— В самом начале войны еще в Славянске украинская армия потихоньку пробовала применять артиллерию — он особенно выделяет слово артиллерия, произнося его немного растянуто, — они поняли, что это остается безнаказанным. Сейчас они уже ничего не боятся, им без разницы.

— Все это мировое сообщество — все это болтология — все эти мирные переговоры. Тут нужны конкретные действия. Пока фашистов не остановим — ничего хорошего не предвидится.

— А почему они не боятся?

— Потому что никаких действий ответных по отношению к ним от мирового сообщества не поступает. Они (украинская армия — прим. авт.) спокойно и безнаказанно убивают мирных жителей, и с ними ничего не происходит, они не переживают.

— А ополчение переживает?

— Конечно, переживает. Переживает, потому что большая часть тех людей, которые находятся в народной армии Донбасса — это жители Луганской Народной республики, жители Донецкой Народной республики — то есть люди, которые находятся на оккупированной территории. Конечно, они переживают за свои земли, за свои дома.

— А лично ты за что переживаешь?

— Я переживаю за народ. Самое главное — я переживаю за народ. Я переживаю за то, что украинская армия безнаказанно уничтожает народ. Считает эту территорию своей. Но если она их, то естественно и народ их. Но они, тем не менее, уничтожают его. Это называется — геноцид. — в его голосе чувствуется раздражение. — Есть некоторые моменты, которые можно было выполнить, но… дабы сберечь народ, этого не стоит делать. Как-то мы стараемся ограничивать себя — говорит он про ополчение Донбасса.

— Ты можешь назвать эти моменты?

— Ну, моменты бывают разными. Вот если с нашей стороны поступит хоть какая-то провокация — пострадают мирные жители, которые вынуждены вернуться домой, дабы не бомжевать. Не бомжевать ни в России, ни в Украине. Они хотят вернуться к себе домой. Кто живет в частном секторе — у них там огороды, сады. Это ж все брошено. Кто живет в квартирах, у них брошены квартиры. Они с семьями возвращаются обратно, потому что у них нет желания быть беженцами, жить на чужой земле, существовать неизвестно за что. Просто выживать. Они хотят жить у себя дома и нормально работать. А сейчас получается так, что эти люди возвращаются, и малейшая провокация с нашей стороны может стать крахом для них. Они просто могут попасть под артиллеристский обстрел и так далее и тому подобное.

— Но ведь и ты можешь, — я спрашиваю о жене, как она смотрит на то, что ее муж каждый день идет на войну.

— Естественно, что она боится каждый раз, когда я выхожу из дома. Она за меня переживает. Потому что она не знает, чем все закончится. Вот я утром встал, вышел из дома и вернусь ли я вечером, она этого не знает. Она целый день переживает. — Его голос становится тише. Моторола опускает глаза, как будто чувствует некую вину.

— Но она мне не говорит «все хватит», она понимает, что я делаю, для чего я это делаю. Она сама родом из Славянска. Так что, в принципе, этим все и сказано.

— Сейчас вокруг тебя каждый день рвутся снаряды, свистят пули, гибнут люди, уничтожаются целые районы. Я верю, что рано или поздно это закончится. И тогда какую жизнь ты видишь для себя, для своего ребенка?

— Мой ребенок будет жить на своей земле со своим народом. Не будет людей, которые будут его считать недочеловеком, как считают украинцы. — Его глаза блестят. Он верит. — Украинская власть считает людей родом с Донбасса недолюдьми и просто их уничтожает. Просто цель — их уничтожить. Чем больше людей они здесь уничтожат, тем больше людей они сюда заселят. Людей, которые поддерживают их политику, людей, которые поддерживают их мышление гнилое. Они заселят этих людей и будут выжимать отсюда все, что только можно.

— То есть им нужны не люди, им нужна земля?

— Здесь огромный угольный бассейн, который называется «Донбасс», — Моторола произносит слово «Донбасс» так, как могут произносить только коренные жители этого региона — с гордостью выделяя каждую букву. — В него входит много регионов. Часть Ростовской области, Луганская Народная республика, Донецкая Народная республика, Запорожье. Поэтому им люди не нужны. Этот геноцид доказан еще сначала Славянска — полная блокада, применение артиллерии для города, где живут мирные жители, отсутствие каких-то гуманитарных коридоров. Если вспомнить прошлое лето, люди, которые погибли под Степановкой, Дмитровкой, Мариновкой, Которые просто хотели семьями уехать в Россию, чтоб спрятаться от этих обстрелов, их просто сжигали по пути. Сотни машин с убитыми гражданскими стояли. Все уже про это забыли, сейчас уже какие-то локальные вспышки на линии фронта освещают очень сильно, но как бы никто не возвращается к прошлому году, когда людей просто убивали пачками. Просто гражданские семьями уезжали, а они (украинские военные — прим. авт.) в танке и в БМП играли наперегонки — кто больше разобьет машин — и стреляли по ним. Сжигали просто. По Дмитровке, Степановке, Мариновке. Все забыли про Славянск. Все забыли про Николаевку. Про Николаевку уже совсем ничего не говорится. Хотя она и находилась рядом, но боевых действий там практически не велось. А в один прекрасный момент там начали применять «Пионы», «Тюльпаны», «Грады», «Ураганы», «Смерчи» — выделяет он каждое слово. — В один день разнесли полгорода. Огромное количество людей погибло. Огромнейшее количество людей — уточняет Моторола. — Про это никто не вспоминает.

— Почему?

— Сейчас все зациклились: Марьинка, аэропорт, Широкино…

— Может, зациклились, поскольку обстрелы производятся на фоне действующего режима тишины, перемирия. Как ты смотришь на то, что Донбасс останется в составе Украины?

— Люди в составе Украины смогут жить принудительно, только если — закуривает сигарету, — если нашу армию доблестную уничтожат и всех людей, которые поддерживали нас. А та малая часть, поддерживающая режим — которая останется не репрессированная — они смогут жить. В Советском Союзе как было: с одного региона перекидывали в другой и решали такие вопросы регионально на местах. Никакого сопротивления, никакого повстанческого движения. Только так. Другого будущего (с Украиной — прим авт.) быть не может.

— Видишь ли ты со стороны Украины готовность к миру?

— Когда война только началась, можно было все решить миром, если бы украинская армия взяла бы власть под свой контроль. Но украинской армии было проще уничтожить людей, чем освободить весь народ Украины от фашистов, которые пришли незаконно к власти. Они (украинская армия, — прим. ред) сделали выбор встать на сторону власти. Хотя при Кучме, в 93 году, все совсем по-другому было. Армия перешла на сторону народа. Хотя могло то же самое начаться. Просто те, кто не согласен с властью, ну, грубо говоря, несколько сотен тысяч людей, решили за миллионы, как им существовать и дальше жить, на каком языке разговаривать, что есть, что пить, как говорить, куда можно ездить и куда нельзя, кто хороший, кто плохой.

— Я надеюсь на то, что конфликт все-таки удастся урегулировать политическим путем, и военные действия остановятся. Чем тогда ты планируешь заниматься? Уйдешь в политику, может, в бизнес, останешься в армии, что-то другое?

— О политике и бизнесе речи вообще не идет. Я — человек далекий и от того, и от другого. Я не бизнесмен и не политик.

— А кто ты?

— Я простой рабочий. Я просто работаю. Работать своими руками и зарабатывать деньги — вот моя стезя. Мне другого не надо, чтобы обеспечивать свою семью. Мне не нужно стремиться зарабатывать так, чтобы быть лучше, чем другие. Вот есть уровень обычного рабочего человека. Для меня он, я считаю, нормальный.

— Что для тебя деньги?

— Если человек хочет заработать деньги, чтобы содержать свою семью, он может это сделать. Не обязательно идти в политику или заниматься бизнесом. Каждому свое. Если кто-то может заниматься бизнесом или политикой, он этим занимается, если кто-то не может — он простой рабочий человек.

— Кем ты мечтал стать в детстве?

— Не помню, — отрезает он и как будто вжимается.

— А каким ты был?

— Не знаю, какой я был в детстве, потому что я не помню, — явно избегает этой темы. — Я вырос в 90-е и вообще сомневаюсь, что у меня хорошее детство было. Ну, или, наверное, как у всех детей.

Он отводит взгляд и за чем-то с интересом наблюдает. Я оборачиваюсь: «А дайте 2 гривны» — за моей спиной трое мальчишек лет по 12.

— Вот держите — протягивает им купюру в 20 гривен тот, что сидит справа от меня — только между собой поделите.

— Что сейчас происходит в рядах ополчения? Какое настроение?

— Не знаю, в моем батальоне нормальное настроение.

— Стабильно?

— Стабильно нормальное — смеется, — на счет остальных не знаю. То же не ополчение, то же армия. Армия Донецкой народной республики.

Он поправил автомат.

— Рожок-то полный?— спросила я, кивая на его оружие.

— Конечно, полный, с пустым я бы не ходил. Я ж не красоваться с ним хожу.

— А это что?— указываю на кобуру на правой ноге.

— Пистолет — отвечает кратко.

— А вообще это все тяжело таскать? Хотя сейчас, летом, наверное полегче…

— Зимой, летом — особой разницы не вижу.

***
— Поехали, поехали — Садятся в черный мерседес внедорожник, включают музыку и, не торопясь, покидают «Легенду».

Беседовала шеф-редактор издания «Украина.Ру» Дарина Евтушенко

339