Все, когда-либо служившие в белых армиях или имевшие к ним какое-либо отношение, немедленно посылаются на Соловки. Подлая ложь об «амнистии» имеет силу лишь до того момента, когда тот или иной «амнистирован¬ный» переступит порог ГПУ.
    На основании многочисленных примеров, я утверждаю, что каждый возвращающийся в Россию эмигрант, каждый обнаруженный в самой России «белогвардеец», хотя бы они вполне подходили под «амнистию», непременно получать такую статью: «Бандитизм, массовый расстрел коммунистов и растрата народного достояния».
    Это стереотипное обвинение предъявляется иногда, даже к лицам, которые только жили в той местности, которая была когда-либо занята белыми армиями. Оно предъявляется всем «возвращенцам», всем русским, бегущим на родину из иностранных легионов (в сентябре 1925 года таких «амнистированных» на Соловки прибыло сразу около 100 человек), всем бывшим военным, почему-либо кажущимся подозрительными для ГПУ, от рядового солдата до генерала (например, в Соловках много лет сидел бывший начальник канцелярии при походном Донском атамане Смагин; в 1925 году его увезли в ссылку в Усть-Сысольск).
    В «бандитизме, массовом расстреле коммунистов и растрате народного достояния» обвинили, между прочим, и меня. Опровергать это вздорное обвинение значит придавать вес чекистской выдумке. Скажу только, что един¬ственное мое «контрреволюционное деяние», считающееся в советской Poccии большим преступлением — сокрытие своего офицерского звания — мне даже не было поставлено в вину. Лишнее доказательство того, что действительная вина советского подсудимого (если она вообще имеется), в красных «судах» совершенно не принимается в расчет, раз есть статья, по которой тому или иному прокурору или следователю из ГПУ угодно вас послать на смерть или на каторгу.
    Являясь по существу всегда высосанным из чекистского пальца, обвинение в «бандитизме, массовом расстреле коммунистов и растрате народного достояния» применяется так часто по той простой причине, что осужденные за это «преступление», по особому декрету, немедленно передаются из ведения наркомюста (народного комиссариата юстиции) в ведение ГПУ и никаким амнистиям не подлежат.    
    В соловецком лагере вы можете найти представителей любой национальности, любой религии, любой профессии. Pyccкие и граждане всех государств мира православные, протестанты, лютеране, католики и евреи, офицеры, чинов¬ники, paбoчие, студенты, крестьяне, учителя, доктора, писатели, артисты, худож¬ники, адвокаты, торговцы, портные, — все это опытной рукой смешано в пе¬струю массу так называемых «контрреволюционеров».    
    В этом мире «каэров» особенным трагизмом своего положения выделя¬ется очень многочисленное на Соловках заключенное православное духовенство.
    Преследованием религии и русского духовенства руководил особый «Церковный отдел» ГПУ и его председатель Тучков. Пользуясь методами, общими для всего ГПУ, Тучков кстати и некстати применяет ко всем арестованным епископам, священникам и верующим общую для всех 72-ю статью уголовного кодекса: «Несоблюдение декретов об отделении церкви от государства».
    Казалось бы, статья эта имеет определенный, узкий смысл, точно характеризующий преступление — несоблюдение декретов. Однако, предъявляется она лицам, совершенно не противодействовавшим декретам об отделении Церкви от советского государства. Под 72-ую статью ГПУ подводит, что ему угодно.
    В делах находящихся на Соловках духовных лиц, присланных в лагерь по 72-ой статье, я видел такие обвинения:
•    противодействие изъятию церковных ценностей;
•    монархическая пропаганда;
•    церковная контрреволюция;
•    воспитание детей в религиозном духе;
•    натравливание одной части верующих на другую;
и многое другое.
    Что понимается под вышеуказанными «преступлениями», видно из  та¬ких фактов:
    Когда был издан декрет о реквизиции церковных ценностей «на нужды голодающих Поволжья» (в действительности, церковное золото и драгоценные камни в огромном количестве оказались в карманах коммунистов), последовало разъяснение, что церковные предметы, необходимые для совершения богослужений — св.чаша, евангелие и т.д. — не могут быть реквизированы. Епископ одной из южных епархий, основываясь на точном смысле этого разъяснения, отказался выдать нужные для богослужений вещи. Он попал в Соловки на 5 лет.
    Священник К., на основании декрета совнаркома о том, что обучение детей Закону Божьему разрешается лишь в частном доме и группе детей не больше 3 человек, преподавал Закон Божий в своей квартире собственным детям. Его послали в Соловки на 3 года.
    Целый ряд епископов, священников, монахов и прихожан попали в Соловки за защиту чистого православия от погрома его так называемыми «живой», «обновленческой» и прочими «церквами» (их обвинили в «натравливании одной части верующих на другую»). Как известно, вся «живая цер¬ковь» — произведение «церковного отдела ГПУ» и субсидируется председателем его Тучковым во имя разложения православия.
    Непередаваемый гнет, насилия и издевательства, соловецкой администрации с особенной яркостью обрушиваются именно на головы заключенного духо¬венства. Все наиболее трудные работы приходится выполнять священникам и епископам. С поразительным смирением, покорностью и выносливостью духовенство рубит лес, прокладывает дороги, чистит уборные, высушивает болота, разрабатывает торф.
    Каждым словом, каждым жестом любой соловецкий чекист старается задеть, оскорбить заключенных священников. В их присутствии администрация бранится с особым кощунством. Их пайки обкрадываются со всех сторон. В их среду администрация стремится втесать побольше «стукачей».
    Чинятся всевозможные препятствия к получению духовенством из дому посылок и денег. Какие бы то ни было богослужения, конечно, совершенно исключаются. За желание перекреститься на работе, чины «Команды надзора» бьют по рукам плетью.
    В Соловках в настоящее время свыше 400 человек представителей православного духовенства. С каждой новой партией прибывают новые священники, епископы и миряне, осужденные по той же 72-ой статье, толкуемой столь произвольно.
    Из среды заключенного на Соловках духовенства выделяется управляющий Московской епископией Илларион (Троицкий), близкий друг и сподвижник покойного патриарха Московского и всея Руси Тихона, сведенного в преждевременную могилу большевистскими преследователями.   Архиепископ Илларион особенно прославился своей бесстрашной борьбой с «живой церковью».
    Около пяти лет тому назад этот стойкий ревнитель православия был послан московским ГПУ в холмогорский концентрационный лагерь, в котором пробыл два с половиной года в кошмарных условиях.
Больной старик, он вынужден был половину своего пути пройти пешком по этапу, в глубоком снегу, в легкой одежде и рваных сапогах.
    Отсидев свой срок в Холмогорах, архиепископ Илларион вернулся в Москву и с новым рвением поднял стяг борьбы за гонимое властью Православие. Против него начались новые интриги со стороны «живоцерковников» и купившего их ГПУ. Архиепископ, талантливый оратор, присутствовал на всех религиозных диспутах, защищая Церковь.
    После одного из таких диспутов, на котором Илларион выступил против Луначарского и до такой степени разбил все его доводы, что аудитория освистала наркомпроса, архиепископа снова арестовали и послали в Соловки (на 5 лет) за «церковную контрреволюцию».
    Некоторое время он пробыл в «концлагере» на Поповом острове, а летом 1925 года его перевезли в Кремль, В монастыре Илларион попал в руки к начальнику первого отделения «концлагеря», чекисту Баринову, который в сентябре 1925 г. отправил архиепископа в «штрафной изолятор». В нем Илларион находится и поныне, ежедневно ожидая смерти.
    Осенью 1924 года в Соловки ГПУ прислало епископа петербургского Масуила. В должности управляющего петроградской епископией он заменил известного митрополита Вениамина, зверски расстрелянного большевиками в августе 1922 года. Епископ Масуил (в мире Лемешевский) протестовал про¬тив открытой продажи чекистами на петербургских рынках ценностей, изъятых из храмов якобы для помощи голодающим Поволжья, за что и был арестован «голодающим» ГПУ.
    Трагическая участь постигла епископа Тамбовского Петра. В конце прошлого года (в ноябре) епископ скончался в «штрафном изоляторе» на Секирке. Есть очень много данных считать правдой слухи о том, что его задушили чекисты.
    По той же 72-ой статье; присланы и преданы тем же соловецким пыткам викарий Саратовский Петр (в мире Соколов), епископ Колпинский Серафим, настоятель Казанского монастыря Питирим (Крылов) со всей братией и другое черное и белое духовенство, монахи и миряне.
    В момент наиболее напряженной борьбы ГПУ с покойным патриархом Тихоном мы были готовы увидеть в лагере и этого святителя земли русской. Только загадочная смерть его (в России многие уверены, что Патриарх был отравлен) избавили его от соловецкой каторги. Теперь со дня на день можно ожидать высылки на Соловки заместителя почившего Патриарха — митрополита Петра Крутицкого.
    Среди заключенного на Соловках православного духовенства попадаются и священнослужители иных христианских церквей — ксендзы, пасторы. Общее внимание на себя обращает очень редкая в советских тюрьмах фигура — живоцерковный епископ. Бывший столичный священник, он продал совет¬ской власти свою церковь и своего Бога и был негласным агентом московского ГПУ. Однако, очень скоро грязь и продажность так называемой «живой» церк¬ви» возмутили и этого ренегата. Он отрекся от советской церкви, покаялся в своем отступничестве перед верующими, чистосердечно вскрыв тесную связь между «живой церковью» и ГПУ. За «разглашение тайн госполитуправления» он и попал на Соловки.
В лагере этот «епископ» бойкотируется всеми без исключения заклю¬ченными. Его в лицо называют Иудой. Чекисты же то и дело с бранью и из¬девательствами просят у него «благословения».
    Один из главных столпов красного террора, знаменитый палач Лацис, председатель сперва Киевской, потом Московской Че-Ка, еще в 1918 году писал в специальном чекистском журнале «Красный Террор»: «Не ищите в деле обвиняемого улик о том, восстал ли он против советов оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к ка¬кому классу он принадлежит, какого он происхождения, каково его образование и какова его профессия. Эти вопросы должны решить судьбу обвиняемого».
    Принимая во внимание столь неожиданные принципы советского «суда», на¬до ли удивляться тому, что гибнущие на Соловках профессора (например, чех Неманиц) присланы на каторгу за... шпионаж, купцы (семья Левит, Николаев, Геннисон и мн.др.) за... «вооруженный бандитизм», крестьяне (Булгаков, Геништа, Шигаев и т.д.) за... «связь с иностранной буржуазией», бывшие гвардейские офицеры (братья Жерве, Чайковский и др.) за... «экономический шпионаж» и так далее в том же духе.
    Раз — «первым долгом вы должны его опросить, к какому классу принадлежит обвиняемый и каково его образование» — то не все ли равно, по какой статье, по какому обвинению человек должен быть убит или брошен в вечную каторгу?
    Ближайший помощник того же Лациса чекист Угаров, теперь видный деятель центрального ГПУ, заявил как-то в публичной речи: «У нас, большевиков, такой принцип: если человек не годен к работе — расстрелять. Это не богадельня».
    И этот людоедский принцип широко применяется в СССР. Я знал в Соловках одного дряхлого старика, некогда служившего на царскосельской железной дороге. Рассматривая его дело, прокурор петербургского ГПУ требовал его расстрела на том основании, что «эта старая развалина только даром ест советский хлеб».
    Исключительным шедевром можно считать и то «преступление», за кото¬рое в лагерь попал некий Витте. Он дальний родственник давно уже мертвого С.Ю.Витте, бывшего премьер-министра и министра финансов довоенной России, творца Портсмутского мира с Японией и русских займов заграницей. Находящийся в Соловках Витте никакого преступления не совершал, даже в советском толковании. Его прислали в лагерь (на 3 года) только за «белогвардейскую фамилию».                                            
    С другой стороны я знал человека, которого арестовали в поезде между Петербургом и Москвой за... «подозрительную физиономию» и на основании этого «преступления» продержали несколько месяцев в Петроградской ЧК (Гороховая, 2).    
    Я уже говорил раньше об исключительно тяжелом положении женщин на Соловках. Чекисты то и дело врываются ночью в «Жeнcкий  корпус» и творят там неслыханные насилия. Заведующий «женским штрафным изолятором» Гусин, чекист из Крыма, глумлениями над женщинами, женами, матерями, невестами и сестрами заключенных, доводит их до сумасшествия и самоубийства.
    Подавляющее число заключенных на Соловках женщин — заложницы за своих родственников мужчин. Бросается в глаза обилие сельских учительниц. Дело в том, что каждая учительница считается в советской деревне, с одной стороны любовницей любого приезжающего коммунистического чиновника, а с другой стороны — пешкой в руках «комсомолов» — союзов коммунистической молодежи. Коммунисты насилуют учительниц, «комсомолы» заставляют их участвовать в антирелигиозных спектаклях и диких оргиях. Противодействие такому преступлению и наглому использованию единственной культурной силы в деревне и влечет за собой тюрьму и ссылку.
    Щадя настрадавшуюся душу соловецкой женщины-заключенной, я не хочу называть имен. Но в памяти у меня сотни фактических случаев беспримерного попрания женской чести и стыдливости.    
    Значительную часть лагерных «контрреволюционеров» составляют ино¬странцы. В отношении условий жизни, питания, работ и пр. их положение ничем не отличается от положения русских «каэров». Те же «рабочие роты», та же гнилая треска, тот же торф и лесорубки, та же Секирка.
    «Иностранная колония» на Соловках весьма значительна. Я затрудняюсь назвать хотя бы приблизительную цифру. Да это и не так важно. Гораздо важнее вопрос о том, за что попадают иностранцы на Соловки.
    Ниже я даю ряд ответов на этот вопрос, ограничиваясь сухим  изложением фактов. Выводы из них пусть сделает сам читатель.
    В Соловецком лагере, наряду с другими иностранцами, в настоящее время находятся:
    Немец Гнерих, германский подданный. Он, — капитан коммерческого флота. Прибыл несколько лет тому назад в сов.Poccию, как представи¬тель крупной торговой фирмы. Через короткое время был арестован по обви¬нению в «контрреволюции» и без суда, несмотря на его протест, отправлен на Соловки.
    Латыш генерал фон-дер-Лауниц. Попал в лагерь за «баронскую идеологию и военный шпионаж» (статья 66-ая).
    Австриец Бенедикт, из Вены, чехословацкий подданный. Бенедикт — известная личность в промышленных кругах Европы, имел мировое дело по выработке колбас. В начале 1925 года Бенедикт, получив советскую визу и имея рекомендацию венского советского представителя, прибыл в Россию, где на собственные средства, тоже с разрешения советских властей, купил пароход, и погрузил на него товар большой стоимости. В Новороссийске мест¬ное ГПУ наложило на пароход арест, а самого Бенедикта посадило в тюрьму. Центральная власть распорядилась немедленно освободить купца и снять арест с его товаров; однако, местные власти отказались исполнить это приказание. После продолжительной переписки между различными инстанциями ГПУ Бенедикта отправили в Москву, затем в Сибирь (в Ново-Николаевскую тюрьму), затем в Соловки (на 3 года).
    Бенедикт — старик (свыше 60 лет), глухой. У него сразу же реквизиро¬вали все вещи и деньги. Новороссийское ГПУ выдало ему клочок бумаги, на котором значится, что «у гражданина Бенедикта отобраны такие то № № иностранных кредитных билетов». Какая валюта реквизирована — ГПУ предусмотри¬тельно не указало, дабы и в будущем не возвращать ее владельцу.
    Эстонцы Мотисен и Андерсон. Приехали из Ревеля на «Всероссийскую выставку» (1923 г.), вместо чего очутились на Соловках за «экономически шпионаж».
    Швед Штренберг, финляндский подданный. Приехал из Гельсингфорса, получив представительство заграничной торговой фирмы. Был любезно встречен петербургским и московским отделами «Наркомвнешторга» (народного комиссариата внешней торговли), получил лестную рекомендацию к народному комиссару иностранных дел. В Москве, благодаря жилищному кризису, долго не мог найти себе квартиры и решил, в конце концов, обра¬титься за содействием в наркоминдел. В дело вмешалось ГПУ, заявившее («остроумный» ответ ГПУ приводится в точности): «Комнату мы вам дадим. Только в ГПУ».
    Я видел этого несчастного торговца в одной из московских тюрем (в  Бутырке). Он периодически объявлял голодовку, но без всякого успеха.
Индусы Курез-Шах и Кабир-Шах. Оба за тот же «военный шпионаж». Первый из них ни слова не говорит по-русски. Как он мог быть в России шпионом — секрет ГПУ. Характерно, что Курез-Шах, желая хоть немно¬го облегчить свое положение, записался в существующий на Соловках «Марк¬систский кружок» (при «Культпросвете») и слушает коммунистические лекции, ничего в них не понимая. Второй — Кабир-Шах — очень хороший чертежник и тоже, конечно, никогда шпионом не был.
    Эстонец Веригор. Одно время он был областным агрономом советской Киргизской республики. Устроив в этой местности ряд культурных хозяйств, Веригор задумал открыть кооператив по продаже в Киргизии сельскохозяйственных орудий. Собрав для этой цели деньги, агроном поехал в Москву закупать машины. Насколько центральное правительство одоб¬рительно относилось к его задаче, видно из того, что на время пребывания Веригора в Москве ему было предоставлена комната в самом Наркомземе (народном комиссариате земледелия) на Пречистенском бульваре.
    Увы, и он не избег общей участи. Агронома неожиданно арестовали, отобрали у него все деньги и выслали на Соловки за «шпионаж» (на 3 года).
    Немец Кох, германский подданный, коммерсант из Гамбурга. Почему он приехал в Россию, как попал на Соловки — я не знаю. Знаю лишь то, что и ему была предъявлена все та же 66-ая статья (шпионаж).
    Мексиканский консул в Египте граф Виоляр с женой. Граф совершенно не знает русского языка, в Россию попал совершенно случайно. Это, однако, не помешало обвинить его в «организации контрреволюционного заговора и военном шпионаже» и прислать в лагерь на 5 лет.
    Граф фигура достаточно на Соловках колоритная, на нем стоит оста¬новиться подробнее.
    Генеральный консул Мексики в Египте женат на русской, грузинской княжне Караловой. Родственники госпожи Виоляр все время оставались на Кавказе. Года два тому назад консул с женой, с особого разрешения непосред¬ственно из Москвы, приехали из Каира в Тифлис, к родителям графини.
    Результатом этой поездки было то, что консул с супругой, несмотря на дипломатические паспорта, несмотря на горячие протесты и жалобы мексиканско¬му правительству (как потом выяснилось, все телеграммы Виоляра в Амери¬ку уничтожались), был арестован тифлисским ГПУ и препровожден по эта¬пу в Соловки.                                                    
    В лагере граф занимает несколько привилегированное положение. Он не принимает участия в общих принудительных работах, хотя живет тоже в «рабочей роте». Графиня от работ, однако, не освобождена: она работает в прачешной, моет белье администрации и соловецкого полка.
    Льготы, которыми пользуется мексиканский консул, объясняются двумя причинами: во-первых, ему из Америки присылают деньги, а за них можно в лагере купить все и всех, а, во-вторых, его судьбой, как будто, инте¬ресуются в комиссариате иностранных дел.                       
    Так, сравнительно часто граф получает письма от Чичерина и Литвинова, в ответ на его жалобы и требования дать ему возможность уехать в Египет или в Мексику,                                 
    Графу разрешается видеть свою жену раз в неделю —  полчаса. Любопытно наблюдать, какие уловки применяет мексиканский дипломат для того, чтобы лишний раз увидеть свою ставшую прачкой жену. Каждое утро, когда заключенные идут на работу, и каждый вечер, когда лагерь возвращается с работ, граф прячется близ «женского корпуса», издали приветствуя графиню.
    Как я уже говорил в «Культпросвете» устраиваются иногда платные спектакли. И вот консул каждый раз покупает два очень дорогих билета во втором ряду, посылая один билет жене, дабы несколько часов просидеть с ней рядом. Что говорится на сцене  — граф абсолютно не понимает ни слова, да это для него и не важно. Иногда один и тот же спектакль по¬вторяется несколько раз, и каждый раз Виоляр покупает свои два билета!
    Немец Вейнгарт, германский подданный, из Берлина. Вейнгарт, по профессии фельдшер, был арестован на Кавказе, куда ездил по делам, и привезен в Москву. Человек очень настойчивый, он добился того, что предъ¬явленное ему кавказскими чекистами обвинение в «шпионаже» было снято и центр его оправдал. Выяснилось, что арест был произведен по недоразу¬мению.
    Однако, пребывание столь «подозрительного лица» в СССР было признано нежелательным. ГПУ положило в деле фельдшера резолюцию: «Выслать на родину через Польшу».
    Принимая во внимание обостренные отношения между Германией и Польшей, опасаясь нового, теперь уже польского, ареста, Вейнгарт просил отправить его другим путем. В этом ему отказали.
    Чекистский патруль привез фельдшера к самой русско-польской границе. Здесь произошел такой диалог между начальником патруля и немцем:
    — Вот граница. Идите.
    — Куда же я пойду без документов? — взмолился фельдшер.
    — А зачем вам документы?
    — Как же, у меня в ГПУ отобрали все бумаги. Даже удостоверения личности нет. Меня сейчас же арестуют в Польше.
    — Это не наше дело. Идите, пока не пристрелили.
    Вейнгарт перешел границу. В Польше его задержал польский патруль и посадил в тюрьму. Через некоторое время фельдшера, по подозрению в советском шпионаже, выслали в... Poccию.
Попав снова в ГПУ, Вейнгарт был обвинен в «шпионаже в пользу Польши» и отправлен на Соловки (3 года).
    Такими трагическими анекдотами я мог бы заполнить не одну страницу своих записок. Думаю, что и вышеприведенных фактов достаточно для представления себе общей картины советского «суда» и «справедливости».
    Обобщая приговоры, вынесенные находящимся в Соловках иностранцам, можно сказать, что приговоры эти вызываются соображениями трех родов:
1)    когда необходимо получить так называемый «обменный товар», то есть иностранных подданных для обмена их на задержанных в других государствах коммунистов,
2)    в порядке красного террора по отношению к граж¬данами, тех стран, в которых в данный момент преследуются коммуни¬сты и
3)    для откровенного грабежа денег или имущества того или иного ино¬странца.
    «Живой товар» для обмена набирается в Соловках преимущественно из граждан окружающих Россию стран. В особенности много поляков, эстонцев, финнов и пр. Представители этих национальностей поставлены, может быть, в наихудшие условия. Они нетерпеливо ожидают своей «обменной» очереди.
    Стоило только правительствам Болгарии, Эстонии, Польши, Финляндии, Венгрии, Турции и т.д. принять строгие меры против разрушительной работы коммунизма в своих странах, — ГПУ сейчас же начало высылать на Со¬ловки болгар, эстонцев, венгров, турок и т.д.
    Отправка по грабительским мотивам практикуется так не очень часто. Желая завладеть чужим имуществом или деньгами, ГПУ (в особенности этим отличается советская провинция) без лишних разговоров обвиняют того или иного богатого иностранца в «шпионаже» и бросают его в тюрьму, спрятав предварительно в свой карман его деньги.
    Бывает и так, что тому или иному советскому учреждению не хочется платить по счетам, и оно обращается за соответствующим содействием к ГПУ.
Так, я знаю одного эстонца, имевшего в Москве водопроводную мастер¬скую. Ему московский «Откомхоз» (отдел коммунального хозяйства) поручил ремонтировать водопроводы и канализацию в «Доме советов» (бывшая го¬стиница «Астория»). Когда ремонт был произведен и надо было платить за него, «Откомхоз» нашел блестящий способ расплаты: он обвинил эстонца в «представлении преувеличенных счетов, подрывающих благосостояние СССР», а ГПУ посадило его в тюрьму!
    Есть в Москве учреждение, специально занимающееся поставкой на Со¬ловки «нежелательных иностранцев». Это — коминтерн, его иностранные отделения. Все иностранцы, заподозренные в «белогвардействе», трудами ком¬интерна попадают под наблюдение, а потом и в ведение ГПУ.
    В особенности энергично действуют в этом направлении коммунистический представитель Японии Катаяма и Венгрии Бэла-Кун. В России до сих пор очень много венгерцев, бывших военнопленных. И вот каждый венгерец, желающий возвратиться на родину, то есть в «черносотенную Венгрию» считается «сторонником Хорти» и попадает в тюрьму. Почти ежемесячно в Москве инсценируются «покушения на Бэла-Куна», после чего целые партии венгров едут на Соловки.
    Иногда в лагерь попадают такие иностранцы, обвинение которых кажется полным абсурдом даже с советской точки зрения. Например, вряд ли сам Дзержинский может объяснить, за что в Соловках сидит Сейд-Али-Надири, Хан Афганский.
    Хан весьма популярная личность в духовном и светском мире Афга¬нистана; он, кажется, единственный в своей стране, окончил университет (Оксфордский). Не поладив с афганистанским правительством, Сейд-Али решил искать приюта в России, вполне легально перейдя границу между Афганистаном и русскими азиатскими владениями. И советская власть, вместо того, чтобы, по своему обыкновению, использовать хана для борьбы с соседями, отправила его в Соловки без какого бы то ни было обвинения (3 года).
    Расстрелы по отношение к иностранцам практикуются в той же степени, как и по отношению к заключенным-русским, и тем же явочным порядком.
    Переведенный из Архангельского лагеря в Соловецкий Али-Шах, английский подданный, в 1923 году, вместе с немцем Альпом и русским Бутурлиным, были обвинены в попытке бежать с Соловков. Альпа убили, Бутур¬лина расстреляли через год. Али-Шах не выходит из «штрафного изо¬лятора».
    Али-Шах этот известен в лагере еще тем, что он отказался добровольно ехать на Соловки. Тогда чекисты его раздели донага (дело было зимой) и голым бросили в пароходный трюм.                       
    Летом 1925 года был расстрелян за «вызывающее отношение к администрации» польский гражданин Напольский, студент-медик.
    Тогда же расстреляли немца Грюнвальда, агронома.            
    Вне всякого сомнения, были и другие расстрелы. Но если о том или ином иностранце становится известным в лагере, что он «освобожден», или «обменен», или «переведен в другой лагерь», кто может утверждать, что это лицо не расстреляно тайно?..