| Революция и Гражданская война [64] |
| Красный террор [136] |
| Террор против крестьян, Голод [169] |
| Новый Геноцид [52] |
| Геноцид русских в бывшем СССР [106] |
| Чечня [69] |
| Правление Путина [482] |
| Разное [57] |
| Террор против Церкви [153] |
| Культурный геноцид [34] |
| ГУЛАГ [164] |
| Русская Защита [93] |
Дело № Р 16129: из истории "Московской бригады". С 1932 по 1953 годы в лагеря Колымы было завезено 740 434 человека. В последующие годы доставка заключенных на Колыму являлась незначительной, а в последние годы эта практика вообще прекратилась. Из архивных документов, научных публикаций видно, что эта цифра до 1957 г., т.е. до упразднения Дальстроя, не превышала 800 000 человек. Из них, по документам ведомственных архивов Магаданской области, считаются умершими 120-130 тыс. человек, расстрелянными - около 10 тысяч человек. О такой концентрации ненависти к человеку, как свидетельствуют архивные документы, многим не хочется даже задумываться. Современный человек стремится избежать переживаний, боли, страданий, о которых напоминают прошедшие события. Но нам, живущим здесь, никогда не избежать памяти о суровом прошлом Колымы как месте страданий многочисленных жертв политических репрессий. Подлинная история лагерной Колымы, деятельности Дальстроя, Гулага отражена и в архивных материалах, и в воспоминаниях. Уходящая история становится литературой, с особым вниманием смотрит на кажого человека. А вдруг завтра, когда все может повториться, вспоминать будет поздно? "Люди теплые, живые, шли на дно", - писал А. Твардовский. Но за что? Причины были разные, и 2 миллиона карточек колымских сидельцев, сохранившиеся в архивных фондах Магаданского УВД, оставляют широкое поле размышлений для многих - историков, правоведов, журналистов. Сначала о том, за что? Дела, обвинительные заключения, акты, протоколы допросов и судебных заседаний, дневники, письма безвинно пострадавших могут порой и не ответить на этот вопрос. Хотя причина в них всегда указана: кого-то обвиняли в контрреволюционной деятельности, или в шпионаже, в терроризме, или в отказах от работы, в принадлежности к церкви или оппозиции, а то и вовсе в стремлении бежать с Колымы ( и куда - на Аляску, в Японию…). Кто-то оскорблял конвой, а другой писал стихи или читал газету вслух - и это был прямой путь к обвинению. Тут все как в театре абсурда. Но разве в следующем веке в такое можно поверить? Хотя многие и в те времена утверждали: "В нашей семье никто не был репрессирован - значит, все были честные. А тех, кого сажали, - знали за что". Зачастую такая нехитрая логика репрессивной практикой опровергалась полностью. А потом возникал иной вопрос - как управлять человеком... "Каждый человек в этой земле если не разбойник, то раб; поскольку личности отказано иметь душу и все относящееся до души, поскольку причинение физической боли рассматривается как достаточное средство, чтобы руководить и управлять человеческой натурой..." - эти строки Владимира Набокова можно подтвердить одним колымским примером. НОВЫЕ МЕТОДЫ Начало массовых репрессий на Колыме связано с так называемой "Московской бригадой", направленной Н.И.Ежовым в конце 1937 г. для наведения порядка в Дальстрое. Эту группу в составе 4 человек возглавил вновь назначенный начальник УНКВД по Дальстрою В.М.Сперанский. "...На оперативном совещании, проходившем в десятых числах декабря 1937 года, при разборе вопросов следственной работы Сперанский указал оперативному составу на то, что здешние методы работы устарели, что "миндальничать с арестованными нечего и поэтому нужно перейти к активному следствию..." К этому времени сменилось руководство Дальстря и на смену его первому директору Э.П. Берзину приехал новый начальник - старший майор госбезопасности К.А.Павлов. Одновременно прибыл и новый начальник УНКВД по Дальстрою В.М.Сперанский. А вместе с ним - еще четверо. "Московская бригада" внесла целый переворот в работу магаданских следователей. Как показал потом на допросе помощник начальника следственной части А.И. Баранов, "до приезда "Московской бригады" в лице Сперанского, Кононовича, Богена, Винницкого и Бронштейна об избиении арестованных не могло быть и речи. Первые избиения начались в IV отделе. Вначале били Винницкий, Боген, Кононович, высылая из кабинетов следователей. Затем начали бить следователи по прямым указаниям "Московской бригады". Постепенно почти без исключения весь аппарат УНКВД начал бить арестованных. Причем обычно следователь не знал, враг действительно его арестованный или только подозреваемый... избивались правые и виноватые без различия. По их вынужденным показаниям арестовывали новых людей, снова били, снова выбитые показания, аресты..." В это время активизировалась Тройка УНКВД по Дальстрою. Началась широкая практика внесудебных расправ. "В начале августа 1938 года, - показывал бывший работник УНКВД по Дальстрою А.В.Гарусов, - и был командирован начальником РОНКВД Мельниковым на прииск "Мальдяк" в распоряжение члена бригады НКВД СССР Богена. По прибытии в его распоряжение, Боген поручил мне и группе товарищей проводить следствие, давая сроки за 3 часа заканчивать 20 дел. Когда мы ему жаловались на непосильную работу, он прямо приказывал бить арестованных... Боген сам показывал нам пример, вызвал одного заключенного и избил кочергой, после чего и мы били чем придется. Через несколько дней приехал капитан госбезопасности Кононович с про-курором Метелевым в 2 часа ночи и к 6 часам утра рассмотрели больше 200 дел, из них 133-135 приговорили к высшей мере наказания. Прокурор арестованных не смотрел и ни с кем из них не разговаривал..." "Так начали внедряться в нашу работу "новые" методы следственной практики, привезенные новым руководством, - констатировал помощник начальника III отдела УГБ УНКВД по Дальстрою Абрамович. - Сперанский сам санкционировал избиение арестованных". И заставлял это делать других. Вот как об этом рассказывал помощник начальника III отдела младший лейтенант госбезопасности А.И.Баранов: "Боген, избивая арестованных, приговаривал: "Это от ЦК, это от наркома, это от партии и т.д." Кононович давал прямые указания бить арестованных мне, Барченко, Горскому, причем заявлял, что бить приказал нарком. Сперанский лично мне давал указания бить арестованного Школьника". "Боген (старший лейтенант госбезопасности, начальник IV отдела) лично мне велел избить человека, которого я ударил один раз по шее за то, что он плюнул и ударил меня по боку, - пояснил на допросе Михаил Константинович Горский и добавил: - Сперанский через оперуполномоченного III отдела Баранова приказывал мне бить Школьника для того, чтобы в 24 часа его "раскрыть" для Москвы. - Лично мне на Севере в ОГПУ пос. Хатыннах, - продолжал М.К.Горский, - в феврале-январе 1938 года при оформлении следственных дел старший группы Кононович несколько раз говорил: "Неужели не можете допрашивать активнее, чтобы иметь 2-3 протокола в день?" Прямо Кононович не говорил, чтобы я бил, но через одну дверь, иногда открытую, он слышал, как в соседних кабинетах у оперуполномоченных Барченко и Баранова были вопли арестованных. Приносили готовый протокол к капитану Кононовичу, он спрашивал: "Ну, как допрашивал?" Ему отвечали: "Да дали маленько". Он улыбался и говорил: "Хорошо". Из ста процентов сотрудников УНКВД - констатировал М.К.Горский, - 85-90 участвовали в избиении своих подследственных, кто и как бил, об этом они сами могут сказать, я же описать затрудняюсь, так как отделов много и каждый оперуполномоченный имел по 10-15 арестованных. Особую активность проявлял начальник IV отдела Ребров М. и оперyполномоченный V отдела Радин?М." Потом на допросе (уже в июне 1939 года) М.К.Горский рассказывал, как, добиваясь признания, оперуполномоченные били на допросах арестованных, называл фамилии: Баранов, Козичев, Бабиков, Сальников, Златкин, Федоров. Бил арестованных помощник начальника IV отдела В. Смертин, один из них выпил в его кабинете половину чернил. А на допросе у оперу-полномоченного VII отдела шифрбюро С.Васильева арестованный Саулен перерезал себе вены безопасной бритвой. Заботин Б.И. ежедневно приказывал оперуполномоченным связывать своих арестованных в смирительные рубашки, оперуполномоченный IV отдела Касьянов бил на допросе начальника клуба прессом. ВЕРНЕЕ ЗАКОНА?.. Потом у Горского спрашивали: "Почему же при ведении следствия вы не руководствовались законом, а выполняли явно незаконные распоряжения своих начальников?" А он отвечал, что всецело верил в авторитет бригады, прибывшей из Москвы, которая диктовала свою волю всем следователям. И другие также верили этой бригаде из Москвы. Так почему же бригада оказалась авторитетнее советского закона? И он объяснил, что не был на "материке" с начала 1937 года, а когда приехала "Московская бригада" во главе со Сперанским, думал, что в отношении арестованных по контрреволюционным статьям есть новое положение в части производства следствия. "А моя вина, - заключил Горский, - что я не поинтересовался возможно существующим положением о производстве следствия, слепо доверившись этой бригаде..." - Следовательно, вы считаете бригаду вернее существующих законов? - По сути дела это было так. На допросе Горского спросили: - Перечислите арестованных, которых вы лично избивали, не располагая на них никакими материалами об их кон-трреволюционной деятельности, и впоследствии под силой физического воздействия они подписывали ранее заготовленные вами протоколы допроса, сознаваясь в к/р преступлениях. И он сходу указал пятерых арестованных, на которых не имел обвинительных материалов, за исключением справок и протоколов, но при допросе бил их, чтобы они признавались. Вопрос: Скажите ваши излюбленные методы избиения арестованных, которые вы применяли на допросах. Ответ: Одновременный удар двумя ладонями по ушам изобретен оперуполномоченными Барановым, Моховым и Бабиковым, а после я применял его в отношении Сазановича и Вальвовского. Были еще методы: битье по ногам ногами, ребром ладони по шее и по спине, плевали в лицо арестованному. Когда я получил задание от начальника IV отдела Богена и впоследствии Реброва допрашивать Вальвовского активнее, я применял следующие методы: бил ребром ладони по шее, слегка бил линейкой по голове, плевал в лицо, бил линейкой по ногам, ногами, по спине кулаком, по ушам обеими ладонями рук, вытирал бумагой лицо после плевка... А также были случаи, когда мы коллективно избивали Вальвовского. - Касьянов, я, Крикливый, Филипов, Дмитриев, - инициатором был я, применяли метод передвижения путем толчков с рук в руки. После этого он продолжал стоять, как и все арестованные, лицом к стене. Вопрос: Следовательно, благодаря таким избиениям, Вальвовский стал инвалидом и потерял значительную часть своей трудоспособности? Ответ: Допускаю, что после таких допросов, с применением физических воздействий, мог стать инвалидом. В отношении харканья Вальвовскому в рот, вытирания лица грязной половой тряпкой, причесывания волос половой щеткой и выдергивания волос из бороды факты отрицаю, а в остальной части подтверждаю. На Вальвовского Г.С., кроме показаний других протоколов, компрометирующих материалов о его к/р деятельности не было, но руководство УНКВД, в частности Боген (начальник IV отдела), говорил: "Вам известно о том, как в фашистских застенках доп-рашивают советских граждан, их пытают, истязают, следовательно, и нам не надо церемониться с врагами народа, или мы их, или они нас". "Помощник начальника IV отдела УГБ УНКВД по Дальстрою Смертин В. первый показал пример о том, чтобы плевать в лицо арестованному, и это как эпидемия распространилось и перекинулось на все отделы Управления НКВД, - рассказывал М.К.Горский. - В то время мы, следователи, веря руководству УНКВД, не давали себе отчета, что этого делать нельзя, а всецело поддавались их влиянию..." НЕ ВСЕ ПОДДАЛИСЬ ВЛИЯНИЮ Конечно, не все поддались такому влиянию. Были следователи, которые восстали против методов "Московской бригады". В своем письме от 1 апреля 1939 года Наркому внутренних дел СССР бывший сотрудник УНКВД по Дальстрою Георгий Данилович Цепляев указывал на факты издевательств над арестованными и фальсификации следственных документов: "В период работы Кононовича людей допрашивали с применением разных видов физического воздействия, начиная от стоек и кончая плевками в глаза, рот, прижиганиями тела папиросами. Допрашивая такими методами арестованных, Кононович, Боген, Винницкий рас-пространяли клевету в адрес ЦК ВКП(б), заявляя: "Нас уполномочил ЦК и дал указание допрашивать врагов так, как допрашивают коммунистов в фашистских разведках". Заявляли это не только на совещаниях сотрудников, но и арестованным. - В результате таких установок, - продолжает Г.Д. Цепляев, - избиения приняли массовый характер и вошли в практику работы НКВД по Дальстрою. Прививая вражеские методы работы, руководитель Управления Сперанский и его бригада делали вид, что ничего не знают об избиениях, и формально предупреждали о привлечении к судебной ответственности, фактически никого даже не наказывали, чем и поощряли внедрение таких методов допроса, прививали такие навыки провокации и подлога..." На имя Наркома внутренних дел СССР послал рапорт бывший помощник начальника III отдела УГБ УНКВД по Дальстрою Абрамович. Он писал: "...По словам Сперанского, новые методы следственной работы заключаются в применении системы беспрерывных допросов "по конвейеру". Буквально эта установка была выражена Сперанским на совещании следующим образом: "Каждого арестованного мы заставляли говорить и давать нужные нам показания, хочет он этого или нет. Не будет говорить - поставим, пусть стоит до тех пор, пока не заговорит". Так начали внедряться в нашу работу "новые" методы следственной практики, привезенные новым руководством. Вскоре после этого Сперанский со своим заместителем Кононовичем ходили по кабинетам и проверяли, насколько успешно усваиваются аппаратом эти "новые" методы следствия, преподносившиеся нашему коллективу как нечто санкционированное Наркоматом". КАК ВЫБИВАЛИ ПОКАЗАНИЯ Методы усваивались и даже приносили плоды. Сотни невиновных арестовывали, надеясь на то, что путем применения стояния и физического воздействия от любого арестованного показания будут взяты. Вот как это было. "На третьи сутки моей стоянки, когда я уже начал галлюцинировать, ко мне поставили еще двух человек, - рассказывал на допросе Петр Антонович Суменко. - И вот на моих глазах уполномоченный Потапов стал бить одного из них сапогом по опухшим ногам, а затем подходил ко мне и подносил к носу кулак и говорил: "Не будешь писать, и тебе то же самое". В течение всего времени стоянки мне предлагали принесенную из тюрьмы селедку и соленую рыбу, но я не ел, потому что пить не давали, а когда станешь просить воды, заявляли: "Пиши то, что тебе говорят, тогда получишь воды". И вот когда я дошел до изнеможения, без сна, воды, с распухшими ногами и после того, как меня 29 июля под утро связали в смирительную рубашку, я почувствовал, что теряю силы, у меня открылась невероятная боль поясницы и живота, и я в полубессознательном состоянии простоял еще до 31 июля, а утром 31 июля под диктовку Потапова я стал писать, что я якобы был завербован начальником ВОХРа Кабисским в повстанческую организацию и занимался работой по разложению дивизиона ВОХРа в 1936 году, которым я командовал всего лишь один месяц... В первых числах октября меня снова вызвал Радин и заявил, что он снова будет применять те же воздействия, ибо то, что я написал Потапову, не годится, а потому должен написать, что проводил работу антисоветского характера сознательно и что хотел свергнуть Советскую власть на Колыме…". "В результате, - как констатировал начальник IV отдела М.Боген, - к июлю 1938 года создавалось настроение у арестованных в тюрьме, что проходивший на допрос сразу же "начинал сознаваться". Это явление объясняется тем, что арестованные боялись избиений". А потому признавались. Во всем. Арестованный комиссар военизированной охраны Федюшин, молодой по возрасту и молодой член партии, под насилием подписал протокол, что он член контрреволюционной организации. А один арестованный составил свои показания по книге «Цусима» и сам же, не находя выхода, сделал себя шпионом. Жену бывшего начальника полиотдела Булыгину раздевали и били голую. Бывшего секретаря парторганизации связи Колымы, специалиста по радио, били до тех пор, пока он не подписал протокол, что он японский шпион и все сведения передавал как радист. Но когда встал вопрос о том, на какую станцию передавал, следователь заявил такую, которой вообще нет. Бывший начальник управления связи Орлянкин на допросе в III отделе согласился с тем, что он передая японцам шифр НКВД шифр радиопередач служебной корреспонденции. «Это явно сомнительное показание,- указывал Боген,- так как шифр этот, как известно, хранится в несгораемом шкафу у Сперанского. Я обратил внимание Сперанского на это, но он мне ответил, что ничего удивительного в этих показаниях нет…» ЧТО ЖЕ СТАВИЛОСЬ В ВИНУ? «Мне известно, – писал свидетель Степан Николаевич Гаранин, – что УНКВД Колымы, во главе которого стоял Сперанский, производило массовые аресты среди вольнонаемного населения, в частности, были производены в июле аресты большой партии инженеров и техперсонала. Основание к аресту послужило отставание в выполнении плана, в большинстве своем эти люди были впоследствии освобождены. Мне известно, каким образом НКВД добывало показания от арестованных, а именно: после ареста давали подписать, что он является членом контрреволюционной организации Колымы или шпионом. Если арестованный отказывался, его избивали до тех пор, пока он не подпишет. После составлялся протокол в таком духе, который нужен был следователю…Все равно судить будет Тройка и проверять никто не будет». Следователи тех лет особых методов обвинений не изобретали, действовали как по шаблону. Вызывали на допрос человека, особенно если он был малограмотным, и задавали один, похожий на утверждение, вопрос: - Вы изобличаетесь в том, что являетесь участником контрреволюционной группы. Потом, несмотря на все отрицания, ставили второй вопрос: - Состоя в контрреволюционной организации, вы проводили активную контрреволюционную агитацию среди заключенных. И этого уже было достаточно – протокол допроса и обвинительное заключение поступали на рассмотрение Тройки УНКВД, а у нее решение одно: расстрел. Иногда вдруг «обнаруживали» целую вредительско-диверсионную организацию. На приисках вредительско-саботажной группировке приписывались главные задачи: «организация массового вредительства на производстве; агитация за невыход на работу; борьбы с лагерным режимом; привлечение к подрывной деятельности лиц, осужденных за в контрреволюционные преступления». А если человек вдруг заболел, его обвиняли как отказчика. И вот какая-то странность: даже если был осужден за уголовное преступление, он мог стать политическим. Людей надо было заставить работать, и тут применялось все: принуждение, голод, изолятор. Но когда уголовники заявляли, что изолятор для них – что дом родной, им приклеивали новую статью. Впрочем, не особо новую, а самую общеизвестную 58-ю статью, только пункт 14 – контрреволюционный саботаж – теперь карает и за отказ от работы. Хотя нежелание подневольного труда раньше рассматривалось как дисциплинарное нарушение лагерного режима, настало время, когда за это стали расстреливать. Или человека причисляли к группе «лиц, занимавшихся контрреволюционной агитацией, направленной против существующей исправительно-трудовой политики и распространением всякого рода слухов об издевательстве над заключенными». Вообще ярлыков могли навесить разнообразных: «…за время пребывания на прииске проявлял себя контрреволюционным саботажником, лодырем, симулянтом и лагерным бандитом». Было и еще одно общее для многих немаловажное слово, фигурирующее в анкете, – кулак. Безграмотная крестьянка становилась участницей «контрреволюционной группировки церковников». Кто-то вслух читал газету. Другой писал стихи или просто вспомнил строки Есенина. Или пытался набросать карандашом тот унылый колымский пейзаж, что еще видели глаза… Иногда бывших заключенных арестовывали без санкции прокурора по формальным признакам, по прежней судимости, иногда непроверенным. Таким образом, аресты производились во многих случаях без всяких оснований. Но потом и незаконные аресты, и избиения арестованных, фальсификация протоколов, замазывание исправлений и подделка дат в них нашли свое подтверждение. ПРИГОВОР В конце концов и Сперанского обвинили в принадлежности к организации заговорщиков в органах НКВД. В 1939 году он был арестован следственной частью НКВД в Магадане и этапирован во внутреннюю тюрьму в Москву. На следствии Сперанский признал себя виновным во всем, но потом от своих показаний отказался, подтвердил только виновность в фактах нарушения соцзаконности (фальсификация, извращенные методы ведения следствия, незаконные массовые аресты). На допросе 15 июля 1939 года он говорил: «Моя преступная деятельность на Колыме заключалась в том, что я вместе с участниками бригады ГУГБ НКВД культивировали методы ведения следствия, выражавшиеся в «стойках» (заставляли арестованных стоять по несколько суток), избиениях, проводили необоснованные аресты по фальсифицированным справкам. Всего было арестовано коммунистов и комсомольцев около 30 человек и просидели они от трех до семи месяцев…Было арестовано около 20-25 жен арестованных, независимо от того, знала ли жена об антисоветской деятельности мужа или не знала, была причастна к ней или нет. Некоторые из таких жен просидели около года и после приказа парткома были освобождены…Сейчас не могу вспомнить точное количество арестованных, – говорил на допросе Сперанский, – в основном без обвинительных материалов, – латышей, немцев, поляков, которых впоследствии пришлось освобождать». Начальника УНКВД Дальстроя Сперанского судили 8 апреля 1940 года Военной коллегией Верховного суда СССР по статьям 58-7 и 58-11 УК РСФСР и приговорили к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение. После его ареста Управление НКВД Дальстроя и прокуратура прекратили 282 дела как необоснованно возбужденные. Из-под стражи освободили незаконно арестованных 274 человека. В материалах дела сохранились протоколы заседаний Тройки УНКВД Дальстроя на 336 осужденных, в которых проведена фальсификация, и множество других документов, подтверждающих преступления многих. Всего же с 1932 по 1956 годы через Дальстрой прошло около 1 миллиона человек. Вера ДИДЕНКО http://www.kolyma.ru/magadan/index.php?newsid=615 | |
|
| |
| Просмотров: 923 | |