1

Ким Македонович Цаголов, генерал, участник войны в Афганистане.

Я захотел поговорить с Кимом Македоновичем после того как мне рассказали о том, что он во время войны в Афганистане, будучи советским полковником, множество раз один ходил через линию фронта к моджахедам и там, переодетый в афганскую национальную одежду, договаривался с ними о переходе на нашу сторону.

Я увидел седого, но еще очень крепкого человека. Он вышел мне навстречу и улыбнулся. У него была хорошая улыбка.

Мы поднялись к нему в кабинет. Все стены увешаны картинами. В основном это портреты. Мне говорили, что он рисует.

– Это ваши картины?

– Мои. Это только часть. У меня их много. Устаю от дел, беру в руки кисть. Я же окончил художественное училище, вот и рисую иногда потихоньку.

– Не удалось стать художником?

– В армию призвали. Сразу же после художественного училища. В Военно-морской флот.

– Давно это случилось?

– В 1947 году. Я же стар как сивый мерин, – улыбнулся он.

– Вас матросом призвали?

– Да. Потом меня в училище направили. В 1950 году я закончил Ейское военно-морское авиационное училище имени Сталина. После окончания училища был Балтийский флот – город Таллин. Затем я попал в Порккала-Удд – это наша военно-морская база в Финляндии. Там был полк морской авиации. Полком командовал настоящий ас-полковник Климов. Война закончилась, но база у нас там была какое-то время, а потом решили ее вернуть финнам. После того как приняли такое решение, оставили в команде полковника Пирожникова, которая готовила базу для передачи. Раз мы отдаем финнам эту территорию, то она должна благообразно выглядеть. Вот мы и приводили базу в первоначальное состояние. Если, к примеру, где-то когда-то стоял стол, значит, он и должен был теперь там стоять, а если вот здесь была лампочка, то уж будьте любезны, верните все на место. Так что мы демонтировали наше оборудование.

Кстати, там было и имение фельдмаршала Маннергейма. Точнее, его коровник. Так что какое-то время я жил в его коровнике. Это очень мощная была база. А уходили мы на остров Саарема – это эстонский остров. Затем, когда наш авиационный морской полк стоял уже в Таллине, в один прекрасный день меня вызвали в Москву. Со мной разговаривал гражданский человек. Не военный, а гражданский. Я тогда майором был. Он меня все расспрашивал, расспрашивал. Так, ни о чем. Долго расспрашивал, а затем и говорит: «А служить вы будете вот здесь!» – оборачивается назад, а сзади у него на стене карта, и он показывает на этой карте центр пустыни в Средней Азии. Я говорю: «Как же так? А по документам у меня Москва, войсковая часть такая-то?» – а тогда моды не было торговаться – я хочу, не хочу. Я же офицер. Вот меня туда и запузырили. Был 1960 год. А там оказался гигантский Зеравшанский комплекс. И приехал я в пустыню в морской форме. Это был кошмар – пустыня, и стоит моряк.

А так как жилья не было, то я жил в здании штаба. Это был барак, а в нем была коморка. Там раньше уборщицы держали инвентарь. И в этом подсобном помещении поставили три кровати для меня, жены и двоих наших детей.

– Что же этот комплекс делал?

– Строил атомные объекты. Там потом в этой пустыне был построен новый город Навои. Красавец-город. Когда первые дома построили, мы все ждали. Мне в самом начале строительства обещали комнату в одном из двух первых домов, и я ждал, ох как я ждал – вот-вот будет, вот-вот будет.

А когда их построили, то все вокруг оцепили и стали эти дома взрывать.

И взывали их до тех пор, пока полностью все не развалилось, а мы стояли и чуть не плакали. Оказывается, их испытывали на землетрясение, при какой силе землетрясения они развалятся, чтобы потом строить устойчивые дома. Затем опять началось строительство, построили новые дома, мне там дали квартиру. Вечером сказали: вот тебе квартира. Я так обрадовался. Я не стал ждать утра. Я ночью перебрался в эту квартиру, чтобы ее не занял кто-нибудь другой, а утром генерал– лейтенант Зарапетян, дважды Герой Социалистического труда, возглавлявший эту контору, мне и говорит, что пришел приказ о моем переводе в Москву – вот такая история.

Так что я опять собирал свои вещи…

Зарапетян был хороший человек и ко мне относился по-доброму. Он каждый день проходил мимо той конурки, где я жил, – все это в штабе же, и вот он каждый раз говорил, как ему неудобно, что я в таких условиях. А перевели меня в Подмосковье в качестве замполита батальона обеспечения, здесь в Дубне построили огромный синхрофазотрон. Он до сих пор работает.

– А потом?

– А потом из Дубны меня перевели в Академию им. Гагарина преподавать социально– экономические дисциплины. А я писал. Я писал всем, что я боевой офицер, и что же это такое, и одновременно я писал кандидатскую диссертацию по развивающимся странам. И моя докторская диссертация тоже была на эту тему. Тогда же я освоил и дари. Я же по национальности осетин. А дари и осетинский язык очень созвучны, поэтому некоторые вещи я понимал сразу. И вот я выучил дари, а затем и фарси. Не очень здорово, конечно, но я понимал.

А в 1977 году я – заместитель начальника кафедры – попал в Афганистан. Меня туда направили в качестве военного советника. Когда я туда приехал, то сразу, увидев, что мы там делаем, я подумал, что не то мы делаем, не то.

С нашими противниками надо не столько воевать, сколько договариваться. А потом меня взял себе разведцентр. Подчинялся я только главному военному советнику – генералу армии Сорокину и начальнику разведки – генералу Клименко, и больше никому. Даже члену Военного совета я не мог сказать, где был и что делал. Вызывает он меня и говорит: «Где вы были? Я вас целую неделю искал!» – а я ему говорю: «Да здесь я был!» – ну не мог я ему сказать, где я был. Я ходил в разведку с полным переодеванием и бородой, как настоящий душман. В разных местах я был разным. Но чаще всего я представлялся глухонемым. О чем речь шла, я понимал, конечно, но делал вид, что ничего не слышу. Это очень сложная штука. Это такое напряжение душевных сил. Я потом неделю после возвращения в себя прийти не мог.

– То есть вы знаете язык глухонемых?

– Нет. Я не знаю языка глухонемых. И афганцы не знают. Я им на пальцах что-то показывал, что, мол, кишлак разбили, вот я иду, никого у меня нет. Дурака валял.

– Неужели вас не проверяли?

– Как не проверяли? Каждый раз проверяли. А тут я пришел как-то с задания, а у нас в городке был один наш полковник из Военно-политической академии имени Ленина, который сказал тем афганцам, что на нашей стороне воевали: «А он вас дурит, он не мусульманин». А я даже в нашем городке выдавал себя за мусульманина, и вот он мне такую жизнь устроил. Я ему потом сказал: «Ты что, дурак? Кто тебя за язык тянул?»

А это же нельзя. И меня проверяли целую неделю.

– Как проверяли?

– Наблюдали, правильно я делаю в мечети намаз или неправильно. А я ислам хорошо знаю. Афганцы знают ислам только на примитивном уровне.

– Ну Коран-то они знают?

– Они знают только то, что им мулла говорит. Мулла Коран знает. А вот высшее духовенство знает чуть больше. Те, кто в Египте окончили Аль-Ахрам, исламистское учебное заведение, те много знают.

Так вот ошибок в моем намазе они не нашли.

Я в Афганистане был почти пять лет, хотя сначала меня посылали на полгода в командировку. Но когда я там начал работать, и работать среди банд, руководству это понравилось, и мне сказали, что я остаюсь.

– Вы один ходили к душманам?

– Я же изображал глухонемого, так что со мной никого не было. И не могло быть. Совершенно один ходил.

– Помните свой первый выход в банду?

– Конечно помню. Я каждый свой выход как сейчас помню. Я когда шел, то не только знал, в какую банду иду, я об этой банде все знал – ее состав и расположение. Главаря. Знал, кто главарь, как его зовут и что он за человек. Я совершенно спокойно вхожу в ее расположение. Просто иду на посты. У них же везде посты. Это только кажется, что все пусто и никого нет. За дорогой наблюдают. Меня останавливают. Я никак не представляюсь, показываю, что я глухонемой. Меня забирают и приводят к Малангу. Это их главарь. У него была мощнейшая банда. Этот Маланг когда-то был муллой, но с началом действий советских войск он ушел с должности и возглавил отряд.

– У вас не было оружия?

– Нет. Никакого оружия. У меня при себе всегда были только две гранаты. Они внутри штанов, привязанные к паху, а от них шнурки торчали наверх, как веревка от штанов, на крайний случай. Только две гранаты и больше ничего. Безвыходное положение? Шнурки, торчащие от гранат, выдерни и… Это чтобы не попасть в плен. Вот и все. Чуть чего, я бы дернул гранаты.

– А обыскать? Вас не обыскивали?

– Нет. Меня никогда не обыскивали. Кому я нужен? Я же выглядел скрюченным стариком. И вот меня приводят. Маланг разговаривает с теми, кто меня привел, а у меня в голове вертится, что он сейчас что-то выкинет, чтобы меня проверить. Я рассматриваю хребты. А в таких случаях все у тебя обостряется.

Все органы чувств. Ты и налево видишь, и направо видишь, и вперед видишь, и назад видишь. И вот боковым зрением я вижу, что Маланг держит на весу автомат. А у меня в голове вертится: что-то он сейчас будет делать, что-то он выкинет. И точно – он внезапно из автомата полрожка в землю выдавил. И на мое счастье, я не вздрогнул. Вот тогда он поверил, что я глухонемой, и забрал меня к себе. Ел вместе со мной, а его охрана рядом, но отдельно. Маланг держал меня при себе.

– А зачем он вас при себе держал? Не доверял?

– Я не думаю, что он мне не доверял. Просто Аллахом обиженный, глухонемой. А там так, если ты приютил такого, то Аллах тебе это зачтет. То есть он просто зарабатывал таким образом очки перед Аллахом. И так было дней двенадцать или четырнадцать. Банда у него была в триста шестьдесят человек. Как-то мы сидели и ели, а он ел обычно лежа, опираясь на одну руку. И я тут тихо произнес: «Маланг, Маланг. – у него чуть глаза из орбит не выскочили, схватился за автомат, я ему тихо так говорю: «Спокойно, Маланг, спокойно, спокойно…» – и какое-то время я его успокаивал. Потом он пришел в себя, успокоился и тоже тихо мне говорит: «Кто вы такой? Что вам надо?» Тогда я ему открытым текстом и говорю: «Я – советский полковник».

После этого я пробыл у него еще два дня и потом ушел, он меня отпустил. Потом он приходил ко мне в часть, а кончилось это тем, что вся эта железная банда Маланга перешла на сторону революции. Это был первый случай бескровного перехода.

Что тогда поднялось – все наше начальство слетелось в Афганистан. Даже адмирал Сорокин прилетел! Долго со мной беседовал. Расспрашивал о банде Маланга, о деталях, до мелочей. И тогда он мне сказал: «Вы будете заниматься только этим направлением. Только максимальная бдительность. Это будет вашим главным направлением работы».

– Мол, давайте, идите в следующую банду.

– Да. Но должен сказать, что адмирал Сорокин отнесся ко мне так же, как и главный военный советник генерала армии Сорокин, однофамилец его, с большим вниманием. Я им всю жизнь буду благодарен за это внимание ко мне. И им, и генералам Клименко, Мануйлову, Кизюну. Затем была другая банда, и следующая банда, и следующая.

И так у меня было одиннадцать банд, переведенных без единого выстрела на сторону революции. И везде я был глухонемым.

Потом неожиданно меня вызывают Сорокин и Клименко и говорят, что получены разведданные, по которым противник знает обо мне, дано указание захватить меня. То есть мне надо немедленно покинуть Афганистан. На второй день я уже был в Ташкенте. Вернулся в Москву, поехал отдыхать с женой в подмосковный санаторий, через три дня звонок. Звонит маршал Советского Союза Ахромеев: «Ну как отдыхается?» – «Нормально, товарищ маршал!» – «Вы не могли бы подъехать?» Что значит «не могли бы», я – военный. Я говорю: «Я сейчас выезжаю!» Он говорит: «Тогда я высылаю машину!»

И я поехал к министру обороны маршалу Советского Союза Язову. Он мне говорит: «Ким, надо возвращаться». И меня повторно закинули туда. Был я там примерно до выхода наших войск из Афганистана. Делал я там то же самое, но в других провинциях, где-то был глухонемым, где-то нет. Это зависело от того, куда я иду и с каким заданием.

– Были сложные случаи?

– Конечно. Иду я Паншерским ущельем, остановили меня, подвели к главарю банды, а здесь река течет, берег ее, мостик, рядом – афганские пленные. Человек десять-пятнадцать. Они сидят, берег крутой, высота метра четыре. Я объясняюсь как глухонемой. В это время из банды подошли к пленным, взяли одного за руку, подвели к берегу, и главарь банды в упор расстрелял его из автомата. Потом следующего подвели. Так всех и расстреляли у меня на глазах.

– Ахмад-Шах Масуда видели?

– Я получил от Ахмад-Шаха Масуда два письма. Это был талантливейший командир. Интересные письма. До своего первого выступления против государственной власти он же побывал в Палестине, и оттуда он перенял некоторые приемы борьбы. У меня есть от него два письма, в которых он обрисовывал ситуацию. Я отвечал ему, происходил негласный обмен мнениями. Я отвечал ему исправно. Я уважал этого безмерно храброго человека. Достойного врага тоже надо уважать. Он заслуживал этого.

– А были забавные случаи?

– Забавные? Ну, они же потом выглядят как забавные, а когда они на самом деле происходит, тогда просто пот прошибает.

Вот однажды было что. У меня был и сейчас есть маленький Коран, но это полный Коран, мелким типографским шрифтом сделанный, он помещен в металлическую коробочку с откидной крышкой. Как-то в нашем журнале я увидел фотографию Гундаревой. Я очень уважал и любил эту актрису, и надо было быть идиотом Цаголовым, чтобы так поступить: я вырезал ее фотографию и положил в Коран.

И всегда с собой носил. В одном месте надо было на Коране поклясться. Я был в банде, а они знали, что у меня есть этот Коран. А это очень старый, древний Коран. И они попросили: достаньте ваш Коран. И я достал Коран. Когда я откинул крышку и увидел фотографию, я понял, что это конец, разорвут. Коран и женщина – это конец. И тут я вспомнил, что, передавая Коран, надо его поцеловать трижды. Я поднес его для поцелуя к губам и, пока целовал… съел Гундареву. Когда я оттуда окончательно приехал, встретился с Гундаревой и сказал ей: «Слушай, ты меня один раз чуть не погубила!» Я на этой встрече был со своей женой, а она – с мужем, и она мне говорит: «А что такое?» И я рассказал ей эту историю, о том, как я ее съел. Она хохотала от души. Хорошая была женщина и актриса чудесная.

А потом я приехал в бронетанковую Академию, из нее меня закинули в Южную Осетию, где возникла сложная ситуация. Там я оказался в тяжелейшем положении. Там единственная власть развалилась, разбежались они под грузинским ударом. Я начал сколачивать там местную власть.

И там был один грузин, который был в нашей разведке там, в Афганистане, а тут он уже командовал грузинскими войсками, которые атаковали Южную Осетию. Я написал ему записку: «Ну неужели ты забыл Афганистан? Давай встретимся и поговорим, договоримся, решим все!» А он ответил: «Я очень хорошо тебя помню, я готов тебя обнять, но я теперь не могу».

Больше я не посылал ему записок.

 

Я слушал Кима Македоновича и думал о том, что, если бы ему за каждое его дело давали по Герою Советского Союза, наверное, и этого было бы мало.

Он вышел меня проводить.

– Ты мне обязательно пришли интервью, чтобы я посмотрел, потому что хочу сохранить свою стилистику, – сказал он мне на прощанье.

И я обещал прислать ему это интервью.

http://modernlib.ru/books/aleksandr_pokrovskiy/11_vstrech_intervyu_s_sovremennikami/read_1/