеку любви с помощью страха и надежды оно искусст­венно основывало добрую волю, которую хотело воспи­тать, - интерес к целям общежития. Не говоря уже о том, что при этом методе воспитания тот, кто внешне стал без­вредным или даже полезным гражданином, в душе остает­ся все же дурным человеком, ибо дурная природа именно в том и состоит, что человек любит только свое чувствен­ное благополучие и что его можно побудить к совершению поступков только страхом или надеждой на это благополу­чие, будь то в настоящей или в будущей жизни; … этот метод к нам теперь неприменим, потому что страх и надежда будут уже действовать не за нас, а против нас, а чувственное себялю­бие мы никаким способом не сможем заставить действо­вать нам на пользу. Поэтому даже как бы сама нужда за­ставляет нас стремиться образовать людей, внутренне и существенно добрых, ибо лишь в таких людях еще может выжить отдельная немецкая нация, из-за дурных же людей она необходимо сольется с заграницей.

Нация не может совмещаться с формализмом лояльности и ставить себе только те цели, которые выглядят безопасными для бюргера, спекулянта и ростовщика. Напротив, опасность должна стать повседневной и привычной, как повседневно и привычно для человека должно быть противостояние злу. Национальное воспитание именно в этом и состоит, чтобы противостояние злу стало повседневностью, а внешние проявления лояльности к общепринятым нормам морали – делом второстепенным или даже ненужным.

…одно дело - просто принимать нечто к све­дению (sich etwas nur gefallen zu lassen), и ничего не полу­чать при этом, каковое пассивное принятие только и мо­жет, в лучшем случае, возникнуть из пассивной отдачи; но совершенно иное дело - быть настолько охваченным бла­горасположением к чему-то, что это благорасположение становится в нас творческим и побуждает все наши силы к созданию образов.

Образы являют собой свернутое знание, напоминание о нем и об определенном стандарте деятельности личности, сообразной национальным интересам и служению добру. В национальном строительстве сумма образов есть Национальный миф или Большой национальный стиль – системно связанный и активно задействованный в любом творчестве символьный ряд, которым нация обозначает себя, знание о самой себе, мотивы и смысл деятельности. Или же целостный гештальт Нации.

Эта деятельность по созданию духовных образов, кото­рую мы должны развить в питомце, есть, без сомнения, деятельность согласно правилам, а эти правила открывают­ся действующему, пока он не постигнет в непосредствен­ном опыте на себе самом, что правила эти суть единствен­но возможные. Итак, эта деятельность порождает познание, а именно познание всеобщих и без изъятия действующих законов. Кроме того, в этом свободном творчестве образов, начинающемся с этой точки из себя самого, невозможно предпринять что бы то ни было против закона, и поступок не будет совершен, пока закон не будет нами исполнен. Поэтому, даже если это свободное творчество образов также начнет с попыток, предпринимаемых вслепую, оно все же должно будет завершиться более полным познанием закона. Поэтому это образование есть, в конечном своем итоге, образование познавательной способности питомца, причем образование отнюдь не историческое - на основе постоянных свойств вещей, - но высшее и философское - на основе законов, по которым подобные постоянные свой­ства вещей становятся необходимыми.

В образовании самый существенный элемент не юридический, а философский. В нем должны быть представлены не застывшие, а динамичные сущности. При этом динамический закон не перестает быть законом. Что касается исполнения закона, то здесь творческое начало должно соединять букву закона и справедливость, трактовать закон сообразно национальному мифу, знать и желать динамического изменения права и правоприменения. Юрист как гражданин должен следовать букве закона, добиваясь через нее не торжества параграфа, а торжества справедливости. И прикладывать все возможные усилия к тому, чтобы иные трактовки закона были морально осуждаемы или невозможны.

Национальный патриотизм

Фихте пишет: дело человека, если он по праву притязает на обладание честью, - не есть простой результат действия закона духовной природы его нации. Дело не проистекает из природы нации; оно есть нечто большее, поскольку связано с изначальной и божественной жизнью - как только оно впервые облеклось в формы зримого явления, подчинилось действию особого закона духовной природы нации, в нем примут чувственную форму и все другие откровения божественного в это народе, пока этот народ существует. Откровение, данное через нацию, ведет ко всем прочим откровениям. Через часть познается целое. При этом никому не дано миновать нацию и, записавшись в «общечеловеки», стать более приближенным к Богу, чем все, кто соотносит себя с нацией.

Естественное влечение человека... - найти небо уже на земле и вплетать вечное и постоянное в повседневные земные дела, чтобы в самом временном насаждать и воспитывать непреходящее. ...духовная природа человеческого окружения, из которого явился на свет он сам со всеми своими мыслями и деяниями и с верой в вечность этих мыслей и деяний, - народ...

Народ есть совокупностью людей, подчиненная особенному закону развития божественного из его среды. Общность с таким законом соединяет множество людей в вечном, а потому также и во временном мире.

Данное определение следовало бы соотнести с нацией – тем национальным духом, который сохраняется в народе и в периоды его упадка. Только этим духом народ соединен с божественным. И таким духом осенен, по мысли Фихте, благородный человек.

Вера благородного человека в вечную жизнь имеет своим основанием его надежду на вечную жизнь народа. Его вера и его стремление насадить в мире нечто непреходящее - вот та связующая нить, которая связует с ним сначала его нацию, а затем, через посредство нации, - и весь род человеческий.

Кто не усматривает, прежде всего, что он сам вечен, в том вообще нет любви, и он не может любить отечества... Тот, кто получил в наследство от предков отечество на земле и в чьей душе земля и небо, незримое и зримое совершенно проникли друг в друга, … тот будет до последней капли крови сражаться за то, чтобы и самому иметь право передавать в наследство будущему времени это многоценное достояние в целостности и сохранности.

Без представления о вечном, о Божественной Воле, не может быть никакого патриотизма. Показной, формальный, выраженный в оплаченных бюрократией ритуалах патриотизм чужд нации и является патриотизмом какого-то иного «отечества» - прибежища эгоизмов, обслуживающих «золотого тельца», его жрецов и его стражу.

Величественная миссия национализма (в противовес увядшему, утратившему ощущение божественной истины патриотизму) состоит в сбережении духовных сокровищ человечества и породнении нации с мировой историей – со всем ценным, вечным в ней.

До наших дней живет среди нас то, что было действительно вечного в этом вечном Риме, а с ним и сами Римляне, и будут жить в своих последствиях до конца времен.

Именно такой национальный патриотизм (национализм) и есть необходимое содержание национального образования. В нем любовь к отечеству есть также и приготовление к властной миссии и пониманию сопричастности к формированию власти.

Любовь к отечеству должна править самим государством. ...она должна править государством в том отношении, что должна ставить перед ним цель более высокую, чем поставляемая перед ним обычно цель сохранения гражданского мира, собственности, личной свободы, жизни и благосостояния всех.

Либеральное понимание свободы несовместимо с национальным патриотизмом, а потому составляет ему самую решительную оппозицию, которая только может быть. Национализму претит всякий либерализм, либерал отрицает всякий национализм или (что хуже) проповедует ложный национализм, подменяя смысл этого понятия, как и всех прочих понятий, которыми мыслится национальное бытие, национальное становление и национальное возрождение.

Какой же дух имеет право встать у кормила государства, может решать силой собственного убеждения и уверенно­сти, не предаваясь беспокойным колебаниям, и имеет не­оспоримое право повелительно указывать всякому, к кому он ни обратится, чтобы он - хочет ли он сам того или нет - рисковал всем, вплоть до самой жизни своей, и принуждать того, кто станет ему противиться? Отнюдь не дух спокой­ной гражданской любви к конституции и законам, новсепоглощающее пламя высшей любви к отечеству, которая объемлет нацию как покров вечного, коему благородный человек с радостью пожертвует собою…

Величие национального лидера, по мысли Фихте, основано на самостоятельности и изначальности личности, и на том, что она - не притворное изделие всей эпохи, но росток из вечного и изначального мира духов. Тем самым, решительно невозможно, чтобы такая душа не почтила и вне себя, в народах и индивидах, то, что в ней самой составляет собственное ее величие, - самостоятельность, прочность, своеобразие существования. Национальному лидеру презренна сама мысль, будто он должен сначала унизить людей, чтобы повелевать ими...

Подобные люди будут стремиться к такому порядку вещей, который долго после их смерти будет цвести над их могилами.

На примере немецких протестантов Фихте показывает, что их свобода состояла в том, чтобы оставаться немцами. Они не желали принимать католические блага просвещения, потому что, приняв их, они вынуждены были бы стать чем-то иным, нежели немцами... В понимании Фихте, истинный немец может желать жить именно лишь для того, чтобы быть и оставаться немцем и воспитывать такими же немками своих детей. В этом и заключается, с нашей точки зрения национализм: быть сыном своего народа и хранить его духовное наследие, соединяя нацию с божественным, а через него и со всем человечеством во всех его поколениях, нациях и цивилизациях.

Милость оккупантов (вторгающихся сегодня на национальную территорию не войсками, а образом мыслей) может быть сладкой и превозноситься как последнее достижение человеческого разума. Но если даже предполо­жить, что они действительно могут относиться к нам, как подлинные наши благодетели, и что при этом у них может не быть на уме никакой корысти и никакой жажды быть чем-то большим, нежели мы, они решат, что превосходно о нас позаботились, если мы найдем все то, что они только и признают стоящим желания. Но тогда то, ради чего един­ственно может жить благороднейший человек среди нас, окажется искоренено из публичной жизни…

Заключение. Быть русскими!

Оккупированным нациям не остается ничего иного, как осмыслить свое состояние и отвергнуть его сначала в своих мыслях, а потом в деятельном неприятии сложившегося порядка. До тех пор, пока такое отрицание оккупации не станет элементом повседневности, оккупация будет продолжаться.

Фихте писал: «…нам теперь не осталось решительно ничего больше, как только говорить, и даже эти разговоры всяче­ски сдерживают и урезают». При этом формирование национального языка в этом говорении, которому в значительной степени закрыты публичные формы и средства массовой информации, само по себе и есть освобождение – через национальный язык, который сам по себе есть протест против оккупации.

Пока народ не осознает себя нацией и готов подчиняться руководству бюрократии, ему не дано национальное государство, а режим, подавляющий его, будет той или иной формой олигархии. Не воля нации, а инородная воля в этом случае будет диктовать нам наше будущее – будущее упадка, разложения и гибели.

Другие на­пишут за нас наши конституции, другие укажут нам, с кем заключать нам союзы и как применять наши вооруженные силы, другие ссудят нам на время и свод законов, нас ли­шат даже порой и права вершить суд, выносить приговор и приводить его в исполнение…

Хотя наше настоящее не может утешить и утвердить в обязанности жить никого из тех среди нас, кому для жизни нужно еще что-то кроме пропитания; лишь надежда на лучшее будущее есть тот воздух, которым мы еще можем дышать.

Надежда на национальное освобождение от бюрократического диктата и чуждых нации форм управления государством и обществом составляет ту степень свободы нации, которая предвещает переход от внутренних форм свободы к внешним – к политическому освобождению и к утверждению национального государства, национальной экономики, национального образования.

…Даже парение в высших сферах мышления не избавляет нас от всеобщей обязанности - понимать свое время.

Есть время публичных форм национального движения и время для внутреннего его созревания. Жажда публичных форм, призыв на баррикады – пустое или даже вредное возбуждение еще не созревшего национального духа, который может возникнуть только как результат осмысления современности и опыта предков, который мы не можем получить в официальном образовании, но который открыт нам на путях самообразования. Истинный путь к освобождению – это воспитание в себе интереса к национальным формам религии, философии, права, к национальной истории и судьбам национальных героев и подвижников.

Животная жизнь человека во все эпохи протекает по одним и тем же зако­нам, и в этом всякое время подобно другому. Различные времена существуют только для рассудка, и лишь тот, кто проникает их в понятии, переживает их сам и существует в этом своем времени; всякая иная жизнь есть лишь живот­ная и растительная жизнь.

Надо понимать, что нас каждым актом воздействия на сознание пытаются превращать в скот. Определять это вредное для нас побуждение – важный элемент зрелости личности. Похабности перестанут демонстрировать, когда у них не будет зрителя. Пасквили перестанут печатать, если у них не будет аудитории. Кто соглашается на скотское состояние, сам себя исключает из нации. Нам могут быть интересны только иные - те, кто создает нацию в самом себе, а значит – исключает из своей жизни все, что этому мешает: пристрастие низким формам бытия, пьянству, праздности, пошлости и т.д. То есть те, кто формирует себя, извлекает из окружающей жизни то, что создает целостный образ – образ личности и вместе с ней образ нации. Образ создается образованием, а образование – суть организация собственной жизни, самоорганизация личности.

Пусть свобода исчезнет на какое-то время из зримого мира; дадим же ей пристанище в сокровенной глубине наших мыслей, пока не вырастет вокруг нас новый мир, у которо­го будет достаточно силы, чтобы воплотить эти мысли также и во внешней действительности. Станем же отныне в том, что, без всякого сомнения, по-прежнему должно быть предоставлено нашему свободному усмотрению - в нашей душе, - прообразом, прорицанием, залогом того, что обре­тет действительность после нас. Пусть только не склонит­ся, не подчинится, не будет брошен в темницу и дух наш вместе с телом!

Если спросят меня, как этого можно достичь, то на это есть только один ответ, который все в себе заключает: мы должны немедленно стать тем, чем нам и так следует быть, - немцами.

Образование в России может и обязано ставить для своих питомцев ключевую цель всей их жизни: быть русскими!